Матёрый - Донской Сергей Георгиевич

И тогда краешки губ светлоглазого мужчины поползли вверх, сложившись в грустную улыбку.

– Ладно, – произнёс он медленно. – Убедил. Выходим через сорок минут, без всяких «если». А пока помогай убирать, гражданин начальник.

Поражаясь своей мягкотелости, Саня не удержался от ответной улыбки.

«На дорожку» присели прямо на крышку гроба. Он не радовал взоры создателей изяществом линий, но гробы – они не для того, чтобы кого-то радовать.

Вышли через калитку к ставку, чтобы сполоснуть водой натруженные руки и разгорячённые лица. Оставленные ими круги на водной глади ещё только неспешно расплывались, исчезая в темноте, а они уже шагали дальше: Громов – впереди, Саня – следом.

Оба – в стареньких свитерах забытой домашней вязки, оба – молчаливые и сосредоточенные. Их ноги поднимались и опускались на тропу так синхронно, что казались принадлежащими одному единому организму. Только разные это были люди, очень разные. Поэтому Громов нёс на плече трофейный карабин, укутанный в тряпку, а Саня шагал налегке.

Высокая трава вкрадчиво шипела, покоряясь рассекающей её силе. Провожая идущих, вдоль берега звучал неутомимый лягушачий хор – самая древняя на свете оратория, наполненная тоской и безысходностью. Ночь дышала в лица спутникам едва уловимым холодком, подмигивая двумя первыми звёздочками. Они походили на её сверкающие глаза, выглядывавшие из мрака. Ночи нравилось то, что задумали эти двое. Она смотрела и ждала.

Саня едва не наткнулся на Громова, когда тот неожиданно остановился и присел за бетонными плитами. Тропинка огибала их и убегала дальше, к воротам. Никто из старожилов посёлка не помнил, когда и кем была воздвигнута эта баррикада, останавливающая заезжих автомобилистов, ищущих путь к ставку. Чужим приходилось сдавать назад, разворачиваться и неохотно катить дальше. Свои запросто въезжали в посёлок. Но сейчас ворога, открытые прежде для всех, угрюмо замкнулись в себе, скованные обрывками цепи.

Громов хмыкнул. Невесть откуда взявшиеся привратники оказались настырными. Они не убрались восвояси, как им было ведено, а восстановили свой железный занавес и приговорили к смерти того, кто не желал подчиняться их новому порядку. Они считали себя вправе казнить и миловать. Но настоящий палач уже явился из мрака и выискивал их взглядом.

И его руки неспешно распеленывали чёрный карабин.

Площадка перед сторожевым постом просматривалась из укрытия не очень хорошо – мешали ограда и кусты, превращённые ночью в непроницаемые заросли. Но вчерашний «Мерседес» определённо отсутствовал, заменённый машиной поменьше и попроще.

Дверь в сторожку была закрыта, свет внутри не горел.

Зато на крылечке сидели две тёмные фигуры, выдававшие себя красными сигаретными точками. До них было метров двадцать, но кое-что из их приглушённого бубнежа удалось разобрать. В скором времени тёмные личности собирались куда-то ехать по своим тёмным делам.

– Они? – прошептал Саня за спиной Громова. – Эти двое, да?

Громов, не обернувшись, протянул руку назад, нашарил в пустоте Санино плечо и притянул паренька к себе.

– Кто-нибудь из них, – почти беззвучно произнёс он в подставленное ухо. – Или точно такие же. Так что невинная кровь не прольётся, не переживай.

Громов все ещё держал руку на Санином плече.

Высвобождаясь, тот прошипел, как обозлённый котёнок:

– Плевать мне на них! Лишь бы того, кто стрелял, не упустить!

Громов ничего не ответил на это. Лишь бы… Если бы… В природе не существует сослагательных наклонений. Как только тени охранников скрылись в доме, он приказал шёпотом:

– Мышкой – к воротам!

– Почему это мышкой? – обидчиво засопел Саня.

– Не слоном же! – Громов невольно усмехнулся. – Притаись, улучи момент и разверни висячий замок на себя.

– А потом?

– А потом жди. Протянется рука – хватай её и держи мёртвой хваткой. Хоть зубами. Из-за ворот тебя не достанут. Только не высовывайся.

Дождавшись, пока Саня перебежками доберётся До места засады, Громов и сам совершил короткий бросок, перемахнув через покосившуюся ограду. Теперь он притаился на площадке за ржавым баком.

Прямо за его спиной находился тот самый злополучный участок, где он недавно столкнулся с чёрной зверюгой, набросившейся на маленькую девочку.

С этого все началось. А чем закончится?

Приглушённо переговариваясь, охранники вышли из домика и, разойдясь по сторонам, прогулялись по неосвещённой площадке, озираясь вокруг. Очевидно, они выискивали нежелательных свидетелей. , – Все тихо, – донеслось до Громова.

– Тогда поехали.

Обе фигуры сошлись у тёмной глыбы иномарки, открыли дверцы, подняли крышку багажника. Потом они вернулись в сторожку, оставив дверь нараспашку. Вскоре к запахам зелени и остывающей земли примешался тошнотворный запашок, уловленный сузившимися ноздрями Громова. На него ощутимо повеяло смертью.

На этот раз охранники выбирались из своего логова не одни – они тащили за руки и за ноги чьё-то мёртвое тело, волочащееся задом по земле. По чёрной майке и дынеобразной голове трупа Громов опознал в нем одного из братьев-собакоедов, с которыми столкнулся накануне. Отчего же тот окочурился? Громов не нанёс противникам ни одной смертельной раны.

Пыхтя и ругаясь, охранники с трудом запихнули непослушное тело в багажник, кое-как подогнули одеревеневшие конечности и принялись хлопать крышкой багажника. Трижды она упрямо отскакивала, лишь с четвёртой попытки встав на место.

– Чучмек толстожопый! – прозвучало в темноте. – Возись теперь с ним!..

– Ладно, потопали за вторым.

– Тот тоже вонючий, гад.

– Ниче, ща проветримся.

Нырнув в сторожку, охранники вскоре появились с новым телом. Этот нерусский браток оказался живым и, подхваченный под руки, старательно скакал на одной ноге, приволакивая вторую. Несмотря на то что он двигался к машине вроде как добровольно, ему явно не хотелось никуда ехать.

– Пацаны, – ныл он, – не надо, а?

– Как же не надо, когда карета подана?

– Все равно не надо, пацаны, – не унимался бритоголовый.

– Да чего ты бздишь, в натуре! – прикрикнули на него. – Поедем прокатимся, и всех делов.

Вместо того чтобы подчиниться, раненый неожиданно вырвался, повалился на землю и с неописуемым проворством пополз на четвереньках прочь от машины. Заметив, что его догоняют, он вцепился в ствол деревца и принялся бешено сопротивляться попыткам разжать его мёртвую хватку. Со стороны это походило на беззлобную возню великовозрастных балбесов. Преследователи не били беглеца, а лишь старались оторвать от деревца. Он же не кричал, а только покряхтывал натужно, боясь, наверное, окончательно обозлить братву.

Выбившиеся из сил охранники распрямились над раненым. Один из них тронул его подошвой и предложил:

– Кончай, Бек. Давай добазаримся по-хорошему.

– Это как?

– Или ты встаёшь сам, или тут и останешься. Замочим тебя, как лебедь белую, и дело с концом.

– А куда вы меня везти собрались? – спросил Бек. – Знаю я ваши катания.

– Тю! – неискренне возмутился охранник. – Ну ты и долболоб! На кой ты нам сдался? Братика похоронишь – и свободен.

– Ага! Я помню, что Эрик сказал. По-другому, мол, помрёшь.

– Это значит: чисто своей смертью сдохнешь.

Въезжаешь?

– Эрик же тебя не кокнул? – подхватил второй охранник. – Вот и живи, пока живётся.

Как это часто случается, явно приговорённый к смерти Бек предпочёл принять рассказанную ему сказочку за чистую монету. Покорно разжал пальцы, позволил усадить себя на заднее сиденье машины.

Громов привстал.

Выходило, неведомый ему Эрик оценил свой раздолбанный «мессер» в три человеческих жизни. Две паскудные, сволочные и одна настоящая. Значит, и Громову нельзя было продешевить. Ксюха была ему неизмеримо дороже всех бандитов, вместе взятых.

Вместе с их раскрутейшими тачками.

– Ну, – пробормотал Громов, – сейчас поглядим, братки, умеете ли вы умирать так же красиво, как жить…