Что было точно, так это самый необычный во всем мире, наверное, праздничный вечер в офицерской столовой по случаю 8 Марта, на который Ушаков демонстративно не пришел. Когда накануне офицеры собирали деньги на подарки для женщин, он на моих глазах вытащил из кармана двадцатичековую купюру (это чувствительная сумма для командира батальона) и спалил ее зажигалкой, сопроводив свой поступок тирадой, воспроизвести которую тут никак невозможно.
Оказалось, причиной нелюбви Ушакова к женскому полу стал его неудачный брак. То есть, поначалу все шло вроде бы как у всех. Обычная для военных неустроенная семейная жизнь в гарнизонах со своими огорчениями и радостями. Но однажды, случайно заглянув домой во время дежурства по полку, Ушаков застал там своего сослуживца. А был он, как и положено дежурному, при оружии.
Комбат не полез в драку, как можно было бы ожидать, и даже не стал объяснять участникам этой истории всю сложную совокупность своих чувств по поводу увиденного.
Он просто передернул затвор пистолета и под угрозой расстрела приказал предателю-сослуживцу писать объяснительную записку: «Так, мол, и так, такого-то числа, я, офицер такой-то…» Ну, в общем, объяснить в подробностях, что он делал в постели ушаковской жены. А потом выставил негодяя за дверь.
После этого комбат так же молча стал собирать вещи. Нет, не только свои — вообще все вещи, которые были нажиты за годы совместной жизни. Выволок все это во двор, сложил в кучу, облил бензином и сжег. Так что теперь комбат, кажется, ненавидит весь женский пол пуще досаждающих его батальону «духов».
Но праздничный вечер в Панджшере все же получился очень романтичным. Рухинские барышни во главе с Томкой-Хиросимой были красивы и надели, вытащив из запыленных чемоданов, свои самые лучшие платья. Танцам не было конца.
На рассвете 12 марта из Рухи двинулся, наконец, «отряд обеспечения движения» — саперы и группа прикрытия. Точно такой же отряд вышел навстречу из Гульбахора, по ходу движения выставляя «блоки». Когда они встретились на полдороге, первой из Панджшера отправилась бронегруппа с больными и ранеными, в которой нашлось место и для нас с редактором военной газеты Сергеем Анисько. Против ожидания все обошлось без неприятностей, если не считать нескольких итальянских пластиковых мин, извлеченных саперами из-под колес нашей колонны. Мины взорвали прямо на дороге с помощью стальной «кошки», привязанной к длинной веревке. Совершенно мокрый от дождя, в восемнадцатикилограммовом бронежилете и каске, я едва держался на бэтээре, который вброд пересекал реку, карабкался через скальные стенки к дороге. Там чернели остатки нашей сожженной техники, торчали из-за разрушенных дувалов лопасти наших сбитых «вертушек»: отметины былых и неудачных попыток «взять Панджшер».
Батальон Ушакова прикрывал дорогу до Анавы. Там комбат и простился с нами, обещав заглянуть в Москве, а мы двинулись дальше, вдоль мрачного каньона, которым заканчивается ущелье. Скалы стиснули реку, она зло рокотала в порогах, точила ржавеющие в русле остовы сожженных, подорванных танков. И вдруг, неожиданно, внезапно открылись залитая слепящим солнцем долина, изумрудная зелень полей, отводные каналы вдоль чистых, ухоженных кишлаков. Кладу руку на сердце: я не видел в этой стране места, хотя бы вполовину такого красивого, как это.
Спасающий будет спасен
Действующие лица записанной мной истории настойчиво просили автора не делать из них героев: все произошедшее — будни войны. Договорились: героев делать не стану. Будни — так будни.
Итак, в горьких хрониках афганских событий едва ли останется то вполне безмятежное утро, пыльный, крохотный аэродром в южной провинции Гильменд, пара вертолетов в желто-зеленых пятнах маскировочной окраски с красными звездами на фюзеляжах — знаком афганских ВВС.
Выкативший на летное поле армейский «уазик», проскочив по неведомой причине ближайший к будке диспетчера вертолет, отвез своих пассажиров ко второму, стоявшему поодаль. Потом, прокручивая в памяти события того дня, они поймут, что этот необъяснимый зигзаг «уазика» по взлетному полю был зигзагом удачи и спас им, быть может, жизнь. Пассажиров было двое: полковник Эдмундас Касперавичюс и капитан Владимир Кушнерук.
— Возьмешь до Кандагара, командир? — спросил Касперавичюс у летчика через открытый блистер.
— Сначала — в другое место, туда потом. — Командир экипажа неплохо говорил по-русски. Как и многие из местных летчиков, он учился в СССР.
— Последний раз лечу. Домой скоро, — объяснил Касперавичюс.
— Раз такое дело, садись! — махнул рукой командир.
Нужно хотя бы раз самому забраться в дрожащий до последней заклепки вертолет, хотя бы раз оглохнуть от рева его винтов, вглядываясь в скользящие за бортом кишлаки. Самому испытать липкое чувство неотвратимой беды, которое давишь в себе наивным утешением: тебя-то ведь не собьют, ты счастливчик, ты, конечно же, долетишь на этот раз. Иначе, сколько ни воображай, будет трудно представить, что это такое — полеты в Афганистане. Помнить будешь о них долго. Может быть, и всю жизнь.
Уже были запушены двигатели, уже слились в круг лопасти вертолета, когда командир экипажа старший капитан Мухаммед Ясин сбросил обороты двигателей.
— Раненые, — объяснил, обернувшись к пассажирам, бортмеханик Абдул Захир.
Наперерез к вертолетам по полю аэродрома на полной скорости шел БТР.
…Вторую неделю гремели бои в уезде Каджаки. Когда-то здесь, еще в 60-х годах, американцы построили небольшую гидроэлектростанцию, питавшую током глиняные городишки глухой провинции Гильменд. Война и ее не обошла стороной: боевики муллы Насима, который держит под контролем уезд, разрушили станцию, подорвали опоры ЛЭП. Люди остались без света, их поля — без воды.
Разбить отряды Насима, сформировать ополчение из местных жителей для защиты и восстановления ГЭС — такой была задача армейского корпуса, который проводил в тех краях боевую операцию при поддержке советских подразделений. Вместе с афганским агитотрядом там и работали советники, «мушаверы» по-здешнему, — Эдмундас Касперавичюс и его переводчик Владимир Кушнерук. Операция к тому времени подходила к концу, свою задачу они выполнили: помогли наладить распределение безвозмездной помощи из СССР, предназначенной для племени аликзаев, которое не так давно перешло на сторону правительства. Теперь же нужды в их присутствии не было, пришло время возвращаться в Кабул. Тем более что афганская командировка полковника завершилась, это действительно был его последний полет. Касперавичюса уже ждали дома, в Литве. Торопился и Кушнерук: в Кабуле оставалась жена Люда, так и не привыкшая к его долгим служебным отлучкам, да еще сын, курносый трехлетний Андрюшка.
Носилки с раненым втащили в вертолет, затем по трапу поднялись трое афганцев в гражданской одежде, сели на лавки вдоль противоположного борта. Раненый был без сознания. То ли осколком, то ли разрывной пулей разворочена грудь, зеленая суконная форма набухала, пропитывалась кровью. Не сговариваясь, «шурави» сбросили бушлаты, накрыли ими солдата. Увидели в иллюминаторы: еще двоих раненых внесли во второй вертолет, за ними вскарабкался сопровождающий.
Взлетели наконец. Быстро набрали предел высоты. На таких высотах в Союзе полагается кислородная маска, ну а здесь — глотай себе раскрытым ртом разряженный воздух и думай о том, что теперь вертолет для зенитной ракеты недосягаем. Уже хорошо!
Когда проходили над горной грядой, дали ракетный залп: какое-то шевеление на скалах показалось подозрительным Мухаммеду Ясину. Ясин в небе не новичок, снаряды зря тратить не будет, в его летной книжке — сотни боевых вылетов.
Над «зеленкой» — брошенными садами вдоль реки — снизились, шли на предельно малой. Это тоже маневр: на высокой скорости, с крыла на крыло, вверх — вниз, огибая складки местности, — поймать вертолет на мушку в таком полете трудно. Касперавичюс, по армейской привычке рассчитывать жизнь по минутам, посмотрел на часы. 11.50 — лету до Кандагара им оставалось менее получаса, отметил он про себя. К обеду поспеют.
