Медная оболочка пули была ровно развернута, и походила на отрезанный под конус кусок красного картона.
— Надо же, как ровно развернулась, прям как из под пресса, на, Андрей, бери на память, — сказал ротный, протягивая осколок Качку.
Качок взял кусочек медяшки и, внимательно посмотрев на нее, сказал:
— Я же говорил, что у меня что-то торчит в бочине, а вы не верили.
— Ну ладно, мужики, давайте закругляться, пора сваливать отсюда, — скомандовал ротный и, посмотрев на Качка спросил:
— Ну, как ты, Андрей, в госпитализации нуждаешься?
— Да нет, товарищ старший лейтенант, со мной все будет нормально, бывало и похуже, — ответил Качок.
— Ну, тогда по машинам, и вперед, — махнув рукой, сказал ротный, и направился в свой БТР.
Мина
— Урал, перебинтуешь Качка в БТРе, — сказал я Уралу, потом подхватил за руку Качка, Хасан взял его с другой стороны, и мы направились в БТР. Качок держал рану куском бинта, между пальцев сочилась кровь. Мы подвели Качка к десантному люку, дальше он полез сам. Хасан и Сапог запрыгнули на броню, а я полез в люк за Качком, поддерживая его сзади.
— Юра, да не пекись ты обо мне, я нормально себя чувствую и сам смогу залезть, — сказал мне Качок.
— Ну, мало ли чего, вдруг тебе помощь нужна.
— Нет, не нужна, да и вообще, я уже залез.
Я тоже залез в БТР и захлопнул люк.
— Ну как все, на месте? — спросил Туркмен.
— Да, все. Поехали давай, — сказал я.
— Духа нету, которого я притащил, — опомнился Урал.
— А где он? — спросил я.
— Там впереди БТРа лежит, — ответил Урал.
— Да на хрен он сдался, этот твой дух, — сказал я Уралу, и крикнул Туркмену:
— Туркмен! Там где-то впереди БТРа дух раненый лежит, переедь через него.
— Щас сделаем, какой базар, — ответил Туркмен.
БТР сначала отъехал назад, потом резко двинулся вперед.
— Аля, бесмеля, готов душара, — произнес Туркмен.
В командирский люк заглянул Хасан и выкрикнул:
— Э-э, мы духа задавили!
— А тебе что, жалко его стало? — спросил Туркмен.
— Да в общем нет, ну я думал, может, взяли бы его с собой, да поприкаловались бы с него.
— Что, за два года не наприкаловался еще? — сказал я Хасану.
— Да он, наверно, снюхался с этим духом, пока они там базарили, — приколол Хасана Туркмен.
— Да, кстати, а о чем вы там с этим духом трещали, а, Хасан? — спросил я его.
— Я спрашивал, откуда они.
— Ну, и откуда?
— С гор, там у них бой идет с десантурой, а эти раненых развозили по кишлакам, и тут мы им обломились, ну а дальше случилось то, что случилось, — ответил Хасан и голова его исчезла из поля зрения.
Урал разорвал санитарный пакет и достал бинт. Качок убрал руку с окровавленным шматком бинта, кровь хлынула из раны. Урал по быстрому начал перевязывать рану.
— Может, зашьем рану, Качок ты как на это смотришь? — предложил я.
— Смотрю отрицательно, ты и так мне чуть кишки не вырвал, — проговорил Качок, стиснув от боли зубы.
— Скажи спасибо, что рубашка развернулась так ровно, а то бы точно кишки вырвало.
— Да уж, ты прав, Юра, мне самому интересно, как это она так ровно распласталась.
— А куда ты ее денешь, а, Качок, на шее будешь таскать, да? — поинтересовался Урал.
— В жопу засуну, — простонав, ответил Качок.
— А ну, покажи, как ты это сделаешь? — спросил я Качка.
— Да пошел ты, и без того тошно. Черт что-то кровяна хлещет через бинт, — приподнимаясь и смотря на рану сказал Качок.
— Урал, на еще пакет, намотай побольше, — я подал Уралу еще один пакет.
— Качок! Как ты там, живой еще!? — крикнул Хасан, опять заглянув в командирский люк.
— Нет, не живой, помер ужо! — ответил ему Качок.
— Пусть будет земля тебе пухом, Качок, — опять крикнул Хасан.
— Аминь, — ответил Качок.
— Хасан, забей лучше косяк, — обратился я к Хасану.
— Осталось всего на косяк, и больше нету, — ответил Хасан.
— Забивай давай, приедем на место, у пацанов возьмем, — сказал я.
Хасан запрыгнул в командирское сиденье и принялся за дело, он достал иголку, насадил на нее кусочек чарса, потом подогрел его на огне от спички, и раздавил пальцами.
Мы часто так делали, грели чарс на огне, и пока он горячий, раздавливали его пальцами, а так он был прессованный и жесткий. Иногда мы отламывали от лепешки маленькие кропалики величиной со спичечную головку, но этот процесс был долгим, да и пальцы от этого болели, особенно указательный и большой, и ногти этих пальцев всегда нарывали.
Окно напротив командирского сиденья было закрыто защитным щитком, так как оно было выбито пулей от ДШКа. Хасан сначала привстал поближе к открытому люку, но там был ветер, который мог сдуть чарс с ладони, Хасан наклонился к Туркмену и стал забивать, пользуясь светом от его окна.
— Хасан, не мешай ехать, иди забей возле лампочки, — сказал Туркмен отталкивая Хасана.
— Дай забить, Туркмен, потерпишь пару минут, — возмутился Хасан и снова наклонился к водительскому окну.
— Хасан, сука! Над обрывом едем, не видишь что ли. Вали отсюда со своим чарсом, сейчас, вон, в пропасть улетим к чертям собачьим, — крикнул Туркмен и снова отпихнул Хасана. На этот раз Хасан перелез в десантный отсек, и начал забивать под лампочкой, плафоны в десантном отсеке были бледно-зеленого цвета, и видимость была плохая, но руки Хасана были с детства натренированны на это дело, и он без особого труда забил косяк. После чего посмотрел на нас, и спросил:
— Ну, кто будет?
— Все будут, чего зря спрашивать, — сказал я Хасану.
— Я не буду, мне и браги хватает, — ответил Туркмен.
— А я курну маленько, — отозвался Качок.
— Может Сапога обдолбим, — предложил Урал.
— Да он тогда ваще потеряется навсегда, и бесповоротно, — ляпнул Хасан, прикуривая косяк.
Мы курнули косяк, стало легко и свободно, все обломы, те, что были и те, что будут, стали как-то глубоко похеру. Я прыгнул в командирское кресло и натянул шлемофон, как раз в это время шли переговоры между ротным и комбатом, из наушников доносилось прерывистые слова:
— Березка, Березка, я Тайга. Как слышно? Прием.
Березка — это позывной нашей роты, а Тайга — это комбат, он был родом из Сибири, и позывной у него был или Тайга, или Сосна.
Дальше послышался ответ ротного:
— Я Березка, слышно нормально. Где вы, Тайга?
— В одиннадцатом квадрате. Березка, почему не выходили на связь, как у вас?
— У нас все нормально, с караваном пришлось повозиться, один ранен, но не тяжело.
— Березка, давайте быстрее подтягивайтесь, до темноты надо кишлак прочесать, сейчас над ним работают штурмовики. Полк уже здесь, артдивизион на подходе. Как понял?
— Все понял, минут через сорок будем на месте. Конец связи.
Я снял шлемофон и повернулся к пацанам.
— Полк уже подъехал.
— Куда подъехал? — спросил Хасан.
— Туда подъехал, — ответил я, показывая указательным пальцем по ходу БТРа.
— Юра, че ты паришься, какой полк, куда подъехал? — опять спросил Хасан.
— Полк, говорю, подъехал, он уже на месте. Понял? Я хрен его знает, где точно, в одиннадцатом квадрате, короче. Но это херня, сейчас на проческу пойдем.
— Че, по рации услышал, да? — спросил Урал.
— Да, ротный с комбатом только что базарили, — ответил я.
— А что еще они базарили? — спросил Туркмен.
— Да не много. Комбат спросил, чего не выходили на связь, полк говорит, уже подошел, в кишлаке работают вертушки, по приезду будем чесать кишлак, в общем.
— А че, завтра что ли нельзя прочесать, обязательно сегодня, — начал возмущаться Хасан.
Я протянул ему шлемофон, и сказал:
— На, скажи это комбату.
Хасан махнул рукой, взял автомат и полез на броню, за ним вылез Урал. Стало слышно, как разносился раскат взрывов, где-то вдалеке.
Туркмен думал о чем-то о своем, в такие минуты с ним бесполезно говорить, он все равно ничего не будет слушать. Качок кемарил, он потерял много крови, и по этому его от слабости тянуло на сон. Я взял автомат, запрыгнул наверх и сел на броню, облокотившись о крышку люка.
