Счастье волков - Афанасьев Александр Николаевич

– Этот человек был комиссаром полиции. Он подозревается в коррупции.

– Мы не спрашиваем, где человек работает. Спрашивает банк, если нужно оформить ипотеку.

Комиссар понял, что он ничего так не добьется.

– Кто оформлял сделки? Я хочу с ним поговорить.

– Это клиент моего компаньона.

– Его имя?

– Александр Баширов. Но его сейчас нет.

– Где же он?

Кямран пожал плечами.

– У него доля. Он не обязан каждый день приходить на работу.

– Он русский? – поинтересовался комиссар.

– Нет, татарин. Они живут в России, на Волге. Они правоверные…

– И у него тоже есть разрешение на работу?

– У него есть гражданство. Как и у меня.

Форменные бандиты. Даже с виду…

В агентстве ему дали номер телефона Баширова. Он, как и следовало ожидать, на звонок не ответил.

Комиссар сел в машину и глубоко задумался.

Его учитель, криминальный комиссар Вермеер, был типичным немцем. Он не верил ни в дедукцию, ни в озарения, но он верил, что всё и все оставляют свой след в этом мире. Если происходило какое-то преступление, Вермеер начинал неторопливо, но цепко отрабатывать все варианты того, как найти след, – он опрашивал соседей, забирал видео с камер наблюдения по всему району, запрашивал данные с камер контроля скорости, запрашивал данные у операторов сотовых телефонов… потом все это загружал в компьютер и сравнивал, сравнивал, сравнивал. Удивительно, но довольно часто так и удавалось раскрыть дело – просто очертить круг возможных подозреваемых или даже среду, откуда они могли появиться – а потом методично сравнивать их положение в пространстве и времени с положением в пространстве и времени потерпевшего. Однажды им так удалось раскрыть убийство преподавателя гамбургского университета, получившего крупное наследство, – и дело было вовсе не в наследстве. Комиссар отследил одного из его коллег неподалеку… там, где он не должен был находиться. Он и оказался убийцей. Шокирующая правда была в том, что профессор был его научным руководителем и присвоил некоторые из его наработок в области химии. Но так как ему никто бы не поверил, молодой аспирант решил просто убить своего наставника…

А вот у Хикмета было другое… странно, но он находил в себе какое-то чутье, которое безошибочно подсказывало – лжет человек или нет. Он видел это точно так же, как другие видят русые волосы или голубые глаза собеседника. И если человек лжет полицейскому – то надо думать, почему.

Вермееру он никогда не говорил об этом – тот посмеялся бы, Вермеер вообще не верил ни во что, что не укладывалось бы в его протестантскую логику. Но он умел прислушиваться к себе.

И в этом агентстве ему солгали и не раз…

Пока Хикмет думал, что делать, зазвонил телефон. Он посмотрел на номер – служебный.

Когда комиссар подъехал – тут были люди из его отдела. И пожарные. Огонь уже потушили…

– Что произошло?

Инспектор Гюле достал телефон, нашел галерею.

– Вот, посмотрите…

Комиссар Хикмет взял телефон, начал просматривать кадры, чувствуя, как сильнее бьется сердце и темнеет в глазах.

– Полицию вызвала уже пожарная охрана, никто из соседей не вызвал. Показания они давать отказываются, но то, что удалось установить, – подъехали две машины, вышли несколько человек в масках, жестоко избили владельца заведения, клиентов прогнали, само заведение подожгли. И вот… это на стене было написано. Напротив.

Черная краска. Баллончик.

Смерть жидам!

– Где она?

– Она туда сразу поднялась. Эфенди комиссар…

– Спасибо, инспектор. Завтра продолжим.

– Да, эфенди…

Комиссар Хикмет зашагал к приемному покою, чувствуя, как давит на него небо…

Альсия сидела на стуле в коридоре больницы. Когда он приблизился, она предостерегающе подняла руку.

– Нет. Не надо.

Он остался стоять.

– Он жив?

– Сейчас делают операцию.

Хикмет хотел сказать банальное – иншалла, он поправится, но тут же вспомнил, что бойфренд Альсии еврей, а про еврея нельзя говорить иншалла – это харам. И Альсия это, видимо, заметила.

– Он… поправится.

Она нервно встала со своего стула. Достала сигареты, несмотря на то что тут нельзя курить.

– Господи… господи, зачем я сюда вернулась. Можно было бы остаться там, но я поверила… поверила.

– Разве ты вернулась не ради нас?

– Ради нас… ради вас… я вернулась ради страны, я верила, что вот-вот, совсем скоро – мы вступим в ЕС или начнем, по крайней мере, вступать. Какой же я была дурой…

– Зачем ты это здесь говоришь?

– Затем, что кто-то, когда-то должен это сказать! Нас не пригласили в ЕС, потому что нам нечего там делать! Мы остаемся такими же, какими были и сто, и двести, и триста лет тому назад. Мы можем носить костюмы британского кроя, но только свистни – и мы готовы бежать за коляской [10].

…

– Эти люди, которые избили Моше… которые подожгли ресторан, в который он столько вложил, – им разве место в Европе? Нет, нам место вне Европы, рядом с Путиным и этим… китайским лидером. Или даже северокорейским. Наш Султан если и мечтает на кого-то быть похожим – так это на них!

Хикмет машинально оглянулся – упоминать Султана в таком разговоре было опасно даже здесь. У стен были уши.

Но никого не было. Была медсестра, но она была далеко и наверняка не слышала.

– Боишься?

– Чего?

– Мы все боимся. Говорить, думать, жить…

– Что ты несешь?

– Я не несу. Я говорю правду. Нельзя освободить человека больше, чем он свободен внутри, в душе. Я говорю. А ты можешь и дальше молчать.

Комиссар посмотрел на свои руки.

– Я их найду. Клянусь, я их найду.

Альсия горько усмехнулась.

– Не старайся, братик. Это никому не нужно. Моше рассказывал, соседи бросали ему крыс, чтобы те забежали на кухню, и раз в неделю стучали в министерство труда, что у него работают нелегалы…

17 сентября 2020 года

Стамбул

Утром на оперативном совещании криминальный комиссар Хикмет доложил свои соображения по ликвидации устойчивых этнических банд в азиатской части города. Доклад был плохой, он и сам бы так его оценил…

Тем не менее, публично его никто не критиковал.

После совещания он просмотрел сводку по городу. Не найдя там чего искал, пошел к машине, ругаясь про себя последними словами.

Полицейский комиссар районного участка был толстым, усатым – типичный турок пожилых лет. Явно дорабатывает до пенсии, неофициальный хозяин района, если где-то кто-то кого-то побил, что-то украл – ему скажут. Потому что уважают. Обратная сторона этого – он зависит от своего района так же, как и район от него. Против общественного мнения он никогда не пойдет. Он один из них. Ему тут жить. Его детям тоже.

– Почему не зарегистрировано как бандитское нападение – нападение на кафе Моше Аялона?

Полицейский из района пожал плечами.

– А что тут регистрировать? Владелец кафе пострадал при пожаре, когда на него обвалилась стена. Я больше ничего не знаю.

…

– А разве что-то другое было, эфенди?

Комиссар посмотрел в глаза полицейскому, затем резко развернулся и пошел на выход.

Если вам надо узнать, что происходит в квартале, ищите кафе, где собираются старики. Его хорошо заметно – по тому, как собираются на улице люди. Вроде и не заказывают ничего, но кафе никогда не разорится. Это общественное мнение, тут и судят, и выносят приговор. И если в таких районах, как Левент, можно на это наплевать, то тут – нет.

Он с визгом тормозов резко остановил автомобиль, хлопнул дверью, подошел ближе. Собравшиеся – уважаемые люди, отцы семейств – смотрели на него.

– Закон… – сказал комиссар Хикмет после почти минуты молчания, – возможно, и не таков, как нравится вам. Закон не может нравиться всем. Но он таков, как он есть. И все обязаны его соблюдать. Иначе что станет с нами? С нашим обществом? С нашей страной?