Почти до двух часов ночи он обсуждал с подчиненными и коллегами из других ведомств, институтов и конструкторских бюро все эти тяжелые неизбежные вопросы, связанные с прощанием и похоронами: венки, машины, приглашения, гражданская панихида… Ходя из угла в угол по кабинету, он говорил в трубку радиотелефона и знал: каждое слово слышит кто-то третий, каждое слово записывается где-то. Но уже не так, не там и не теми, как раньше, когда это было в порядке вещей. Теперь цель незримых соглядатаев была иной — от каждого слова теперь напрямую зависела жизнь.
Только в третьем часу звонки смолкли, и он, плюнув на камни в желчном пузыре, опрокинул по-русски полстакана коньяка.
Но сон не пришел. Он сидел в кресле и думал, думал…
* * *
« Подари мне лунный камень… — прохрипел из рации маленький динамик. — Все пути преодолей…»
В тот же миг там, наверху, видно, что-то произошло — из рации послышались крики и шум, восклицания и властный, безжалостный голос:
— Командир! Сопротивление бесполезно! «Руслан» наш! В случае неповиновения грохнем вас и себя! Связь с землей прервана! Меняй курс!
— Скорей! — крикнул Пастух. — Митрич, за мной!
Хватаясь за поручни, в кислородных масках с болтающимися рифлеными хоботами патрубков, они помчались вперед, достигли лестницы.
Пастух взлетел наверх, резким движением отвел и сдвинул в сторону дверь, ведущую в верхний отсек самолета. За ним, прикрывая, кинулся Боцман… Дюралевые стены и пол были забрызганы кровью. Из троих угонщиков, что были наверху, двое стояли в проеме распахнутой двери пилотской кабины, наведя на командира и второго пилота такие же маленькие складные автоматы, как те два, что покоились теперь на дне Москвы-реки.
Третий угонщик, развалясь, сидел, уткнув ствол в голову распростертого на полу одного из членов экипажа. Лицо лежащего было в крови. Увидев Боцмана и Пастуха, захватчик приветственно махнул автоматом и крикнул:
— Эй, Кабан! Махотин! Держите этого, я… Договорить он не успел… Чугунный кулак Боцмана свалил его с кресла на пол.
Такой удар вышиб бы душу из любого, но тот был опытный боец, умел держать удар.
Не выпустив оружия, на чистом автоматизме он в падении из положения лежа достал живот Хохлова ногой.
Боцман отлетел в задний отсек, упал на спину и проехался по полу.
Противник, не целясь, вскинул пистолет-пулемет. Пастух вышиб его выдвижным прикладом своего «калашника». Дмитрий судорожно кувыркнулся за высокую спинку кресла, но Сергей уже надолго «убаюкал» его врага.
Все произошло почти мгновенно — никто даже не оглянулся. Бортрадист-майор в белых наушниках как ни в чем не бывало спокойно сидел к ним спиной перед приборным пультом в своем закутке.
Но вот он оглянулся и весело прокричал что-то Пастуху, явно приняв за одного из угонщиков.
«Ах, во-от оно что! — осенило Сергея. — А майорчик-то — с ними в деле!»
Пастух быстро шагнул к нему и на миг стянул с себя маску, открылся. Он не ошибся — лицо бортрадиста исказил животный ужас. Боцман был уже рядом — в такие мгновения его башка работала на славу. Он сразу понял все — сорвал с бортрадиста ларингофон с наушниками и с силой упер ствол «Калашникова» в его затылок. Тот обмяк от страха и замер, подняв руки.
А те двое, что стояли у пилотской со знакомыми автоматами «ПП-95М» в руках, были заняты. И не оглянулись на шум. Да и зачем? Дело выгорело! На борту остались только свои да беззащитные летчики за штурвалами.
— Курс сто сорок семь! — рычал длинный майор Боб, держа на мушке голову командира. — Сто сорок семь, понял? Меняй курс, или я продырявлю твоего второго!
Кроме тебя, всех кончу! А ты, подполковник, нас уж как-нибудь довезешь… За лобовыми стеклами «Руслана» стояла мертвенная чернота ночи, в полумраке просторной пилотской кабины мягко светились циферблаты и дисплеи приборных досок, помигивали красные и зеленые лампочки авионики.
— По магнитному компасу! — заорал главарь. — Отслеживаю показания и считаю до двадцати! Не уйдешь на сто сорок семь — и твои летуны на твоей совести! Ра-аз… Два-а… Пастух понял: путь назад эти громилы себе отрезали. Свой выбор они определили сами: либо исполнить заказ, сорвать куш и затеряться на шарике, либогробануться вместе с самолетом.
Эта мысль сверкнула в голове, как вспышка. Он почти без замаха коротко рубанул Боба тем же прикладом по голове. Тот пролетел вперед и рухнул на кресло командира.
Второй угонщик дернулся вправо, бессознательно нажав на спуск. Короткая очередь! Несколько пуль веером разошлись по кабине, брызнули искры и осколки приборов… И в тот же миг в кабину с громким свистом ударила тугая и острая, как ледяная спица, тонкая струя встречного воздушного потока — видно, одна из пуль где-то пробила обшивку. Жгучий морозный шнур опрокинул стрелявшего навзничь, и его словно вынесло из кабины. Из-за пробоины спереди при скорости семьсот километров в час давление в кабине не упало, как при обычной разгерметизации, а резко поднялось… Все задыхались. Забортный холод обжигал сильней огня, почти все детали арматуры кабины сразу покрылись белым инеем. Самолет сильно качнуло, завалило на крыло и в нарастающем левом крене повело в сторону.
Второй пилот отпрянул вниз и в сторону, чтоб не попасть на острие пронзающей воздушной спицы, молниеносно натянул кислородную маску и, перегнувшись через пульты и дроссели двигателей, приладил вторую ко рту и носу командира.
Сергей увидел: лицо второго пилота в крови — то ли поранило осколками стекол, то ли задело скользнувшей рикошетом пулей. И в эту минуту тот откинул крышку какого-то ящика, выхватил свой табельный пистолет и навскидку дважды выстрелил через плечо в Пастухова.
Пули ударили в грудь, но титановые пластины и кевлар усиленного бронежилета устояли. Сергей упал за кресло и закричал:
— Дурила! Мы же с вами! С вами, балда!
Но второй летчик этого не слышал, он выронил пистолет и сполз в кресло, потеряв сознание.
А командир, кажется, вообще не успел ничего сообразить — сработал рефлекс профессионала: разгерметизация корпуса — значит вниз, вниз, резко вниз!
Здоровенный, как медведь, под стать своему самолету, подполковник что есть силы отжал рогули штурвала вперед.
