Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел

Он был готов к разговору, но разговора так и не получилось: Вадима не было дома; Зулька сообщила, что он ушёл к Петру Ивановичу, «покалякать за жизнь»; что было, в общем-то и удобно — со стариком тоже нужно было переговорить о переезде «на пригорок», «в церковь»; он тоже явно не вписывался в «общество», которое мало-помалу стал формировать в Озерье Витька при молчаливом содействии БорисАндреича. Плясать под дудку бывшего анархиста он не желал также, постоянно оппонируя ему на общих собраниях. К тому же у него также было ружьё, что было немаловажно в нынешних условиях.

Напрашиваться на разговор с избегавшей его Гулькой не было желания, и Владимир отправился к старику.

Вот ведь что за чертовщина творится… — думал он по пути, — Ведь уже расписываться собирались; вернее, венчаться, что один чёрт. Как она вообще себе совместную жизнь представляет, если при каждом поводе начнёт играть в молчанку? Это ж не жизнь будет, а сплошные недоразумения: как можно решить конфликтную ситуацию, если не озвучена суть конфликта? Почему я должен делать некие шаги навстречу, если вины за собой не чувствую, а она от встреч уклоняется?? Оно как бы и не западло прогнуться-то, но ведь это получается задел на будущее: раз эдак вот уступишь, пойдёшь навстречу, второй — и это станет нормой. Нормой — быть без вины виноватым и постоянно оправдываться. Нет, оно понятно, что для многих семей, по наблюдениям, такой тип взаимоотношений как бы и в норме: мужчина постоянно оправдывается, он всегда и во всём по умолчанию виноват, а женщина доминирует посредством «допуска к телу», но его такой тип взаимоотношений категорически не устраивал….

И папа, кстати, говорил: «- Жену люби, цени, уступай во всём — и ДЕРЖИ В СТРОГОСТИ». Такой вот несколько противоречивый «наказ», но Владимир понимал его так: любовь любовью, но взаимоотношения предполагают некие границы, рамки, чётко устанавливаемые, мужчиной в первую очередь; нормы, нарушение которых чревато. И такое вот «отмалчивание» и «избегание» на его взгляд явно выходило за приемлемые им рамки…

«На первый раз всё же придётся вызвать на разговор, нравится ей это или нет, хочет или нет, высказать всё что я на этот счёт думаю; не оправдываться ни в коем случае, просто озвучить свою позицию… а там, дальше — по результатам как говорится! — решил он для себя, — Не дура же она в конце концов!»

Мужчины сидели за столом и мирно беседовали. Хозяйка, племянница Петра Ивановича, возилась по хозяйству, её муж маячил в огороде, двое детей-подростков, истинно городских, во дворе пытались «объездить» большого добродушного пса, домашнего сторожа.

Поздоровавшись, Владимир был приглашён к столу. Хозяйка было захлопотала, собираясь собрать на стол, но дед отослал её, смекнув что разговор предстоит не застольный. Вадим тоже испытующе поглядывал на будущего предполагаемого родственника, ожидая о чём и как тот заведёт разговор, а сам пока болтал в своём стиле. Владимир, собираясь с мыслями и выстраивая в уме убедительные доводы, слышал:

— …ерунда это всё. Вся это гопота, все эти полудурки и уголовщина только и существуют, что при попустительстве и прямой поддержке власти. Цацкаются с ними, в глаза просительно заглядывают — не соблаговолит ли урка с двумя-тремя судимостями «перевоспитаться». Маратории всякие на смертную казнь, «человеческие условия содержания» и всякую прочую чушь придумали. А надо по-простому: на первый раз попался, — получи на полную катушку! На второй раз, если не внял — к стенке! Или «на органы», только у этих подонков поди и органы все гнилые, если только на собачьи консервы перерабатывать! И безо всяких! А то напридумывали тут ещё гуманитариев; вон у меня который живёт, ведь это гнильё гнильём, пробы ставить негде!

— Ну-ну, как у тебя с квартирантом-то? — поддержал тему хозяин дома.

— Сейчас вообще с ним не разговариваю. Гнусь подколодная! Пробовал я с ним беседовать поначалу — там такое открылось!.. Сссучий потрох, жил — как сыр в масле катался, даже медальку какую-то от ихнего подлого адвокатского сообщества имел; и между тем постоянно на Власть тявкал! Всё ему не так и всё не эдак, притесняют и угнетают, «оккупационная администрация» — нет, ты заметь, Иваныч! «Поработили народ и продались Вашингтону», вот так вот! Удушают, понимаешь, свободу! — хотя при Сталине ему бы за такие речи… в Сибирь, без вариантов, в лагеря, — или к стенке, что скорее всего. «Поработили его»… Ну ладно, ну ладно, — говорю, — Ну, сволочи у руля государством, я сам от них не в восторге, — так ты что предлагаешь-то?? «-Эта власть, — говорит — преступная, и она безусловно должна пасть! Быть свергнута любой ценой и бла-бла-бла!» Хорошо-хорошо, — говорю, — Пусть. Свергнута, расстреляна и всё такое. А дальше что? Какой у тебя, спрашиваю, идеал власти-то? Кто должен придти на смену?? Да и что говорить — вот же!.. Переворот, путч, назови как хочешь; и, хотя Новая Администрация не озвучила как с прежней властью поступила, — но что сейчас у руля новые люди видно невооружённым глазом. И чо??.. лучше стало? Нет, — говорит, это всё те же люди. Только по другому называют себя. Ну, или поменялась верхушка, а суть та же осталась. Это, говорит, «не считается»! Так что тебе, говорю, считается?? Чтоб «до основанья, а затем..?» Как сто лет назад, всю страну в крови купать? А хоть бы и так, говорит. А вообще, говорит, «в этой стране при любой власти, кроме оккупационной, никогда порядка не было и никогда порядка не будет!» Заметь, Иваныч, — Вадим в разговоре демонстративно обращался только к хозяину дома, как бы не замечая сидевшего молча Владимира, — «в этой стране» и «только при оккупационной администрации»! Эта, грит, власть «оккупационная», но, видать, по его — недостаточно оккупационная! Вот если б «совсем оккупационная» — вот это б было дело, я так его понял! Сссука, поговорили ещё, — я сдерживаюсь, сдерживаюсь, Иваныч! — вылазит что это мурло спит и видит когда страну оккупируют! — «в интересах и во спасение страждущего народа», а как же!! — и он при оккупационной администрации пристроится… Кем-нибудь! И будет помогать «наводить порядок», который, по его словам выходит, только при оккупации и возможен, — представляешь??

Старик осуждающе покачал головой, Владимир молча слушал.

— Я сначала думал, — продолжал Вадим, всё более распаляясь, — что это у него такой загиб в мозгах, что по сути он ненавистником своего народа является, — ведь история-то показывает, что как ни тяжело у нас жилось и сколько бы традиционно у нас не воровали, но при любой оккупации жилось во сто крат хуже! Поскольку «проблемы индейцев шерифа не волнуют» и вообще «хороший индеец это мёртвый индеец», а кто мы есть для любых оккупантов? Те же индейцы. Так вот, думал это у него оттого что его чем-то ЭТА власть обидела, или что он считает что при ЭТОЙ власти недостаточно хорошо устроился, — но потом смотрю — нет! Преуспевал, сука; и дед его, грит, энкавэдэшником был, тоже видать небедствовал, по сути эту власть и устанавливал, — а отчего тогда? А потому, я думаю, что кто-то из его аж предков — может тот же дед, а скорее прадед был жостко обижен властью, — заводик там отобрали, либо фабричку, — он-то потом в новой жизни всё равно удобно пристроился, и детям пристраиваться завещал, — но так же и ненависть затаил, и ненависть дитЯм завещал, — «к этой стране» и «к этому народу». Вот оно и вылазит аж через поколения, несмотря на общую успешность. Вот он и живёт, и ненавидит всех, получается, окружающих — ведь надо же понимать, что случись любая оккупация, окружающим-то сильно похужеет полюбому, а значительная их часть так и вовсе будет переселена на небеса, как индейцы в прошлом; ведь не все смогут пристроиться при новой-то, оккупационной администрации! А она, говорит, нынешняя администрация и есть «оккупационная»! Что ж тогда, говорю, не встраиваешься?? Нет, говорит, эта хоть и оккупационная, но «не та». А какая та, грю, будет? Любезная твоему сердцу американская, чтоб со звёздно-полосатым флагом, от тех янкесов, с которых все беды в мире и идут?? — при этом Вадим бросил неприязнённый взгляд на Владимира, как будто тот и представлял собой ту самую Америку, — Она будет самая та? Да, говорит, американцы тут порядок наведут. Представь, что говорит, гнида! Ну, удружил мне Громосеев, подселил такую сволочь!