Офицеры нас сопровождали. Один – хороший, Володя-капитан, он у нас был авианаводчиком, а второй – такой душный старлей. Решили мы старлея проучить. На украинской таможне (ехали через «Хохляндию») входят таможенники: «О, солдаты, вещи к досмотру». А я им: «Да мы все пропили, у нас ничего нет. Там старлей в конце вагона едет, у него «Муха» и килограмм героина…»
Что тут началось… Во всем вагоне вскрыли потолки, привели собак, нашего старшего лейтенанта до трусов раздели, а он орет: «Требую консула! Это международный скандал! Я российский офицер!»
Поезд задержали на час. Ничего не нашли. Стали искать лысого, который все замутил, то есть меня, а нас полвагона лысых – мы в Мулино под мойку многие побрились. Так и поехали дальше, всю дорогу было весело.
Прибыли в Урус-Мартан, построили нас на взлетке, «корова» улетела. Вышел гвардии подполковник Полушенко, заместитель командира полка, и говорит: «Поздравляю с прибытием на курорт «Северный Кавказ»! Ну, не совсем курорт: вчера при сопровождении колонны был убит снайпер первой роты сержант Гусев, а сегодня, три часа назад, подорвался на мине наводчик-оператор БМП, тоже первой роты». Тут все и приуныли…
Стали нас распределять, кого куда. Ярославские в основном попали в первую и третью роты. Я в Чечне таких друзей нашел, самых лучших, про каждого книгу можно написать – типажи мощнейшие…
«Даже не поняли, откуда стреляют…»
Николай Илюшечкин, пулеметчик 3-й мотострелковой роты, рядовой:
– Призывался я Починковским военкоматом в 2000 году. Поезд из Нижнего Новгорода до города Прохладного, оттуда мы, новобранцы из многих регионов России, до Моздока шли пешком. Проезжающие мимо таксисты предлагали свои услуги – довезти до Моздока, но мы на это не покупались. Шли организованно, как настоящие солдаты армии России.
Вот и Моздок… Сидим с сумками, ждем на взлетке «вертушку». Проходит несколько часов, приземляется «Ми-24» («корова»), берут всех нас на борт, поднимаемся. За время полета очень сильное давление на уши, непонятно почему. Сорок минут лету, и мы на позициях 245-го полка. Приземлились, нас встречают БМП и их экипажи. Все солдаты были в грязной и изношенной форме. Шла война, а государство про них забыло… Я из семьи военнослужащих, мой отец – командир полка, и я не привык скрывать правду.
По распределению я попал во второй батальон вместе с Шерстневым Александром, а друг Юрий попал в 99-й артполк. Александр Шерстнев служил водителем на «ГАЗ-66», развозил снаряды для минометов.
Второго марта мы сопровождали колонну 99-го артполка из Урус-Мартана на Ханкалу, и в районе Гикаловское на нас с правой стороны от дороги хлынул шквал огня. Старшим колонны тогда был зам. комбата майор Солодовченко. Первая БМП-2 быстро загорелась. Прозвучала команда «К бою!». Старший колонны сам не сориентировался вовремя, пока развернули две «тридцатки» в сторону противника, три машины у нас уже горели.
Я спрыгнул с брони, залег с автоматом, открыл огонь – по вспышкам выстрелов. Пули над головой свистели, грохот стоял. Израсходовал тогда четыре магазина патронов из шести. О результатах нашей стрельбы говорить было бесполезно. Из наших в колонне тогда один солдат был убит, еще один ранен.
Наконец все затихло, и поехали дальше, в Ханкалу. Разгрузились, колонной постояли. Когда поехали назад, слышим хлопок выстрела. Радист сидел на броне и упал. Мы даже не поняли, откуда стреляют. Спрыгнули с БМП, залегли. Больше не стреляли. Резко развернули колонну и повезли раненого в Ханкалу. Но парень умер от потери крови. На броне надо сидеть в бронежилете, а он был в одной разгрузке. Выгрузили его, развернулись и в полк поехали.
А солдаты, отслужившие свое, помаленьку привыкали к мирной жизни…
«Сам над собой смеялся…»
Александр «Оккупант», сапер инженерно-саперной роты полка, сержант контрактной службы:
– В конце концов зимой приехал я домой… Все, я дома! Месяца два-три боялся, когда ездил на такси по городу: в Чечне скорости другие, да и броня потолще. Вспоминал, как там легковушки переезжали поперек. А дома было ощущение, что еду в тонюсенькой коробчонке из бумаги, поэтому вцеплялся в ручку двери.
Как-то в маршрутке ехал с товарищем, срочку вместе служили, с похмелья. Сидим себе, едем, напротив полковник, а в конце автобуса – пара ребят, наши ровесники, пьяненькие. Выходим все на конечной, станция метро «Текстильщики». И тут пареньки начинают на полковника зубоскалить: «Мы в Приднестровье таких стреляли…» Иду за ними, слушаю, противно так что-то стало, да еще похмелье одолело. Беру одного, разворачиваю к себе и говорю: «Иди ты на… со своим Приднестровьем, а хлебало не закроешь – больше свое Приднестровье не увидишь и о Москве не расскажешь».
После контракта впервые испугался, когда детвора во дворе начала на какой-то праздник петарды взрывать. Я дома на корточки присел: думал – стреляют. Потом сам над собой смеялся: «Все, дослужился…»
За время службы в Чечне на меня было отправлено четыре наградных в Ханкалу. Получил только медаль Суворова. Служил в гвардейском полку, но даже знак «Гвардия» не дали. На одну ступень в звании повысили, да пара благодарностей от командования. А в Ханкале – не знаю, правда или нет, наш парнишка из связи Андрюха из Тверской области зашел в наградной отдел, узнать, кому из нас чего дали. Так один офицер ему сразу сказал: «Говори, какую хочешь, и плати…»
После контракта мы с некоторыми ребятами встречались в Москве у меня, развлекал, как мог. И Эмиль звонил разок. Слышал, что на ВДНХ у ракеты собирались. Хотел съездить разок, да все было некогда. Да и не думаю, что там будут те, с кем я был в Чечне, а сидеть сопли размазывать – не мое. Про ребят писать надо, а не о себе. В нашей роте Радик служил, сам таджик, а по-русски как мы с вами разговаривал, чисто. Но и на фарси общался спокойно, без проблем. Хороший мужик. Ребята были веселые с Нижнего, Гошаня (Игорь) и Жека (Евгений). Как они прикалывались: после каждого ВМГ звания друг другу вручали, немецкие, времен Второй мировой. Я их застал, они начинали унтерами. Жека еще в броник наряжался иногда, а Гошаня после Радика механом на БТРе стал гонять, вот он-то под фугас и попал. Да много ребят хороших было… Ваня из 752-го полка, Олеги, Лехи с Подмосковья, костромские, орловские, брянские, тверские, да отовсюду. Кстати, Олегу одному на 809-й высоте ногу оторвало по колено. Ребята рассказывали, видели его в ППД, он в полк за деньгами приезжал, так его жена не бросила, молодец и умница. И протез он себе купил хороший, немецкий. Говорили, чуть-чуть видно, что хромает. И Малой с простреленной ногой – тоже с женой приезжал за «бабками». У него пуля об колено ударилась и по кости вверх ушла, застряла в паху, вытаскивать не стали. Врачи сказали, что можно случайно навредить. А если он куда-нибудь полетит, то в аэропорту зазвенит, когда рамку проходить будет.
Много хороших парней там было, всех сразу не упомнишь. Однажды разговор ребят слушаю, говорят про Саров, где я срочку служил. Прикинулся идиотом, спрашиваю: «А где это?» Парнишка мне рассказал, что он там же, где и я, служил – в ГСН «Тайфун», только позже. «А сержантик там служил…» – и называю свою фамилию, а сам про себя уже хихикаю. «Да, был такой легендарный страшный сержант из Москвы…» – «Этот сержантик перед тобой стоит…»
С Колей (Колямба) из Владимира мы вообще кореша тогда были. Он на второй контракт приехал, когда я в яме сидел. Потом его в разведку переманили, а я так в саперке и остался.
Серега Бакс был из Коврова или из области. Рост – полтора метра с кепкой, глаза светлые, волос светло-русый. Он тоже, кстати, второй раз приезжал, месяца через 2–3. Пошел к Светке в медроту, а тогда начмед был майор прикомандированый. Он издал указ его светлости, чтобы контрактники по медроте не бродили, а кто сего ослушается, того под землю и в кандалы. А у Бакса любовь на фронте, и с ней не поспоришь. Бакса выгнали из медроты, он сходил в свою роту, взял свой «калымет» и занял круговую оборону в окопе в медроте. Его только командир разоружил, а потом, как психа, на борт и домой, успокаиваться.
