Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел

Обычно красиво-невозмутимое, несколько даже надменное лицо бывшей примы Мувск-шоу-балета, любимицы олигархов и звезды самых дорогих казино внезапно исказилось на мгновение так, как если бы её пробило сильнейшим электро-разрядом.

На мгновение на холёном, несмотря на целое лето проведённое в деревне, лице промелькнула целая гамма чувств, основными из которых можно бы было считать злость, нет, вполне полноценную ярость; ярость и ненависть… На несколько секунд через лицо Мэгги как будто выглянула наружу её душа, и от вида этой души можно было содрогнуться: как будто старый, полусгнивший покойник выглянул на миг из зловонной могилы, так и её натура на миг выглянула через красивое лицо. Показалось что исказившиеся судорогой губы шепнули «Сссссука!..», а в глазах плеснулась ненависть. Но через секунды её лицо уже не выражало ничего кроме как вполне понятного изумления при виде такой кучи денег.

— Тут сто восемьдесят пять тысяч долларов, мы посчитали! — пояснила Катерина, — Ясно что посчитали чисто по пачкам, но вроде как всё точно. Вот. Тут на всё хватит. Бери.

— И про Вику не забудь узнать. Если вдруг в Оршанске будешь…

— Это первым делом.

На околице попрощались с Вовчиком.

— Ну, бывай… ты это — Катьке и девчонкам-то заправил, что сам тех в церкви — специально?

— Ну да. Катьку видел? Это у неё обсессивно-кампульсивное расстройство, из разряда невроза навязчивых состояний. Медикаментозно сложно лечить, да и нечем, а так я её в два счёта переубежу что и не так всё было. Тем более что подсознательно она и сама хочет верить что никого не убивала, что всё приснилось!

— Ну ты Фрейд… Зигмунд ты наш!

— Как с Гулькой простились — нормально?

— Да не нормально… Ну ладно, ты это не бери в голову, у тебя своих сейчас проблем… за Хроновым следи! И — Мэгги не бери «на пригорок»! Видал как она отреагировала??

— Видал, да. Знаешь кого она мне напомнила? Панночку в «Вие» Гоголя. Ну, когда она в церкви Хому ловила, и не видела. Как там по тексту: «Страшно ударила она зубами о зубы и открыла мёртвые глаза свои», или что-то навроде. Меня аж на дрожь пробило. Ну чо, откуда у Ромы были пятидесятки и сотки с президентами взамен на золото теперь, полагаю, ясно…

— Как и то, куда и по какому случаю Рома делся…

— И Надька ещё… вслед за Ромой, и за Соловьёвой. Неее, Мэгги нах с корабля, не нужен нам такой «пассажир».

— Вот и я о чём.

— Ясно теперь и что Надька ввиду имела, когда предлагала в Оршанск сбежать на пару, что «там бедствовать не будем»…

— Да.

— Вадим пистолет-то дал?

— Дал. Но покобенился сперва.

— Это он умеет. Покажи.

— Некогда уже, Вовчик. Ну чо… давай. Видишь как складывается…

— Да ладно, чо ты, не оправдывайся, всё рОвно. Ну… давай. За автоматом завтра-послезавтра постараюсь слетать.

— Да, не затягивай. И — лечись.

— Ну, это само собой.

— Ну, до встречи. Адрес Виталия Леонидовича у тебя на всякий случай есть.

И он, повернувшись, бросив в последний взгляд на деревню и на друга, зашагал по еле заметной тропинке к лесу.

Часть 3. ВЫЖИТЬ В КРЫСИНОМ МИРЕ

КРУШЕНИЕ ВСЕЙ ЖИЗНИ — НАЧАЛО ЖИЗНИ НОВОЙ

Спешно вернувшаяся после прощания с Владимиром домой Мэгги, даже не взглянув на о чём-то обратившуюся к ней хозяйку дома, мигом пролетела в большую комнату. В комнате в это время на большом круглом столе что-то гладила жена внука хозяйки, тяжёлым, бог весть какой древности чугунным утюгом, который нужно было предварительно греть в печке.

Не обращая на неё внимания, Мэгги упала на колени перед высокой кроватью с никелированными шишечками на спинках, на которой по-деревенски пышно громоздились одна на одной пузатые пуховые подушки; откинуло свисавшее под самый пол покрывало и, гибко прогнувшись в пояснице, нырнула под кровать. Переставшая гладить женщина удивлённо и с некоторым негодованием воззрилась на видневшийся теперь из-под кровати обтянутый джинсами упругий её зад.

Через секунды из-под кровати был извлечён обшарпанный старенький чемодан с пластмассовой ручкой и скруглёнными углами; за ним — большая картонная коробка, в которой видны были клубки ниток и туго связанные куски разнокалиберной ткани; ещё коробка, поменьше, уже вообще с чем-то непонятным, всё в пыли и паутине; рулоны старых рваных обоев, пожелтевшие от времени; и, наконец, на свет появился большой модный пузатый баул, один из тех вещей, с которыми сама Мэгги приехала из Мувска.

— Что это ты тут хозяйничаешь?? — послышалось из-за спины, и только тогда Мэгги, оглаживавшая лакированные бока баула ладонями, снимая с него ошмётки паутины, только, казалось, заметила её.

— Нет, что ты тут не спросясь роешься в чужой комнате?? Надо чо — так спроси сперва! — переходя на склочный тон, нагнала в голос истеричных ноток тётка.

Мэгги, подняв голову, уставилась на неё, как будто впервые её увидела.

Жирная склочная тварь. Это из-за этой суки, и из-за её семейства бабка-хозяйка выселила их с Надькой в проходную «темнушку» перед выходом. Обрюзглая, с висящими на щеках брылями, больше всего на свете опасавшаяся чтобы «эти мувские проститутки» не увели у неё её пузатенького муженька.

— Чо молчи-и-ишь?? Припёрлась тут — и хозяйничает!! Не спросяся! Как у себя дома!..

— Пошла вон.

— … Что-о-о?..

— Пошла вон. Вышла вон отсюда, и чтоб не входила пока я не разрешу.

— Что-о-оо?? — с привизгом вякнула тётка, — Да как ты смеешь?? Шалава!

Мэгги поднялась, выпрямилась. Сейчас на её лице не было вообще никакого выражения. Подошла к столу.

На лице толстухи, только что бывшим таким склочным, плеснулось замешательство.

Мэгги взяла одной рукой чугунную тяжёлую болванку-утюг за обмотанную тряпками рукоять, другой рукой цепко поймала толстуху за горло. Поднесла пышущую горячим тускло блестящую пяту утюга к её лицу, и, глядя в её прижмурившиеся свиные глазки, чётко, ясно, и очень подробно объяснила ей, что она сейчас сделает с ней, и со всем её семейством, если она, «сучья курица, кусок гнилого сала, ляжка целлюлитная, пособие проктолога» сейчас, во-первых, не заткнётся, во-вторых, не свинтит мигом из дома на улицу; и, если посмеет хоть нос сунуть в комнату, пока она, Мэгги, ей не разрешит.

Поставила обратно утюг на кирпич-подставку на столе. Отпустила горло жирнухи.

«Сучья курица», с побелевшим от ужаса лицом, пулей вылетела из комнаты, через секунду хлопнула и входная дверь.

Мэгги подошла к двери в комнату, прикрыла её и накинула крючок, затем вернулась к баулу. Откуда-то из недр джинсов извлекла небольшой ключик и отперла хитрый замочек. Открыла. Сверху плотно лежало крахмальное модное бельё — нетерпеливо отбросила его на кровать. Под ним открылись плотно набитые в баул, под самый почти верх, пачки американской валюты. Стала выкладывать их рядом на пол. Туда же лёг и пластиковый пакетик с несколькими золотыми червонцами. Ещё, ещё и ещё пачки денег. Когда баул был почти опустошен, и вскоре должно было показаться дно, вместо денег она увидела плотную пачку старых пожелтевших газет…

Вынула и их, и, будто не веря, взвесила на руке. «Сто восемьдесят пять тысяч долларов». Больше ста тысяч евро. Можно было купить домик где-нибудь в Германии. Квартиру в центре Берлина. Или лучше в Италии — небольшую виллу на берегу Адриатического моря. И каждое утро любоваться рассветом, встающим над тишайшей водной гладью. Как на картинах Айвазовского, что видела в картинной галерее в Феодосии: розовое и лиловое, зеркальная вода; тишина и покой. Никакой чадящей печки, ледяной колодезной воды, опротивевших «соотечественников». А теперь это просто газеты. «Вовка, галоши купи, в галошах в деревне удобно!» Твари…

Заплакала злыми слезами. Доллары. Деревня… Воду обратно в колодец из ведра выливать нельзя! — не положено. Возле колодца, ополоснув ведро, тоже выливать нельзя — «нечего болото устраивать!» Старое лоскутное вонючее одеяло. Руки огрубели. Постоянно хотящие жрать «коммунарки».