Я не видел, как цветет колючка. Мне даже, честно говоря, на эту колючку совершенно наплевать. И я не был в Шинданде в тот день, когда операционной сестре медицинского батальона вручали медаль «За боевые заслуги» — за мужество и героизм, проявленные в шести тяжелых боевых рейдах. Знаю по ее словам, что Оля совсем растерялась тогда перед строем.
— Я вас поздравляю с правительственной наградой, — сказал ей генерал, вручая медаль. А она вместо тех слов, которые должна была произнести, тихо сказала:
— Спасибо.
И только увидев удивленные глаза комдива, опомнилась, выпалила:
— Служу Советскому Союзу!
Все долго хлопали, пока пунцовая от счастья Ольга Васильевна добиралась до своего места в строю.
Отработав отмерянные ей два афганских года, Оля Щербинина простилась с медсанбатом. Собирая сумку, она положила поверх всех вещей красную коробочку с боевой наградой. И уехала домой.
Встреча с Родиной произошла у нее в военном аэропорту под Ташкентом. Встреча была такой.
— За красивые глазки? — хмыкнул таможенник, повертев в руках коробочку с медалью. И небрежно бросил на стойку пачку фотографий из Олиной сумки. Часть фотографий упала на пол. Олины боевые подруги, дорогие ее раненые мальчишки улыбались ей с грязного пола.
— Соберите, — дрогнули губы.
Увидев заминку у стойки, к таможеннику подошел его товарищ.
— В чем дело?
— Да тут красотка недовольна.
И пошло, и поехало. До вокзала добиралась ночью с тремя попутчицами на «левом» автобусе, рейсовые уже не ходили. Водитель, отъехав несколько километров, свернул к обочине: пока не заплатите, не поеду. Медицинские сестры, «афганские мадонны», как называли их тогда в газетах, вытряхивали сумочки и карманы.
В райвоенкомате Свердловска, где Оля прежде состояла на учете, ей отказались дать справку о том, что она два года работала в Афганистане. Сказали: не положено. Есть приказ справок таких не давать.
Ее прописали в общежитии, где она раньше жила вместе с младшей сестрой. Но сестра к тому времени вышла замуж, у нее родился ребенок, не вчетвером же в комнатушке жить. Оля подхватила чемодан и пошла стучаться к подругам: кто приютит?
Тут непосвященным надо пояснить: Оля Щербинина была в Афганистане служащей Советской Армии. Это гордое словосочетание означает, что ей не положены льготы, предусмотренные для участников войны. Оперировать ночи напролет, ходить в рейды, сопровождать раненых под огнем — это положено. А хотя бы льготная очередь на жилье по возвращении домой — нет. Ни ей, ни всем таким же, как и она, девчонкам, попавшим в афганские жернова.
На старой работе ее встретили, в общем, хорошо. На пятиминутке начальство объявило:
— У нас Оля приехала из Афганистана, мы ее как-нибудь попросим рассказать. Вот Галина Петровна ездила по турпутевке в Индию, она потом очень интересно рассказывала.
Оля делиться впечатлениями не стала: никому это не было нужно. Кроме ее самой. Каждую ночь первые полгода ей все снился и снился медсанбат, снился госпиталь в Баграме, куда она однажды была отправлена на усиление в составе бригады врачей и где они работали на пяти столах одновременно: армия несла тяжелые потери в Панджшерском ущелье. Это был 1985 год, пик наших потерь в Афганистане. Снова и снова в этих Олиных снах горели лампы над операционными столами, снова несли и несли раненых, снова отдавали им свою кровь медицинские сестры, снова и снова шмякались в эмалированные чаши окровавленные осколки, осколки, осколки.
— Говорят: «Приезжаете из Афганистана, начинаете права качать!» Да какие права? Тут если ты молодец, то молодец, а если подонок — подонок. А там, дома, не разберешь.
Очень не устроено все у многих. Солдаты, которые вернулись еще в начале восьмидесятых, до сих пор стоят в очереди на жилье. А Томка Борисова? Встретились с ней дома, кинулись друг к дружке, наревелись. Когда она уезжала в Афганистан, ее мать должна была получить квартиру. Но, после того как Тома выписалась (такой порядок: едешь служащим — выписывайся), матери дали только комнатушку. А тут ребенок у Томки родился, ютятся теперь втроем. Вот вы пишете: ждут нас дома с цветами-подарками. «Родина гордится, Родина благодарит». Зачем это? Кого не коснулось, тот живет своей жизнью, как жил. Никому этот «Афган» не нужен.
Мало-помалу устраивался Олин быт, острота первых дней возвращения растворялась в буднях, в работе, в житейских делах. Ей, можно сказать, повезло: уехали в долгую командировку друзья, оставили комнату. Денег, которые Оля подкопила в Афганистане, хватило на цветной телевизор и софу, — получился дом.
А жизнь не получалась. Место свое Оля среди людей не нашла. Была ли тому причиной неустроенность? Равнодушие, с которым столкнулась в первые же дни? Или что-то еще, для нее более важное? Скорее всего, все это вместе взятое. Так или иначе, но, приехав с войны, она с нее не вернулась.
— Пришла я однажды с работы, включила свой прекрасный телевизор, села на свою прекрасную софу. И говорю себе: «Ах, батюшки, мне скоро уже тридцать! Ах, батюшки, у меня ничего нет! А что за плечами? Два года „Афгана“».
А потому думаю: нет. Если и было в моей жизни что-то стоящее, то это они — два года Афганистана. И не хватает мне как раз всего того, что было там. Там настоящие люди и настоящая жизнь. И я там, кажется, нужнее. Да лети все к черту!
Оля Щербинина вернулась на войну. Приехала в феврале 1988-го, когда первая колонна советских войск уже уходила на север к границе. А она тем временем улетала из Кабула за назначением в штаб дивизии. При этом вышла заминка: летчики убавляли-убавляли для нее ремни парашюта, а потом, поняв, что это дело безнадежное, что до парашюта Оле еще расти и расти, сунули ей в руки ранец, пошутили: ты, подружка, когда прыгать будешь, то одной рукой парашют держи, а другой вот это кольцо дергай!
Получив назначение в полк под Кабулом, Оля терпеливо выслушала инструкции и только в самом конце разговора призналась: я ведь здесь уже второй раз.
«Зачем ты приехала, мы же скоро уходим?!» — опешил ее собеседник. Оля грустно улыбнулась в ответ: объяснять было слишком долго.
Из дневника
В 40-й армии тотальный дефицит людей, способных хотя бы сносно объясняться по-английски. По этой причине Лев Серебров, очень симпатичный мне генерал из группы Варенникова, который опекает всю приезжую снимающую и пишущую публику, уговорил меня забрать утром в отеле «Кабул» немца Дитера Людвига и «полетать с ним по нашим постам».
До гостиницы «Кабул» я добирался в кромешной темени. Луч фар корпунктовской «Волги» вяз в непроглядном холодном тумане, выхватывая из него спины куда-то бредущих в этот час людей. На мосту через реку выстроилась вереница одинаковых двухколесных повозок, запряженных ишаками, — это торговцы-оптовики потянулись к рынку с виноградом и картошкой, зеленью и мандаринами. Безмолвные, черные силуэты в ночи.
Дитер Людвиг — фотокорреспондент, фрилансер. Он уже восемнадцать лет живет в Азии, в Дели. Сорокалетний, улыбчивый, бородатый, прекрасно говорящий по-английски немец, с которым мы пару дней назад допоздна просидели все в том же «Кабуле», поднимая тосты за советско-германскую дружбу, и почти побратались. Как выяснилось, два года назад он уже был в Афганистане с моджахедами и даже видел издали Хост, а потом благополучно вернулся в Пакистан. Теперь же вот уже три недели подряд штурмует здешних чиновников, пытаясь сделать вполне легальный репортаж про их трудную афганскую жизнь. Причем работает он, судя по снимкам, которые показал мне, отлично.
Без десяти минут пять немец был уже в штанах, но весьма плох после бурно проведенного вечера и судорожно собирал по номеру камеры и пленку. Мы пробрались с ним через вестибюль гостиницы, то и дело спотыкаясь о тюфяки, покрытые грязными простынями: это «альковы» обслуги и дежурящих ночью царандоевцев, [139] одного из которых пришлось долго будить, чтобы он открыл нам дверь. До аэропорта добрались почти без приключений, если не считать того, что близ ЦК НДПА водитель нашего армейского бэтээра то ли спьяну, то ли приняв меня за афганца, неожиданно вильнул и пошел на мою «Волгу» на полной скорости лоб в лоб. Я увернулся каким-то чудом, спасая жизнь герру корреспонденту. Ну, и свою заодно.
