Волчья стая - Бушков Александр Александрович

– О, Вася прибыл, – констатировал Мухомор. – Как успехи? Эй, Василь?

– Нормалек! – отрапортовал Вася, не без труда сфокусировав на нем глаза. – И бакуринский транзистор загнал, и твои хромовые сапоги… на хер тебе тут, Мухомор, хромачи? На танцы, что ли, ходить?

– Ну ты и курва… – беззлобно покачал головой Мухомор.

– Зато имеем флягу браги. Вон, в кабине, еле запихнул…

– Капает! – взревел Мухомор нечеловеческим голосом. – Ты же крышку на защелку не заложил! Вон, капает! Спасай брагу!

Все кинулись к кабине, опережая друг друга, вопя от избытка чувств. Мешая друг другу, не без труда выволокли из тесной кабины огромный алюминиевый бидон, литров на полсотни – Вадим видел как-то по телевизору именно такие, в них образцово-показательные доярки сливали молоко. Здесь, разумеется, молоком и не пахло, во фляге плескалась жидкость, цветом и запахом крайне напоминавшая какао.

– Какаовая, – блаженно принюхался Иисус. – Это вам не с куриным пометом, как в Парнухе… Взяли, мужики!

Они с Худым подхватили флягу за ручки и поволокли к избе, откуда как раз отъезжал «уазик». Вася орал вслед:

– Грузовик-то вытащим?

– До завтра постоит, – отмахнулся Мухомор. – Вадик, чего встал? Пошли «какаву» пить, как аристократы!

– Эй! – истошным голосом завопили сзади. – Эй, погодите, идолы тувинские!

Их гигантскими прыжками нагонял тот самый доморощенный чабан – полы брезентового плаща развевались, в руке мужичонка держал совершенно бесполезный теперь кнут, забыв о нем.

– Ага, – осклабился Мухомор. – Сработало…

Подбежав, пастух сгоряча продолжал в том же духе:

– Вы, идолы тувинские…

Славик моментально выдвинулся вперед, занес колун:

– Я тебе! Господ геофизиков сравнивать с языческими идолами? Пополам перелобаню, труженик пастушьего фронта!

– Ты, в самом деле, поосторожнее, – невозмутимо бросил Иисус. – Не с бичевней общаешься, можно и по рогам схлопотать… Мало ты у Максимыча через плетень летал?

– Мужики! – плачущим голосом воззвал мужичонка. – Ну ладно вам, что вы, как эти! Там ваша собачка овцу задавила, налетела, как дикий зверь, завалила и придушила моментом… Мне ж хозяева бошку отвинтят! Что ж теперь делать-то?

– Так бы сразу и сказал, – поморщился Мухомор. – Во-он, «уазик» стоит. Сходи к начальнику отряда, поплачь. Если хорошенько попросишь, заплатит. Только овечку, чур, забираем, коли деньги плочены…

Славик матерно подкрепил его вердикт, многозначительно покачивая топором с видом опытного палача. Чабан, затравленно шарахнувшись, обежал их по широкой дуге и помчался к указанной избушке.

– Ага! – захохотал Славик. – Вы что, Боя пускали?

– Да отвязался, – ханжески воздел глаза к небу Мухомор. – И глазом моргнуть не успели, как смылся…

– Значит, будем с шашлычком, – безмятежно заключил Славик, отбросил колун. – Ладно, я ему завтра ограду дорублю, куда он, на хрен, денется… Пошли «какаву» пить…

…Аристократическая «какава» по своему убойному действию напоминала молодое вино, которое Вадиму довелось не раз пробовать в Молдавии. От какао она ничем не отличалась и вкусом, сама лилась в глотку, но вскоре при относительно ясном сознании руки-ноги отказывались повиноваться, а там наступал черед мозгов. Правда, этот момент настал довольно поздно – и Вадим общался с новыми знакомыми довольно долго. Его очередным пристанищем оказалась небольшая избушка, где половину единственной комнаты занимали огромные нары с аккуратным рядком спальников, а кроме нар имелись лишь бесполезная печь и самодельный столик. На нарах и расположились, сдвинув в угол уснувшую в спальном мешке полуголую белобрысую девицу, здешнюю знаменитость Томку, и положив к ней под бочок столь же бесчувственного субъекта, худого, как жердь и бритого наголо, в энцефалитке, но без штанов.

– Картина ясная, – сделал вывод Мухомор. – Михалыч Томку отпежил, из спальника он еще вылез, а вот штаны надеть уже не сподобился, укатали сивку крутые горки… Разбудить, что ли?

– Сам разбудится, как брагу учует, – фыркнул Славик. – Все равно сейчас кататься начнет.

– Это точно, – кивнул Мухомор, пояснил Вадиму. – Манера у человека такая – когда вырубится, начинает по нарам кататься. Может, снится, что он трактор, кто его знает… В Парнухе вот так же взялся кататься, когда никого в хате не было, а Васька на нарах пилу забыл. Михалыч по ней лысиной и прошелся. Мы потом заходим – мамочки! Все спальники в кровище, смотреть жутко, а он дрыхнет себе. Паша вбил в голову, что это мы Михалыча били, так до сих пор и не верит, что он сам…

– Поговори, – довольно внятно отозвался Михалыч, не открывая глаз.

– А кто в Береше теленка трахал? Наливайте… Где моя большая кружка?

– Насчет теленка – брешет, – сообщил Мухомор, подсовывая Вадиму эмалированную кружку, до краев полную «какавой». – Дело там было совсем не так. Избушку бабка нам сдала, а теленок остался в загородке. Стоит себе и стоит, придет она, покормит и уйдет. Вот кто-то, то ли Славка, то ли Иисус, начал ему пальцы в рот совать. Остальные тоже подтянулись, все развлечение, потому что работы не было пять дней, дождь шел, пить и то надоело… Телок маленький, сосет пальцы, пасть у него жесткая, но кожу не сдирает. Стояли мы так, и тут спьяну пришло кому-то в голову – а ежели ему вместо пальца в рот чего другое засунуть? Ну, пошла дискуссия. Сошлись на том, что по дурости сосать будет. Ладно, идем дальше: возникает закономерный вопрос, кто ему свой сунет? Никто не хочет, все опасаются. Кто его знает, возьмет да отжует. Решили жребий бросать. Пока судили-рядили, пока обговаривали, орали на всю деревушку. Пошел какой-то абориген к бабке и орет: «Семеновна, беги скорей, твоего телка эти идолы трахать хотят!» Бабка бежит, аж кости стучат… Вот и вся история. Увела она телка от греха подальше. А этот тут клевету разводит. Михалыч, хоть штаны надень…

– На кой? – изумился Михалыч. – Пидарасов тут нету, как и дам. А Томке не в диковинку, если проснется. Наливай лучше…

И понеслось – с обычными бессмысленными разговорами, не вполне понятными свежему человеку шутками-воспоминаниями, без всяких романтических песен под гитару. Довольно быстро всплыл вопрос, кто такой Вадим и как здесь оказался. Мухомор быстренько изложил суть дела, над этим немного посмеялись и потеряли интерес. О происхождении и прошлой жизни Вадима уже не расспрашивали – стали приходить в кондицию. Веселье шло беззлобное, не скандальное, только Мухомор, всерьез разобидевшийся на Михалыча за грязные намеки на счет того теленка, орал Вадиму в ухо:

– Пусть лучше расскажет, как он в Линюхе сырого голубя жрал… Подстрелили они там пару голубей, поставили варить, а печка мигом потухла. Они тем временем уже спать упали. Просыпается Славик, подкинул пару поленьев, упал – печка опять потухла. За ним просыпается Иисус, кинул полешко, упал, печка потухла. Так они голубей до вечера варили. Вечером продирает глаза Михалыч – тут как раз и мы зашли – вытаскивает голубя из котелка… Этак гурмански его оглядел, пробормотал: «Хорошо утушился!» – и давай жрать за обе щеки, а голубь-то сырой…

Михалыч разобиделся, и они отправились драться во двор. Все отнеслись к этому философски – ив самом деле, дуэлянты появились в избе очень быстро, перемазанные землей по уши, но вновь ставшие лучшими друзьями.

Потом наступил провал в сознании. Продрав глаза, Вадим обнаружил себя лежащим на нарах кверху брюхом, а справа и слева – бесчувственных собутыльников. За окном смеркалось, посреди избы стояла фляга, дверь была закрыта изнутри на огромный крючок, а по ножке стола взбиралась вверх большая крыса, вертя хвостом для равновесия. Вадим попытался сообразить, снится это ему или нет, но мысли туманились, и он вновь прикрыл глаза.

Разлепил веки, заслышав, как громко стукнул сброшенный крючок, по полу застучали уверенные шаги, и внятный мужской голос принялся браниться. Непонятный гость расхаживал по комнате, погремел крышкой фляги, консервными банками на столе, возмущался учиненным беспорядком, пинал валявшиеся на полу кружки.