Крысиная башня 2 (СИ) - Дартс Павел

Юрист напросился «её сопровождать», как выразился Робеспьер, «держась за стремя» — был в средние и более поздние кавалерийские времена такой способ передвижения пехоты.

Нельзя сказать, что Гузель такому сопровождению была рада — без него она передвигалась бы на Орлике быстрее; но Юрист попросился к ней в сопровождающие только «до первого населённого пункта»; а пока, одышливо дыша, рассказывал ей на ходу, как он жил до того, как прибился к «этим траченным молью умникам», и как собирается устраивать свою дальнейшую жизнь.

Он рассказал, «как ему повезло» — летом он вместе с женой был «эвакуирован» в одну из небольших сельхозкоммун, как поняла Гузель, едва ли намного больше чем их коммуна в Озерье. Как и все, он считал, что всё это временно; трудно сказать, на чём основывалось его (и других «эвакуированных») такое убеждение, но все считали, что это всё не больше чем на несколько летних месяцев. Получалось, что большинство воспринимало «эвакуацию» в лагеря как что-то вроде неприятной, но необходимой сельхоз-повинности на летнее время, что-то вроде поездок «на картошку» в прежнее, советское время. Сообразно такому подходу и экипировались; хотя организаторы призывали брать с собой и зимнее, тёплую одежду. Призывали, но особо на этом внимание не акцентировали; ибо задача основная была выгнать население из городов «на вольный выпас», и тут главное было «не спугнуть».

Работа была тяжёлой, непривычной; многие роптали; но потом стало ещё хуже — к деревне, в которой Юрист с соседями «бился за урожай», так же как и к дому Скотника, пришла война.

Зябко передёргивая плечами, Юрист поведал, как по их деревеньке раз за разом стала бить артиллерия; хотя никаких воинских формирований там тогда не было. Как метались люди, пытаясь найти укрытие. Как он оказался — один, без жены, — в соседском подвале. Как соседка, истошно голося, рванула в поле, где работали коммунары и коммунарки вместе с жителями деревни. Как, почему он, Юрист, в это время оказался в деревне, а не в поле вместе со всеми, он распространяться не стал…

А потом по деревне отыграло что-то крупнокалиберное и залповое, на подобии Града, Смерча или Урагана. Вот тогда ему и «повезло»: домик соседки просто сдуло в сторону близким взрывом; а уже попрощавшийся с жизнью Юрист оказался завален в соседкином подвале. Да так удачно, что оказался вполне себе доступ воздуха, и, по сути, наверно и возможность, потрудившись, выбраться из-под завала тоже была. Но и ужас был так велик, что Юрист забился в угол подвала и не подавал о себе признаков жизни целых два дня; хотя, кажется, слышал через вентиляцию людей. Да-да, точно слышал, — но признаков жизни не подавал… Что люди делали — пытались раскопать и спасти попавших в обстрел или откопать из-под развалин какие-нибудь материальные ценности, он не знает. Но через двое суток, когда дикий леденящий ужас, превративший его в существо без памяти и социальных инстинктов, понемногу улёгся, его уже никто не искал. А возможно и так его никто не искал. И он остался в подвале, один, да, один — наедине с соседкиными богатыми запасами.

Последующие два месяца он вспоминал как самое счастливое время за период с «когда начался весь этот бардак»: в каменном подвале запасов было достаточно на всю семью как минимум на год, — тётка была запасливая, а семья зажиточная. И этими запасами он и питался целых два месяца, не выбираясь из подвала и не подавая признаков жизни.

В подвале было, конечно, холодно, — но он нашёл стопку мешков из-под картошки и укрывался ими.

В подвале было темно, — но через несколько суток он научился не то что видеть в темноте, но различать предметы в том микроскопическом освещении, которое попадало, многократно отразившись от стенок, через вентиляционную трубу.

В подвале не было, конечно, туалета — но он приспособил под испражнения опустошённые трёхлитровые банки из-под консервации.

Открывать банки он приспособился найденным тут же, в подвале, наощупь, ржавым топориком.

Хуже всего было с жидкостью, — у соседки была целая шеренга банок с вкуснейшими компотами и вареньями; можно было пить рассол из банок с огурцами и помидорами, с капусты; было даже несколько банок с берёзовым соком, — они выручали больше всего, — но очень хотелось просто воды. «Просто воды» не было.

Ему казалось, что он прожил в подвале около полугода, — он пытался вести счёт времени по тусклому отблеску в вентиляционной трубе, появлявшемуся утром и пропадавшему вечером, но вскоре сбился. Пытался вести счёт по приёмам пищи или по дефекациям, — но и эти способы оказались ненадёжными; словом, когда наконец он оказался на поверхности, прошло всего два месяца, а не полгода, как он считал.

Чего он ждал и на что рассчитывал? Гузели он бойко сообщил, что «не мог самостоятельно выбраться», а через двое суток, когда шок и оглушение прошли, на его крики уже никто не отзывался… На самом деле он и не пытался звать на помощь. То есть он откладывал это со дня на день — в конце-то концов должны же начаться разборы завалов, вот тут-то его, конечно, и обнаружат; спасут, как Робинзона с необитаемого острова. Пока же… к чему торопить события? Тут было много покушать; и никто не заставлял заниматься отвратительной физической работой. В конце концов это главное — что было что покушать…

Так он жил, коротая время между сном и приёмами пищи, и воспоминаниями книг и фильмов. Он настолько развил в себе память на просмотренные когда-то фильмы, что любимые мог восстановить по памяти едва ли не покадрово. Да, было скучновато временами; но он говорил себе, что находится тут вынужденно, не по своей воле; и потому должен не роптать, а благодарить судьбу, что его завалило в таком богатом убежище, а не, скажем, в сарае с сельхозинвентарём!

И снаружи никаких звуков, кроме то дальнего, то ближнего погромыхивания взрывов, отчего временами содрогался подвал, не раздавалось… Вот, это и было ещё одной, если не главной, причиной не пытаться выбраться, — там, на поверхности, шла война, там было опасно! Не лучше ли пересидеть, пока его не найдут или пока фронт не сдвинется в какую-нибудь сторону?

Потом, когда по его расчётам, должен бы уже пройти и Новый Год, жажда чистой, не сладкой и не кислой воды, пересилила. Он начал понемногу, каждый день, расшатывать и растаскивать всё то, что привалило люк в подвал. Пригодился и топорик.

Иногда казалось, что он занимается бессмысленной работой и выбраться из подвала не удастся; и его начинало охватывать отчаяние, — через почти два-то месяца с того времени, как его завалило! Но он упорно продолжал трудиться, и понемногу завал стал подаваться. И вот настал тот день, когда он выбрался на поверхность…

Он рассчитывал увидеть повсюду снег, зиму — но вокруг была всего-то осень, с лужами, грязью, и моросящими дождями.

Деревни как таковой не было. Деревня кончилась после того, памятного, обстрела; либо после нескольких последующих, которые он пережил, уже находясь в подвале.

Людей тоже не было — люди или погибли, или ушли. Война, как он и ждал, сдвинулась от деревни в какую-то сторону.

Первое, что он сделал — это с наслаждением напился чистой, восхитительно пресной воды из ближайшей лужи!.. — и через полчаса свалился от сильнейших болей в животе. Он едва смог вновь уползти в ставший уже родным подвал… Резь была такая, что, казалось, он сейчас умрёт — но обошлось. Но сильнейшие боли и чудовищный понос совершенно обессилили его; и он вновь на несколько дней скрылся в своём убежище.

Наконец он вновь совершил вылазку.

Теперь он был умнее — обойдя всю деревню, он нашёл не заваленный колодец. Собственно, вода в том колодце отчего-то тоже пованивала и была мутной, но он кипятил её, и, остудив, пил. В том же колодезном ведре варил себе картошку из спасительного подвала. В разрушенном обстрелом бараке, где жили прежде коммунары, нашёл чью-то одежду и переоделся. Построил себе что-то вроде шалаша поблизости от «своего» подвала, и жил теперь в нём.