— Как? — Мезенцев покрутил головой и грустно усмехнулся: послал, мол, бог помощничка.
— Эт в два счета — болты у нас любого калибра имеются, напильник тоже всегда с собой возим. — И прапорщик юркнул в кабину.
«А пожалуй, в его предложении есть резон, — подумал Николай. — Перебоев в работе двигателей не было, и если бы давление масла не упало, а температура не стала расти, они ничего бы и не заметили. Похоже, действительно, других повреждений нет. А если так, то прапорщик предложил довольно простой и оригинальный способ выхода из создавшегося положения… Как бы там ни было, экипаж ведомого надо отправлять».
— Взлетайте, — приказал Николай Тарасенкову. — Доложите, что наш экипаж сел на вынужденную. Неисправность пытаемся устранить своими силами. Если не получится, вызовем помощь.
Тарасенков быстро зашагал к своей машине.
— Все-таки зря, — не одобрил решение Николая Сташенков. — Надо бы немного подождать: мало ли что может произойти?
Неожиданности, разумеется, могли быть — и с ремонтом не получиться, и душманы в любой миг нагрянуть. И все-таки держать рядом второй вертолет с пленными, которые, возможно, владели важной и срочной информацией, считал нецелесообразным.
— Что бы ни произошло, вертолет бросать не станем, — ответил Николай.
Между тем Савочка уже колдовал у пробоины, примерял болты разного диаметра. Спустился со стремянки и начал пропиливать у одного продольные канавки. И Николай подивился: короткими и совсем не богатырскими пальцами он так крепко держал болт и так ловко орудовал напильником, словно был прирожденным мастером железных дел — канавки получались ровными и аккуратными, как на токарном станке.
Заработали двигатели на вертолете Тарасенкова, и освежающая волна воздуха снова приятно окатила людей. Савочка еще шире улыбнулся своим белозубым ртом с яркими, будто подкрашенными, губами и закрыл от удовольствия глаза, подставив лицо ветру. Но лишь на секунду: руки продолжали шмыгать напильником.
Вертолет тяжело оторвался от земли и, сделав почетный круг, а точнее, осмотрительный — Тарасенков еще раз убедился, что душманов поблизости нет, — взял курс на северо-запад.
Николай долго провожал его взглядом, пока вертолет не скрылся за горами.
«Хороший летчик, — подумал о Тарасенкове. — И кружок сделал без подсказки, к чему, к сожалению, не каждый пилот приучен; иной ленится лишний раз вниз посмотреть, ориентировку уточнить — зачем, коль штурман справа сидит?» Был такой подчиненный у Николая, до поступления в академию. Послал его как-то на разведку объекта. Привез летчик фотоснимки, сдал вместе с донесением. «А что визуально наблюдал?» — спросил Николай. Тот наивно пожал плечами: «У меня же фотоаппарат был. И вы такой задачи не ставили…»
Да, инициатива летчика, самостоятельность, зрелость суждения — качества не менее ценные, чем дисциплинированность. Всему этому надо учить, учить…
Савочка снова поднялся на стремянку. Мезенцев полез за ним и стал с пристальностью прилежного ученика наблюдать за тем, как ловко и уверенно орудовал ключом прапорщик.
— Подайте накидной, тринадцать на пятнадцать, — попросил Савочка, и Мезенцев с юношеской проворностью сбежал со стремянки, достал из сумки нужный ключ, подал прапорщику.
«Не зря говорят: мал золотник, да дорог», — вспомнилась Николаю пословица. Савочка ему уже нравился, а когда прапорщик доложил, что вертолет к полету готов, чуть не обнял его. По испачканному маслом юному лицу струйками стекал пот, комбинезон был хоть выжимай, но как счастливо сияли глаза! Такие глаза Николай видел у своих товарищей в день выпуска из училища.
— Спасибо, — Николай крепко пожал руку прапорщику. — По местам!
В воздухе Савочка связался по радио с КДП Центрального, оттуда поступила команда лететь тоже к ним.
На аэродроме их поджидал подполковник, представитель разведотдела, и попросил подробнее рассказать в донесении о случившемся.
— Что-нибудь удалось выяснить? — полюбопытствовал Николай. — Кто они, чем занимались на берегу реки?
Подполковник пожал плечами:
— Твердят одно: «Собирали фисташковые орешки». Придется вам завтра снова лететь туда и тщательно осмотреть вокруг местность. Похоже, база у них там…
3
Наконец-то от него пришло письмо. Никогда еще и ничего Наталья не ждала с таким нетерпением. С дежурства она не шла, а бежала, и едва входила в подъезд, бросалась к почтовому ящику. И с опустошенным сердцем, разочарованная и обиженная бросала газеты в сумку. Дни казались вечностью. А когда не дежурила, просыпалась, как обычно, в шесть и не могла больше сомкнуть глаз, прислушиваясь ко всяким шорохам, ожидая, когда придет почтальон.
Почему Николай так долго не писал? Хотя неделя разве долго? Умом она понимала — пока побывал в управлении, пока представлялся начальству, устраивался, — а сердце ныло от обиды и ревности: разлюбил, заимел другую. Она понимала, что это чушь, некогда и не с кем ему было любовь крутить, а сомнения не отступали, и в голову лезли сумбурные и нелепые мысли.
Она понимала, что посеяло сомнение в душу: он не сказал ей, что сам напросился в Афганистан, не хотел объяснить причину своего поступка; и вот теперь ей самой приходится разгадывать загаданную им загадку — почему? Не может простить ей прошлое или на самом деле разлюбил? Тогда как объяснить его нежность, чуткость и страстность в последние годы?
Объяснения она не находила и терзалась еще более.
Ответ должен быть в письме, потому, наверное, и ждала она с нетерпением.
Разрывая конверт, посмотрела на обратный адрес и удивилась: Тарбоган. Значит, не Афганистан! Значит, Николай не врал.
«Здравствуйте, милые Наташа и Аленка! — взгляд так быстро бежал по строчкам, что буквы казались живыми, дрыгали и мельтешили перед глазами, мешая улавливать смысл. — Вот я и на месте. Встретили хорошо, город мне понравился — не то что Кызыл-Бурун, — много зелени, а ночью с северных гор — они здесь почти со всех сторон — катится прохладный, освежающий воздух. Так что жить можно, и надеюсь, вам понравится. Правда, с квартирами, как и везде, трудновато. Остановился я в холостяцкой гостинице, комнатка небольшая, уютная. К началу учебного года обещают и квартиру, сразу же вас заберу. А пока потерпите. Служба спокойная, интересная. Уже приступили к полетам. Так что обо мне не беспокойтесь.
Как вы там? Здоровы ли, не хандрите ли, слушает ли Аленка маму?
Очень скучаю по вам. Обнимаю, целую…»
Письмо обрадовало Наталью и успокоило. Но чем-то оно не нравилось Наталье. Чем? Очень коротко и сухо написал о себе? Зато все ясно: не в Афганистане, служба спокойная и интересная… А когда она у него была неспокойная и неинтересная? За все годы их совместной жизни она ни разу не слышала слова неудовлетворенности или жалобы, даже тогда, когда он служил под началом самодура Сташенкова…
Нет, коротко Николай написал не потому, что все у него превосходно, что со спокойной совестью надо ждать осени, когда ему дадут квартиру. Если город хорош, живет он в отдельной комнате, пусть маленькой, разве не поместились бы и они? Почему он даже не предложил им этот вариант?.. Что-то тут не так.
Наталья с письмом в руках поднялась на лестничную площадку, открыла дверь. Аленка уже не спала, нежилась в постели, ожидая возвращения матери с дежурства. Но едва мать вошла в комнату, соскочила с кровати и бросилась к ней.
— Я так соскучилась по тебе, мамочка! — защебетала она своим нежным, милым голоском. — Лежу и думаю: ну когда же ты придешь? — Увидела у матери в руках письмо. — А это что?
— Письмо от папы. Привет тебе передает, спрашивает, как твое здоровье, слушаешься ли меня.
— А когда он нас заберет?
— Скоро. Как только жара спадет.
— У-у, — обиженно вытянула губы Аленка. — Ну и пусть, что жара.
— А ты забыла, как головка у тебя болела?
— Поболела и перестала, — констатировала Аленка. — Зато с папой лучше.
«С папой лучше, — согласилась мысленно с дочерью мать. — Но что поделаешь, коль он то ли не хочет, то ли не может нас забрать». Но вслух сказала совсем другое:
