Удар Молнии - Алексеев Сергей Трофимович

Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117

И надо же, идет пешком, а не ограбили! Да еще сумки волочет, как привычный глазу российский челнок.

Глеб тихонько окликнул — женщина бросила ношу, резко обернулась. Он знал уже десятка четыре чеченских слов, но спросил по-русски:

— Что, красавица, никак притомилась?

— Ты — русский? — быстро спросила она.

— Как видишь. — Глеб демонстративно завернул автомат за спину, хотя здесь больше смущало не оружие — безоружный мужчина был просто смешон в Чечне, — а уровень злобы, накал эмоций и отрицательный потенциал намерений, угадать которые следовало в первые мгновения, будь перед тобой человек любой национальности. Не угадал — проиграл или вовсе пропал, как в карточной игре на интерес.

Она угадала, вернее, почувствовала, что опасность ей не грозит.

— Русский, но не местный, — точно определила женщина.

— Из Грозного, — стал отрабатывать одну из легенд Глеб. — А ты-то куда идешь на ночь глядя? И в такую погодку? Да с такими сумками?

В этих совсем безобидных вопросах ей что-то послышалось.

— Не подходи ко мне, — попросила. — Иди своей дорогой. Сзади мой муж идет, чеченец.

— Да ладно, красавица, — засмеялся он. — Никто за тобой не идет. Не бойся, не укушу. И сумок отбирать не стану. Твоя ноша, вот и неси.

Ей еще не было тридцати, однако из-под шапки выбивался тонкий седой локон возле левого виска, белеющий на фоне черного меха. Она мгновение с острым прищуром смотрела на Глеба, потом вдруг вздохнула и, распахнув полы шубы, принялась сдирать о траву комья налипшей на сапоги тяжелой глины.

— О Господи! — протянул Головеров. — Тебе бы по проспекту гулять, с театральной сумочкой. Или с собачкой на шелковом поводке. А ты пудовые сумки по грязи волочешь. Посмотри, во что шубу превратила? Что теперь муж скажет?

— Кошмар, — неожиданно согласилась она. — Такая неудачная поездка! Едва ноги унесли…

— Допустим, не только ноги, — усмехнулся Глеб, кивая на сумки.

— Хорошо, Башир нас перед постом высадил, а то бы всех загребли.

— Федералы? Бандиты?

— ОМОН! Почище бандитов!.. Башира забрали вместе с «уазиком».

— Башир — это муж?

— Да нет, сосед, челночили вместе. Она подняла сумки, сделала два шага и плюхнула их в грязь.

— Сил больше нет! А идти до Умарово — пять километров…

— Что же ты в Умарово пошла этой дорогой? Можно же по асфальту?

— Здесь безопаснее, не ездят… Помоги донести? Заплачу.

В голосе не было никакой надежды: в Чечне мужчины не носили груза на себе, оставив это занятие женщинам, как дополнение к богатым одеждам.

— А увидят? Несолидно…

— Да кто тебя тут увидит? — женщина огляделась. — Никого нет, и темнеет.

Он почувствовал азарт «съема» — знакомое состояние самого прекрасного в мире поединка с женщиной, победа в котором всегда делится пополам. Значит, не совсем одичал, если еще хочется не удовлетворения плотской страсти, а игры, освежающей кровь и увлекательной прелюдии, стремления заинтересовать, очаровать, хотя вряд ли такое возможно для грязного, завшивевшего мужика.

— А сколько заплатишь? — улыбнулся Глеб, пробуя сумки на вес. — С тонно-километров? Или как?

— Тридцать тысяч дам, — буквально поняла она.

— Приличная сумма, — серьезно определил Головеров и вынул из кармана пачку долларов. — Особенно когда денег почти нет, остался пустяк совсем, мелочь какая-то.

Женщина отвела глаза в сторону, сломив гордость, попросила жалобно:

— Ну помоги! Прошу тебя, пожалуйста… Ты же русский.

— Ладно, — он взял сумки и пошел вперед. — Рассчитаешься поцелуем. Если твой муж не пристрелит.

— Он не пристрелит, — обрадовалась она. — Он чеченец, но вполне интеллигентный человек, учитель по образованию.

Это ее заверение сильно отдавало легендой, но Глеб не стал ничего уточнять и молчал всю дорогу, представив реально картину, как он, давно не мытый, воняющий потом, с тяжелым запахом изо рта полезет целовать эту ухоженную, хотя и измученную дорогой женщину. Самого-то передергивало от омерзения…

А он любил, когда во всем, даже в безобидной, ни на что не претендующей игре есть своя эстетика, непременно обусловленная взаимным приятным чувством.

У околицы деревни Глеб остановился, опустил ношу на траву, но женщина указала на белую железную крышу.

— Вон мой дом! До ворот.

Неужели заставляла отрабатывать на полную катушку? Страдать, так знать за что…

В деревне не было уже ни огонька, впрочем, как и в ее доме из белого силикатного кирпича. Подозрение, что муж — легенда еще больше усилилось, пробив надеждам крошечную брешь.

У ворот она огляделась, подставила лицо.

— Ну, получай зарплату, что стоишь?

Возле своего дома она заметно осмелела, в голосе послышалась властность — качество привычное и каждодневное.

— Извини, я пошутил, — отступил Глеб. — Мне ничего не нужно.

— Врешь, я вижу! Глаз у тебя блудливый. Ты же бабник?

— Не скрою! — ухмыльнулся он. — Расцеловал бы тебя!.. Так бы расцеловал! Да… как говорил Паниковский, я год в бане не был. Запах от меня… Даже собаки нос воротят.

— Я и не почуяла. Нос заложило, — она распахнула калитку. — А ну, входи!

— Как же муж? — заметил он. — Учитель по образованию?

— Мама у меня дома, очень старенькая… Заходи. Я сейчас затоплю титан и согрею воду.

Глеб переступил порог и притулился к косяку. Женщина зажгла керосиновую лампу, затем скинула шубу и ахнула.

— Ой! В прах изгадила! У меня ведь такой никогда не будет!

— Поберегла бы, не таскала в грязь, — рачительно заметил он.

— Что ты? Куда я без нее… Тут же и ограбят, и… А что ты стоишь, как казанская сирота? Раздевайся!

— Понимаешь, я человек без комплексов, — заявил Глеб. — И скажу прямо — завшивел. Потому раздеваться могу только на улице.

— Завшивел? — то ли изумилась, то ли не поверила она.

— А что, человеку и завшиветь нельзя?

— Господи, кого я в дом притащила? — засмеялась женщина. Тебя хоть как зовут?

— Глеб, — сначала сказал, а потом поймал себя за язык: называть своего настоящего имени он не имел права…

Пока он мылся в самодельной, из нержавейки, ванне, Наталья приготовила ему чистую одежду, вплоть до верхней, неведомо с чьего плеча, но почти новой, а старую связала в узел на дворе, предварительно вынув из карманов оружие, боеприпасы и деньги.

— Одевайся, — приказала. — А свою хочешь прожаривай, а лучше сожги.

— За что же мне такая благодать? — возликовал Глеб.

— За сумки. Садись, стричь буду наголо. Бороду сбреешь сам.

Вымытый, остриженный, побритый и хоть наскоро, однако же накормленный, Глеб завалился в чистую постель, даже забыв принести автомат, оставшийся на вешалке в передней.

— А поцелуи? — в темноте произнес он.

— Мы в расчете, — бросила Наталья, удаляясь, — Спи, подниму рано, чтобы ушел по темну.

И притворила дверь.

Ощущение чистоты, новизны, близость непознанной и только потому желанной женщины разгоняли сон, пробуждая волнующие фантазии. Глеб около часа лежал с открытыми глазами, ощущая, как просыпается в нем притупившаяся за последнее время энергия, яростная и веселая одновременно и потому единственная имеющая сходство с энергией воинского духа. Он дождался, когда в доме исчезнет последнее движение, проследил его путь и встал. Двигаясь ощупью, прошел коридор, нашел дверь, за которой слышался ему шорох шагов Натальи, и тихо отворил. Кровать ее смутно белела в темноте, как лилия на озерной воде. На прямых, напряженных от энергии ногах, Глеб подошел и приподнял край ватного одеяла.

И увидел маленькую, сморщенную старушку в белой рубахе, мирно спящую с ангельским, чистым лицом.

Он отшатнулся, инстинктивно вскинул руку, словно защищаясь от наваждения, и в следующий миг вылетел вон. Потом он вспомнил, что в доме есть еще мать Натальи, совсем почти глухая и потому крепко спящая. Глеб перевел дух, чувствуя, как стремительно улетучивается энергия сексуальной страсти, и уже из самолюбия пошел искать, где спит Наталья. Обследовал весь дом, каждый закуток — ее не было! Должно быть, незаметно исчезла, заперев входную дверь снаружи на внутренний замок… Но зачем?

Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117