Он вышел из душевой и возглавил шествие. Мне ничего не оставалось, как двинуться следом.
Судя по всему, Генрих изучил топографию АЭС не хуже нас, а возможно, и лучше. Он уверенно миновал машинный зал с ревущими турбогенераторами, поднялся по служебному ходу на пульт управления. Здесь нас нагнали Крамер и Артист с кофром Крамера на плече, словно бы он подрядился быть его ассистентом. Крамер незаметно сунул мне в руку «уоки-токи», одновременно я почувствовал, как в карман моей камуфляжки скользнули ключи от сейфа. На мой быстрый вопросительный взгляд Крамер негромко сказал, глядя в сторону:
— Приказ прежний: «Никакой самодеятельности».
Дежурные операторы главного щита управления, в белых халатах и белых докторских шапочках, провожали нашу процессию хмурыми взглядами.
Я чуть поотстал и включил «уоки-токи»:
— Муха, я — Пастух. Как слышишь?
— Слышу тебя.
— Ты где?
— В комнате отдыха. Десять мужиков и четырнадцать женщин.
— Обстановка?
— Нормальная. Смотрят по «Тринитрону» попсу. Женщины говорят, что хотят пить и есть.
— Возьми пару мужиков и принесите из кабинета главного инженера. Там должна быть еда, сыр, соки.
— Понял тебя. Я вызвал Боцмана, приказал:
— Спустись вниз. Проверь вход. И тех шестерых, ВОХРу. И будь там, присматривай.
— Ясно, Пастух. Что происходит?
— Пока не знаю. Конец связи.
Еще несколько переходов и железных лестничных маршей, и мы оказались на крыше энергоблока, как раз над машинным залом. Плоская площадка была залита асфальтом, огорожена металлическими перильцами и по периметру обозначена желтыми натриевыми фонарями. Метрах в пятидесяти от площадки, над реакторным блоком, уходили "в белесое небо две белые, с широкими красными полосами вентиляционные трубы. На верхушке каждой из них горели красные предупреждающие огни.
Сверху открывался обширный обзор. Сопки и черные промоины озерных проток на фоне снежного наста на севере, плотная кучка очень уютных огней на юге — поселок Полярные Зори мирно доживал свой воскресный вечер. На окраине поселка прожекторами была подсвечена ажурная вышка местного телецентра и ретранслятора, наверху горел красный фонарь, предупреждая летчиков об опасности.
Я подошел к перильцам ограждения, осторожно глянул вниз и ахнул: все подъезды к энергоблоку были заставлены милицейскими «Жигулями» с мигалками, армейскими грузовиками, а со стороны мурманской дороги подтягивалась пара бронетранспортеров. Гарри Гринблат последовал моему примеру, сказал Вполне по-русски: «Еж твою мать!» — плюхнулся животом на асфальтовую площадку и нацелился вниз объективом камеры. Грохнула автоматная очередь, трассирующие пули прошли в метре от козырька крыши. Гарри чуть высунулся и продолжал съемку.
Выплюнул очередь тяжелый пулемет, тоже трассирующими.
— Уберите этого идиота! — закричал Генрих и сам подскочил к Гарри и оттащил за ноги от края площадки. Гарри остервенело лягался, матерился и продолжал снимать.
На помощь Генриху поспешил Блейк.
Воспользовавшись суматохой, я негромко приказал Доку:
— Спустись в кабинет главного инженера. В ящике с толом, между шашками, набор аэрозолей «Экспрей». Проверь эту чертову замазку. Этим «Экспреем» пользоваться очень просто… — Я умею, — перебил меня Док.
— Вот как? — поразился я. — Ладно, как-нибудь расскажешь мне, где ты проходил стажировку и чему тебя там учили. А сейчас — быстро. И сразу возвращайся назад.
Док исчез в темном дверном проеме. Генриху и Блейку удалось наконец оттащить Гринблата от опасного места. Тут он спокойно поднялся на ноги, перезарядил кассету, а отснятую отдал Блейку:
— Такого еще никто не снимал! Эти кадры обойдут весь мир!
Генрих извлек из кармана австрийский «глок» и приставил ствол ко лбу Гарри:
— Если вы, мистер Гринблат, еще хоть раз включите камеру без моего приказа, я буду вынужден вас пристрелить.
— Да пошел ты! — отмахнулся Гринблат. — Меня и не такие расстреливали!
— Он больше не будет снимать без вашего разрешения, — пришел на выручку напарнику осторожный Блейк.
— Всем отойти к стене реакторного зала! — приказал Генрих. — Освободить площадку!
Со стороны Мурманска послышался рокот вертолетного двигателя. «Ми-1» приблизился к станции и круто пошел на посадку. Снизу грохнула очередь и словно бы захлебнулась. Пилот вывел легкую машину точно на центр освещенного пятачка.
— Всем оставаться на своих местах! — крикнул Генрих и побежал к вертолету, двигаясь спиной навстречу воздушным вихрям.
Двигатель заглох, лопасти остановились. Из вертолета выпрыгнул пилот — крупный смуглый молодой человек с пышными черными усами. Почему-то не в форменной шинели «Аэрофлота», а в длинном сером плаще. В руке у него был довольно увесистый дюралевый атташе-кейс. Он помог выйти пассажиру. Тот был пониже ростом, узкоплечий, заметно старше. Тоже в плаще, в широкополой шляпе и в темных очках, закрывавших половину лица. Генрих подошел к вертолету и о чем-то довольно долго говорил со старшим.
За моей спиной появился Док, прошептал в ухо:
— Тол — муляж. Замазка — пластит. Не чешский аналог. Семтекс. Ливийского производства. Он в ходу у всех арабских террористов. Ты понял, что я сказал?
— Да.
— Остается надеяться, что в детонаторах вместо взрывчатки действительно пластилин.
— Можешь не надеяться. В детонаторах — тетрил.
— Уверен?
— Да.
— Откуда ты знаешь?
— Случайно узнал, я тоже любознательный человек.
— Тетрил, — повторил Док. — В каждом детонаторе граммов по сто. Этого хватит, чтобы подорвать танк. И в сумке килограммов пятьдесят семтекса. Нужно немедленно что-то делать!
— У нас есть приказ: «Никакой самодеятельности».
Док хмуро отошел, а его место заняла Люси Жермен:
— Какие проблемы, Серж?
— Да так, мелочи жизни, — неопределенно отозвался я.
— Взрывчатка настоящая? — быстро спросила она. — Я не про тол, а про ту, что в сумке.
— Да. И детонаторы настоящие.
— И взрывное устройство настоящее. А я-то сокрушалась, что в России кругом туфта. Нет, оказывается. Твои действия. Ковбой?
