— Ну, что тут сделаешь — такие пацаны!
Да ну, ясно… какие проблемы?!
Зашли в кабачок неподалеку. Явно для своих. Спутника моего знают, уважают. Уселись в углу. Долго пили, вкусно ели, дошли до темы: «А помнишь…» И тут он говорит.
— А… Федор. Так — земеля же… Знаю…
И рассказал… лучше бы молчал!
* * *
Чудить Федор начал еще в полку. Со своими залетами дембельнулся уже под лето. По возращении — запил. Предки у него, по словам Лехи, неслабые. Как-то угомонили. Поступил. Женился. Когда вернулся Рыжа, его бывший сослуживец и зема опять захолостел. Но ребятенка они заделать успели. Так побыстрячку…
Жена взяла академ и, не разводясь, рванула, вместе с сыном, от него подальше, назад, в деревеньку под Воронежем.
Пацан вновь заквасил по черному, бросил институт. Родители ничего поделать с ним уже не могли. Леха видел его достаточно часто. Говорит просто завал! Вокруг него вечно отирались какие-то конченые рожи, какие-то немытые, вечно угашенные телки, после и вовсе — алкаши. Парень стремительно опускался в бомжатник. Рыжа утверждает, что он пропил, буквально — за банку чемера, свою «Красную Звезду».
В начале девяностых Федор по пьяной лавочке надумал проведать сына. Принял на грудь, взял пол-литра и поехал на пригородном в деревню жены. С залитых глаз вылез не там и, согреваясь с горла, пошел по пашням. Не дошел….
Взошел из под снега уже весной… Похоронили без помпы. Все…
Я не верил услышанному. Леха сказал:
— На Никольском лежит. Батя ему такой памятник отгрохал….
— Поехали!
— Куда, сейчас, Глебыч… Расслабься…
Угу! Где так расслаблялись. Забыл службу, душара бритоголовая, щассс напомню!
Через пять минут уже тряслись в старой жиге, с шашечками на крыше.
* * *
Какое оно большое это Никольское кладбище. Пока дошли…
Вижу вдруг — смотрит на меня с черного мрамора Федор. Непривычный такой, в фуражке, в парадке — раз в жизни одевали. Такой молодой, просто зелень. Видно фотографию художнику дали — с учебки. Ну да — одна лычка на погоне, а он при мне уже — старшим был.
Слава тебе, Господи — не пошел со мной Рыжа дальше. Показал рукой издали на памятник, да двинул кого-то своих искать.
Правильно, я же не видел Федора после…. Так и остался он в моей памяти тем несчастным пацаном — на танковом холме.
Крутые предки, говоришь…. Родители…. Мать. Отец…. Простите и Леху, и меня, дурака, за слова, за мысли эти непотребные. Мудрые вы увидели все, в самую бездну души заглянули, саму суть беды прочувствовали… все поняли, все простили…
Скрутило спазмом рожу, дулей глаза свело….
Мягкий я стал, сорвало уже с меня толстокожесть, корку армейской огрубелости, зверство военное — не тот уже, танцор с пулеметом, да тихушник с эсвэдэхой. Видеть начал — глаза жестокостью залитые, слезой прочистились, прозрели… Твоя рука, Боже…. Твой Промысел…. Не спроста делаю это сюда пришел…. Вас встретил…. Чудо твое, Православное, случилось. Спасибо тебе, Господи….
На нижней плите, вытянувшись во весь рост лежит Дуся.
Мельчайшие детали, даже отдельные волосинки были воссозданы с удивительной точностью. Мастер рисовал, мрамор чеканил.
Это был он — Дуська. Без всяких сомнений. Метис овчаристый….
Красивый, сильный, здоровый. Мощную морду на вытянутые лапы уложил, уши внимательные навострил, глаза — в сердце смотрят.
Не Темирка я, не знаю я татарского, да и петь не умею…. И не нужна теперь, братишка, тебе эта песня. Вон он — твой Федя, рядом, над тобой возвышается. Красивый, ладный, не заплаканный… Дождался ты, поди….
Вот и встретились, наконец. Разом, теперь…. Ни Трубилин, ни Степан, ни Гиндукуш с Памиром, ни водяра — никто вас не растащит, не разлучит, не разведет по разным берегам одной речки. Вместе, теперь…. Рядышком….
Вот и славно….
Вот и хорошо…
Упокоились оба, отмаялись….
Спите, пацаны….
Все хорошо…
Отбой, братишки….
Славно все….
Луганск
Май 2004 г.
Безжалостный август
У нас был шанс — плохо кончить.
И мы его — упустили.
Павел Андреев. Из личной переписки.
— Значит так, мужики, выходим через час. До Файзали мы должны добраться не позже четырех тридцати. Ясно? На все про все нам одиннадцать часов с хвостиком. Идти восемь с половиной километров по карте. Хадовцы говорят, что там тяжелый перевал, так что, готовьтесь. С этим понятно? Дальше! Приходим, садимся над кишлаком и ждем разведку. В пять они начинают шмонать, потом, где-то в шесть — начало седьмого, сваливают. Как только разведчики поднимаются на противоположный от нас хребет, снимаемся и мы. Все ясно?
— Товарищ лейтенант, а рота?
— Рота идет по другому маршруту и будет у кишлака где-то в четыре, со стороны разведчиков. Они уходят вместе.
— А возвращаться будем к машинам?
— Да. Но неизвестно, как там сложится. Разведрота пойдет через сады, поэтому может застрять. Есть вероятность, что в кишлак пойдет наш взвод.
— Ось на тоби пуцьку!
— Карпенко! Рот закрой! Я еще не закончил…. — Командир взвода закурил сигарету, несколько раз хорошо затянулся и продолжил. — Это еще не все…. Если разведку в кишлаке или на подходе зажмут, наш взвод пойдет на подмогу. Мы и они, больше в этом районе никого не будет.
— А рота?
— Рота, прикрывая нас и разведку, будет сидеть на хребте.
— Они чё там, долбанулись?!
— Хорош трандеть! Еще ничего не началось, а вы уже в штаны поналожили!
— Когда начнется — поздно будет: хоть накладывай, хоть выкладывай!
— Сава, я не понял? Ты чем-то недоволен?
— Да нет, товарищ лейтенант. Шутка!
— Ну, смотри, дошутишься когда-нибудь. Дальше! Весь сухпай можно не брать, идем максимум на сутки. По банке тушенки, паштет, сахар. Все. Воды под завязку. Там, наверху, точно — ни хрена нет. Теперь насчет гранат. По восемь «эфок» на рыло, пулеметчикам по четыре. Ясно? Я не понял?! — Тринадцать солдат, тяжело переминаясь перед командиром взвода с ноги на ногу, что-то невнятно промямлили.
Не дай Бог, кто-то возьмет меньше, — яйца пооткусываю!
— А на АГС сколько брать?
— Не берем. Панин вместе с АГСом идет с ротой.
— Хоть чем-то порадовали.
— Савенев! Еще одна корявая реплика…. Ну, ты понял?!
Панин вдруг опомнился и заволновался:
— Это что, я сам все поволоку?
— Ротный тебе даст людей в расчет.
— Да уж, как же! Доходягу Киричишина и долбанутого Ибрагима!
— Все! Базар окончен! Михай, разберись с сержантами, кто за кем. Сам пойдешь замыкающим, Лерчика с собой возьми. Яха, ты не забыл, что за тобой Дмитров?
— Угу….
— И не «угу»! Головой мне за него отвечаешь! И идешь с ним, а не с Карпом, понял! Да, и радиостанцию мою не забудь. Все! Попить, поссать, перекурить, сейчас выходим! Быстро!
Через сорок пять минут взвод, растянувшись длинной цепочкой, вошел в сады.
* * *
Операция была самая заурядная. Три дня назад бронегруппа батальона, выйдя из лагеря полка, совершила сорокакилометровый марш-бросок в район Бура Дайрам и, развернувшись лагерем, встала посреди живописной долины в нескольких километрах от реки Пяндж. С юго-запада батальон поддерживала артиллерия мощной точки «Крепость», а по периметру нового лагеря дислокации стояли бронемашины. Рядом расположился спецбатальон ХАДа, состоявший из проверенных офицеров афганской ГБ, прошедших стажировку в Союзе. Ну а наиболее обезопасил батальон, конечно же, бешеный август, выжегший невыносимой жарой всю растительность до самой реки.
Находясь в безопасности, батальон второй день подряд выпускал в разные стороны щупальца своих подразделений, прочесывавшие непуганые и, по местным меркам, благополучные кишлаки. Результатов, правда, почти никаких не было, да и не удивительно — все, что можно было, духи уволокли в горы, от греха подальше.
