Матёрый - Донской Сергей Георгиевич

– Не доходит, – сокрушённо признался Громов. – Непонятливый я.

Он остановился прямо у ног, покоящихся на земле, и тогда из автомобильного нутра высунулась объёмистая бритая башка, прочно сидящая на раскормленном теле. Это был точный дубликат собакоеда.

И ему не было никакой необходимости презрительно щурить глаза – узкие от природы.

– «Пятьсот шестидесятый»? – спросил Громов, делая вид, что любуется «Мерседесом».

Парень неохотно разлепил губы:

– Тебя колышет? Вали отсюда.

– Но я на машине, а она там, за забором. – Серые зрачки Громова превратились в две крохотные сверкающие точки. – Отопрёшь ворота? Или придётся таранить?

– А тачку не жалко? Пф-ф! – Смешок, сопроводивший эту фразу, походил на звук прохудившейся шины.

– Нет, – покачал головой Громов. – Тачку мне не жалко. Она ведь не моя, степей калмыцких друг!

Он изо всех сил пнул массивную дверцу «Мерседеса», дробя кости ног, высунутых наружу.

– Уй-юй!!!

– Больно?

Громов заботливо приоткрыл дверцу, коротко улыбнулся и повторил манёвр, задействовав на этот раз весь вес своего тела.

– Юй-уй!!! – вот и вся надрывная песенка.

После этого следовало бы выволочь голосистого парня за волосы, но из-за отсутствия таковых пришлось воспользоваться его ушами. Они опасно хрустнули, хотя испытание выдержали с честью.

– Полежи пока, – порекомендовал Громов, небрежно швырнув противника на землю.

Потом он взглянул на пока ещё не повреждённый дубликат узкоглазого, но тот, совершенно оцепеневший, сидел на прежнем месте с широко разинутым ртом, перед которым торчал нож с наколотым куском мяса.

Можно было без помех занимать освободившееся сиденье за рулём «Мерседесам. Мотор завёлся с полоборота. Резко газанув, Громов ткнул лощёное автомобильное рыло в ржавые ворота. С петель они не слетели, но цепь лопнула, освобождая створки. Пока они с радостным визгом разъезжались в разные стороны, изображая запоздалое гостеприимство, Громов дал задний ход, метя кормой в подбегающего собакоеда, и не промахнулся. Не выпустив из руки нож, тот обрушился на багажник и кубарем полетел назад.

Разнеся в щепы свой хилый ящик, он упал спиной в костёр и гортанно закричал. Взметнувшиеся вверх искры сделали картину особенно яркой и запоминающейся.

«Мерседес» затормозил. Но когда не пожелавший угомониться огнепоклонник вскочил на ноги, весь из себя шипящий и негодующий, Громов уже поджидал его.

Нож бестолково вспорол ночь, потеряв при этом ломоть хорошо прожаренного мяса. Этот воинственный выпад был цепко перехвачен, усилен и обращён в прямо противоположном направлении. Не успев сообразить, что происходит, парень, которого звали Садыком, увидел стремительно приближающиеся языки пламени и с разгону нырнул туда вторично, на этот раз – своей бесшабашной головой. Заломленная за спину рука не позволила ему распрямиться, а чужая нога, наступив на складчатый загривок, вжимала щекастое лицо в раскалённые угли. Настало самое время истошно завопить:

– Кекыкбар уличитат!

Это была не угроза, не ругательство. Так Садык просил, чтобы его поскорее отпустили. Он отчётливо слышал потрескивание опалённой щетины на своей голове и чувствовал, как быстро поджариваются нос и губы. Правый глаз взорвался нестерпимой болью, но невидимая сила уже рывком вздёрнула его на подкашивающиеся ноги и снова развернула вокруг оси.

– Жареное любишь? – вкрадчиво спросил мужской голос. Садык не видел говорившего – лишь чёрный силуэт его плавал в багровом мареве, из которого звучало:

– Людей пугаешь? Страшный очень, м-м?

Голос позволил себе еле уловимые насмешливые нотки, но Садык находился не в том состоянии, чтобы воспринимать иронию. Он просто попытался хоть что-нибудь возразить, когда был остановлен беспрекословным:

– Молчи, урюк! Молчи и слушай. Пасть раскрывать будешь у себя в юрте за чашечкой кумыса. Сиди там, посреди раздольных степей, и пой соплеменникам о своих подвигах. У тебя есть домбра?

– Нет. – Садык понятия не имел, что такое домбра, но спросить не отважился.

– Тогда на чем играют у тебя на родине? Должен же быть у вас какой-то инструмент? Одна струна, максимум две. Чтобы каждый мог бренчать без затей.

– А! – обрадовался своей сообразительности Садык. – Думбыра?

– Пусть будет думбыра, – согласился незнакомец. – Вот и играй на думбыре в своей юрте. Там. – Он указал взмахом куда-то на юго-восток. – Потому что здесь я тебя терпеть не намерен. Убирайся. Сделай так, чтобы я тебя больше никогда не видел, понял?

Завершая напутствие, незнакомец ударил Садыка всего лишь дважды: справа налево и наоборот. Даже не ударил – отвесил брезгливые пощёчины. Бритая голова и дальше была готова покорно мотаться от плеча к плечу, но на вопрос «понял?» Садык догадался ответить утвердительным кивком. Его оставили в покое. Он стоял на месте и всматривался в разноцветные круги, плававшие перед глазами после соприкосновения с ярким пламенем. К его облегчению, незнакомец вплотную занялся его братом, Беком.

Тот, едва не плача от боли в перебитой голени, как раз успел доползти до распахнутой двери сторожки, намереваясь взять карабин и воспользоваться им, ух конечно, не в качестве костыля. Взобравшись на крылечко и уцепившись за дверной косяк, Бек мысленно поздравил себя с маленькой победой, но явно поторопился. Потому что по гороскопу ему сегодня следовало остерегаться любых дверей: и металлических, и деревянных. Дверь резко захлопнулась. На этот раз досталось кисти левой руки. До последовавшего удара по голове Бек успел нырнуть в милосердный обморок…

Громов сам вошёл в сторожку. Конфисковав там три бутылки водки и карабин, он переступил через бесчувственное тело и шагнул на улицу.

– Ты ещё здесь? – удивлённо спросил он у парня, застывшего возле угасающего костра, Бутылки аккуратно легли на землю. Отрывисто щёлкнул передёрнутый затвор карабина. Не дожидаясь продолжения, Садык метнулся в темноту.

Карабин немного поколебался и повис стволом вниз. А Громов оказался не таким рассудительным.

Прежде чем возвратиться в свою машину, он ещё некоторое время покатался на чужом «Мерседесе» по маленькой площадке у ворот, задевая капотом и боками автомобиля все, что только удавалось задеть.

Со стороны могло показаться, что он развлекается.

Но если бы кто-нибудь видел в эти минуты его глаза, то подобные предположения были бы напрочь отметены. С такими глазами не шутят, а крушат направо и налево. Громов именно крушил. Отчасти – бандитский «мессер». Отчасти – собственную судьбу вместе с её неопределённым будущим.

Садык целых два часа просидел в тёмных зарослях, отбежав от поля боя на безопасное расстояние. Зависшая в небе луна была видна только одним глазом, и он глядел на неё с ненавистью. Как будто это была сигнальная ракета, высветившая его позорное поведение на поле боя и не менее позорное бегство.

– Ой-ей-ей…

Обхватив обожжённую голову руками, Садык залопотал что-то на родном языке, который не вспоминал уже много лет. Его интонации были одновременно негодующими и жалобными.

Ещё недавно Садыкбековы слыли в своём кругу братками конкретными, опасными и беспощадными.

И что теперь? Встать перед всеми и пожаловаться, что тебя тыкали носом в костёр, а родного брата калечили на твоих глазах? Что выданный Эриком ствол исчез, а его «мессер» безнадёжно изуродован? Какие найти слова для оправдания, если нападавший был один и даже без оружия?

От этих мыслей Садыку хотелось не просто скулить, а выть во весь голос, запрокинув лицо к безразличной луне. Пострадали не просто бока «мессера» – вся дальнейшая жизнь пошла наперекос. За подобный прокол могут замочить, как рыбок в банке. В лучшем случае все, кому не лень, примутся колотить опальных братьев по головам, как когда-то в армии.

Были Садык и Бек, стали чурки с глазами… При любом раскладе место в бригаде будет потеряно навсегда. Если и оставят в живых, то куда податься потом? Без осенявшего их свыше верховного авторитета Садыкбековы – никто. К тому же тянется за ними длиннющий хвост мокрых дел, за который не преминут ухватиться мусора при первой же возможности.