Чёрный диггер - Каретников Роман

— Берите торт, — сказал он. — Угощайтесь.

— Благодарю вас, Шура, — мягко сказал Войцех Кази-мирович. — Не стоит. Я не хочу.

— Он очень вкусный, — проникновенно сказал Шурик. Он даже закрыл глаза, втянул носом воздух и причмокнул, чтобы показать, насколько вкусный этот торт.

Профессор покачал головой:

— Нет, Шура. Ешьте. Я вообще не ем сладкого.

Шурик недоверчиво покачал головой. У него никак не выходило представить себе, как можно не любить сладкого.

Старик осторожно отхлебнул кофе и принялся за бутерброды.

— Тогда возьмите курицу, — сказал Шурик, отодвигая блюдце и подсовывая вместо него тарелку с окорочками. — Вам же не хватило вчерашней курицы.

Профессор отложил бутерброд и подвинулся ближе к нему.

— Понимаете, Шурик. Врачи запрещают мне есть много жареного, — Войцех Казимирович многозначительно указал глазами себе на живот. — Желудок.

— А тогда… — снова начал он.

— Да вы ешьте, ешьте. А не то все остынет, будет не так вкусно, — прервал его Профессор. Сейчас, не дай бог, слетится их братия, и Шурику самому ничего не останется.

Шурик вздохнул ещё раз и принялся за еду. Сначала он выпил бульон с хлебом, маленьким кусочком тщательно вытер чашку, а потом, обжигаясь и дуя на пальцы, съел окорочка. Косточки он выложил на салфетку, завернул и положил в карман.

— Собачке Нике, — объяснил он. И добавил гордо:

— Она мне дом сторожит.

Затем Шурик принялся за десерт. Он секунду поразмышлял, взял ещё одну салфетку и переложил на неё кусочек торта побольше.

— На потом? — спросил у него Войцех Казимирович, допивая свой кофе.

— Это Кларе угощение, — сказал Шурик. — Я ей отнесу.

Клара была сиротой, такой же, как Шурик. Только она никогда не была в интернате, её воспитывала тётя Фрося из «вокзальных». Но как она оказалась у неё, никто не помнил, в том числе и сама Клара. Фрося умерла больше года назад, и с тех пор Клара жила сама по себе. Она была невысокого роста, щупленькой.

Совсем ещё девочка, с громадными чёрными глазищами. У Клары оказался чудесный, очень чистый голос, и она зарабатывала тем, что пела перед пассажирами здесь, в зале ожидания, или на привокзальном рынке. Её пение завораживало, вокруг неё всегда собирались люди, и даже грубый, насквозь проспиртованный Матрос однажды признался Войцеху Казимировичу, что, когда он слышит пение Клары, ему являются ангелы.

— Она нравится вам? — заинтересованно спросил Профессор.

Шурик застенчиво опустил глаза.

— Извините, если не хотите, можете не отвечать.

— Она хорошая, — сказал Шурик.

— Ну что ж. — Старик достал платок, промокнул губы, стряхнув упавшие на пальто крошки. — В таком случае передайте ей от меня привет.

Шурик просиял, как будто ему сделали комплимент.

— Конечно, Профессор, я передам.

— Ну-с. — Войцех Казимирович взглянул на часы. — Желаю всего хорошего. До свидания.

Он поднял свой портфель. Взял трость.

— Профессор, — сказал Шурик, — ещё увидимся? Этой фразой, и именно с вопросительной интонацией, он всегда прощается с Войцехом Казимировичем.

— Обязательно, — ответил тот и пошёл дальше. Возле входа в мужскую уборную сегодня дежурила Валентина Степановна, добродушная пожилая женщина.

— Доброе утро, — поздоровался старик, подходя к ней:

— Доброе утро, Войцех Казимирович, — приветливо ответила Валентина Степановна. — Проходите.

— Благодарю вас.

Уборная была, естественно, платной. Но, в отличие от большинства других городских точек, порядок здесь поддерживался на должном уровне, поэтому заходить сюда можно было, не зажимая нос и не рискуя ступить в разлитые на полу лужи. Она принадлежала начальнику вокзала, хотя фактически была оформлена на его зятя. Старик же пользовался ею безвозмездно, на правах местного обитателя.

Заведение делилось на два зала. Один — с кабинками и писсуарами, другой — с рукомойниками и зеркалом во всю стену. Ещё здесь стоял ящик с сапожными принадлежностями, возле которого восседал четырнадцатилетний Борька, сын Нади, сменщицы Валентины Степановны.

Когда Войцех Казимирович, сделав положенное в соседнем зале, переместился сюда, Борька отсалютовал ему щёткой, перепачканной чёрным кремом.

— Привести вам обувь в порядок, Профессор?

— Непременно, Боря, — ответил старик. — Вот только я сейчас приведу в порядок все остальное, и займёмся обувью.

В это время к Борьке подошёл клиент, и тот истово принялся за работу.

Профессор же снял пальто, повесил его на прибитую к стене вешалку, поставил портфель на подоконник и принялся доставать оттуда свои вещи: полотенце, мыло, зубную пасту со щёткой, голландский станок «Шик», помазок, крем для бритья, стаканчик и чашечку. Он разложил это все на свободном рукомойнике и приступил к ежедневной процедуре наведения порядка. Почистил зубы, умылся, взбил пену в чашечке и набрал в стаканчик горячей воды. Войцеху Казимировичу часто приходилось бриться в походных условиях, поэтому у него вошло в привычку промывать бритву в стаканчике. И он механически продолжал делать это, даже если под рукой была проточная вода. Вот как сейчас, например.

И как раз сейчас эта привычка себя оправдала. Ещё когда Профессор умывался, напор воды стал заметно ослабевать. Когда же он приступил к бритью, все утончавшаяся струйка вконец иссякла, и краны стали издавать одно похрапывание. Со всех сторон послышались ругательства тех, кто не успел умыться или помыть руки.

Борька, обслуживший своего клиента, выскочил в коридорчик между двумя залами.

— Теть Валь, — донёсся оттуда его голос, — больше никого не пускайте! Воду отключили!

Посетители, все так же вяло поругиваясь, принялись покидать заведение.

Так что процесс бритья Войцех Казимирович завершил в полном одиночестве, если не считать вернувшегося Борьки.

— Хана работе, — сообщил он. — Пролетает мой сегодняшний заработок.

— Должны включить, — утешил его Профессор. — Не может быть, чтобы это на целый день…

Он сложил все обратно в портфель, подошёл к Боре и поставил ногу на подставку.

— А толку? — Борька выдавил из тюбика змейку крема и начал энергично растирать его по ботинку Войцеха Казимировича. — У меня подъем бабок как раз до обеда, — он по-взрослому, с горечью, сплюнул на пол. — А потом уже хоть и не сиди.

Борька яростно заработал щётками.

— Да ещё и руки нечем вымыть будет, — пожаловался он.

— Вас что, не предупреждали об отключении? — спросил Профессор, наблюдая за сноровистыми действиями шустрого пацана.

— В том-то и дело. — Борька отложил щётки, взял бархатку и принялся наводить глянец.

— Похоже, где-то авария, — сказал Профессор. — Ну, будем надеяться, что управятся быстро. Вокзал без воды надолго не оставят.

Старик вынул из кармана мелочь и щедро сыпнул ему в блюдечко.

— Без сдачи. Это в порядке компенсации за вынужденный простой.

— Спасибо, — улыбнулся Борька. Старик направился к выходу, откуда слышались возбуждённые голоса.

— А я говорю: «Закрыто!» — это Валентина Степановна. — Непонятно, что ли?

Воды нет. Туалет не работает.

— Ты-ы е-е-о? — услышал Профессор тягуче-хриплое мычание.

— Иди отсюда! Ну что ж ты такой упёртый? Нельзя сюда.

— На-а-о.

— Надо? Вон туда, на улицу. И там делай своё «надо».

Войцех Казимирович вышел наружу. Валентина Степановна воевала с Крысой, одним из «привокзальных». Крыса был немым. А кроме того, он ещё был тупым, ленивым и жестоким. Поэтому «вокзальные» немые его в свою компанию не пускали.

Впрочем, Крысу это не слишком заботило, ему никто не был нужен. Он обитал где-то между складскими помещениями и свалкой. Постоянного места у него, насколько было известно Профессору, не имелось. Иногда он забирался в чьё-то жилище, выгоняя хозяина. Но только в том случае, если обитатель был слабее его.

Крыса любил издеваться над слабыми, и те боялись его как огня. И в то же время он старался лизать ноги всем, кто сильнее. Самая гадкая, по мнению Войцеха Казимировича, порода людей.