А материала накопилось много. Пока он не потерял актуальность (мало ли что еще произойдет), надо было срочно монтировать и отправлять в Москву.
Да и как там Гриша?
В первый день, как вернулись, не работали, конечно.
Провели инвентаризацию.
Дело в том, что не забыли мы по нескольку раз навестить кварталы с частной застройкой. От застройки, конечно, почти ничего не осталось, а подвалы целы. Ну, не все, разумеется, некоторые завалило, но в основном.
А в подвалах было что брать. Это я рассказывал уже.
Я только одного боялся, что товарищи мои плохо самолетную инструкцию усвоили. Насчет растяжек. Поэтому они на броне обычно оставались — грузы принимать.
Но это я зря волновался. Растяжки если и были, то повзрывались давно, в ходе активных боевых действий. Правда, парочку видели. Бойцы их аккуратно так сняли.
И еще один всеобщий страх был. В армии любили на эту тему поговорить — что продукты, мол, отравленные. Но это — вообще ерунда. Люди же для себя делали. Они же не знали, что война будет. А если и догадывались — не делать, что ли?
На эту тему во взводе жаркие споры разгорались.
Одни говорили — ладно, для себя делали, а как бежать пришлось — отравили.
Им на это резонно отвечали: если вам бежать приходится, вы в первую очередь думаете, как продукты отравить? Да и вообще, люди тут обычные жили, не злодеи, не боевики — им больше делать нечего?
Впрочем, каждый спор заканчивался одним и тем же: не хотите — не ешьте. Нам больше достанется.
В результате ели все.
А у меня была подлая мысль угостить с нашего стола кого-нибудь из фирмачей. Сначала угостить, а потом сказать, откуда продукты. И посмотреть не реакцию. Да чтоб Муха снял. В дополнение к сокровищнице. Гад я все-таки.
А еще вы можете сказать, что мы — мародеры. Может быть. Только хозяева к своим подвалам если и вернутся, то не скоро. А город перешел под контроль МВД. Так-то.
В общем, провели инвентаризацию.
Результаты впечатляющие. Как прошел вечер, вы уже знаете. Ничего нового.
Следующие несколько дней работали плотно. Сюжеты про штурм Минутки, про снайпершу, про стариков, вообще про жизнь в городе. Мы с Пехотой даже шутить начали. То есть это он наконец начал, я всегда шутил. Работа вообще сплачивает.
Гриша, кажется, немного прибалдел от ежедневных включений. Я включался, когда вообще ничего не было. А при нем уже пресс-центру пришлось наконец начать работать. Столько событий: в город вошли, больницу взяли, молочный завод, консервный, Старопромысловский очистили, Черноречье, наконец, Минутку взяли — не скрывать же.
И все равно Гриша прибалдел. Это я понял тогда, когда он придумал новую форму журналистского творчества — он у меня в прямом эфире интервью брал.
А затем вообще стал намекать, что неплохо бы по очереди выходить. Но тут он щелбан получил. Имею я право отдохнуть? А отдыхать было с чем, я уже говорил.
Да, интересная деталь, пока не забыл. Как-то раз шлялись мы с Мухой по лагерю, так, без особенной цели, просто гуляли, и забрели в расположение Тоцкой дивизии. А дивизия эта в авторитете была — при штурме Грозного важную роль сыграла, Минутку, кстати, десантники вместе с ней брали.
Идем, значит, гуляем, ничего особенного — палатки, кунги, за палатками на площадке ряды танков, штук двадцать, не меньше. Это мотострелковый полк был, кто не знает, мотострелковый — это не стрелки на мотоциклах, это когда пехота на БТРах при поддержке танков. Такие вот армейские байкеры. Но это вам, может быть, интересно, а мне уже надоело все до смерти.
— Муха, — говорю, — надоело-то все как!
— А че надоело-то? Нормально.
— Да что нормально? Что нормально?! Я вот чего понять не могу — мы, ладно, приехали — уехали, поработали, ну, месяц, ну, два. А потом опять возвращаемся к нормальной жизни. А они-то как?
— Кто?
Нет, вы не подумайте, Муха вовсе не тупой. Он… своеобразный. У него какая-то своя, внутренняя действительность. И он в ней благостно существует, а к нам возвращается неохотно. Для этого ему требуется пинок. Либо фигуральный, либо буквальный.
Я прибег к буквальному.
— А? Ты че?
Он попытался ответить мне тем же, но не тут-то было. Дело в том, что Ханкала уже вполне обустроилась к тому времени, в наиболее благополучных частях были даже дорожки выложены бетонными плитами. Но после пинка Муха, понятное дело, с дорожки слетел и завяз по колено в асфальте.
Я подал ему руку.
— Ты че?
— Че-че, тебя другим способом к жизни не вернуть.
— А… и че?
— Так вот я и говорю, как они-то?
— Кто?
Я строго посмотрел на него. Муха сосредоточился. Было почти физически видно, как его мозг отматывает наш раговор назад. Отмотал. Лицо просветлело.
— А-а-а, ты про военных?
— Ну да. Они же не только на войне так живут. И в местах постоянной дислокации, в степях там каких-то, ведь все то же самое — палатки, кунги. Да и другие, кто в гарнизонах, не намного лучше устроены. И ради чего? Зарплата — копейки, служба — тоска. Я мотив понять не могу.
Муха задумчиво посмотрел на меня, помолчал. Показалось, что он опять уходит в астрал. И вдруг молвил:
— Они Родину защищать хотят.
Я махнул рукой:
— Брось. Двадцать пять лет в оренбургских степях Родину защищать? Муха, — мы же не на партсобрании.
— Ну, вот, сейчас же защищают.
— Так это звездный час! Слава богу, раз в пятьдесят лет бывает, если Афган не считать. И то непонятно, что там защищали, да и здесь, если честно, тоже. Этого, Муха, для серьезного мотива мало.
— А это еще не все.
Дима стал сосредоточенно счищать налипшую грязь. Я молча наблюдал за ним, казалось, он опять ушел в себя. Это длилось довольно долго. Наконец я не выдержал.
— Эй, Муха, ты еще здесь?
— Да здесь я, здесь. Ты кончай пинаться. Я просто обдумываю, как тебе объяснить, чтоб ты понял.
Прозвучало это как-то немного обидно.
— А я что, тупой, по-твоему?
Муха продолжает счищать грязь.
— Может, ты и не такой тупой, как кажешься, просто вопрос очень тонкий, я вот думаю, как объяснить.
Я не знал, как реагировать на такую тираду. Решил для верности обидеться еще раз.
— А может, это ты тупой, если объяснить не можешь?
Муха выпрямился, вытер штык-нож о штаны, засунул его в ножны, повернулся ко мне. Лицо его было серьезным.
— Понимаешь, все дело в том, что они просто панки.
Я чуть не упал в асфальт.
— Кто?
— Военные. Они те же панки, только в камуфляже. Вот тебе и мотив, и кайф.
Я молчал. А что я мог сказать? Муха продолжил:
— А че ты удивляешься? Ты посмотри, как они разговаривают: «если вы хотите что-то сказать, то стойте и молчите»; «кто не хочет разгружать люминий, тот будет загружать чугуний» — это же кайф! А на БТРах погонять, а «парашки» пожрать? А заорать «рота, подъем»? Ты же сам всегда так орешь, тебе самому все это нравится.
— Гхм… ну, вот… мне как раз это все надоело.
Муха оценивающе посмотрел на меня.
— Вот. Именно! Потому что ты — не настоящий панк.
Интересная версия, правда? Продолжать этот разговор я счел для себя небезопасным. Поэтому решил переменить тему.
— Ну ладно, панк — не панк, а все равно разнообразия хочется.
Не успел договорить, вижу — вот оно! Разнообразие! По бетонной дорожке навстречу нам шел человек. Не просто человек — это был ОБРАЗ. Пожилой, седой, в усах, в пилотке, грудь в медалях. Даже форма, показалось, была образца сорок третьего года. Как в кино. Откуда, думаю, здесь такое?
— Муха, смотри.
Муха поворачивается.
— Ой…
— Как думаешь, тоже панк?
— Точно, если не сказать… хиппи.
Двинулись навстречу, поравнялись.
— Добрый день.
— Здрасьте.
Лицо обветренное, морщинистое, багровое, густые седые усы, усталые глаза. Мы все видели такие лица — на кадрах кинохроники: советские солдаты на улицах освобожденных Варшавы, Будапешта, Праги. Их осыпали цветами. Пожилые солдаты. Последних призывов — молодые уже почти все к тому времени погибли.
