Увидеть огромную кошку - Мертц Барбара

– Где остальные? – спросила я.

– Давид отправился искать экипаж. Рамзес... – Она повернулась ко мне лицом и зло выпалила: – Они ушли в сад. Они стояли вместе на верхней ступеньке лестницы – мисс Долли объяснила мне и Давиду, что наше сопровождение нежелательно – и вдруг она бросилась через улицу. Рамзес поспешил за ней.

Сады Эзбекие [73] занимают площадь более двадцати акров [74]. Они предлагают популярный променад в любое время дня; среди достопримечательностей есть кафе и рестораны, а также множество редких растений и деревьев. После наступления темноты, при тусклом газовом освещении, они даже более романтичны, чем Мавританский зал в «Шепарде» – и совсем не то место, куда молодой незамужней леди стоит отправляться даже с сопровождением.

Полковник Беллингем – как я и предполагала, убедившись в тщетности поисков в отеле – поспешил к нам.

– В сад, вы сказали? – воскликнул он. – Боже мой! Почему вы их не остановили?

Не дожидаясь ответа, он бросился вниз по ступенькам.

– Ты за это не в ответе, – заверила я Нефрет. – Уверена, что нет ни малейшего повода для беспокойства, но, возможно, нам лучше отправиться на поиски.

Эмерсон схватил Нефрет, когда она бросилась вниз по лестнице.

– Рамзес найдёт её и вернёт, – убеждал он. – Я вижу, что Давид поймал кэб; уезжайте, милые.

Нефрет не хотела садиться в коляску.

– Пожалуйста, сэр, отпустите мою руку, – умоляла она. – Вы делаете мне больно.

– Ты сама делаешь себе больно, дитя, – фыркнул Эмерсон с нарастающим раздражением. – Прекрати свои попытки вырваться. Как ты думаешь, я позволю тебе одной войти в это тёмное логово беззакония? Ну ладно, мы дойдём до входа, но ни на шаг дальше. Чёрт всех раздери!

– Что случилось? – с тревогой спросил Давид.

– Ничего, – ответила я. – Мисс Беллингем ушла в сад, и Рамзес последовал за ней, вот и всё. Я не могу понять, что случилось с Нефрет. Обычно она более разумна.

– Думаю, нам следует пойти с ними. – Давид предложил мне руку.

Отгоняя нищих и разносчиков сомнительных товаров, избегая экипажей, верблюдов и прогуливающихся туристов, мы пробирались по оживлённой улице. У входа в сад собралась небольшая толпа; когда мы поспешили к ней, я услышала крик Нефрет, взывавший к нам, и громкий ответ Эмерсона. К сожалению, ругательство. Мне пришлось пустить в ход свой зонтик, чтобы пробраться сквозь кольцо зевак, и я считаю, что наше прибытие спасло Эмерсона от нападения присутствовавших джентльменов. Он обеими руками обнимал Нефрет, которая колотила его по груди и требовала, чтобы он пустил её в сад.

– Позор! – воскликнул один из зрителей. – Кто-нибудь, вызовите констебля!

– Думаю, обойдёмся, – процедил другой мужчина, сжимая кулаки. – Лапы прочь от леди, мистер.

– Будь я проклят, если позволю, – огрызнулся Эмерсон. – О, вот ты где, Пибоди. Может, ты в состоянии вразумить… Нефрет! Боже мой, девочка, не падай в обморок.

Её руки теперь спокойно лежали на его груди, и она перестала сопротивляться.

– У меня нет ни малейшего намерения падать в обморок, – бросила Нефрет и повернула голову, чтобы взглянуть на своих защитников. – Ну, и какого дьявола вы на меня пялитесь? – рявкнула она.

Англичанин и американец переглянулись.

– Похоже, это семейная драка, – сказал последний.

– Именно так. Не наше дело, а?

– Вы можете меня отпустить, сэр, – сказала Нефрет Эмерсону. – Я не убегу.

– Слово?

– Да, сэр.

Эмерсон осторожно ослабил хватку. Нефрет пригладила волосы и достала зеркало из вечерней сумки.

Я подняла зонтик и обратилась к изумлённым наблюдателям.

– Некоторые люди, к сожалению, проявляют наглый интерес к чужим делам. Разойдитесь, пожалуйста. Спектакль окончен.

Однако этого не произошло.

Все взгляды привлекло движение по окутанной тенями тропе, ведущей в сады. Зрители отступили, когда некая фигура появилась из тени и двинулась вперёд в мерцании газовых фонарей. Рамзес потерял шляпу. Ничего необычного. Что было немного необычным даже для Рамзеса – кровь, заливавшая одну сторону его лица и запятнавшая розовую шёлковую юбку девушки, которую он нёс на руках. Казалось, она без сознания, хотя я подозревала, что Долли Беллингем – умелая притворщица. Её голова лежала на его плече, а распущенные волосы серебряным дождём падали ему на руку.

– Прошу прощения за то, что так долго, – произнёс Рамзес. – Уверяю вас, что задержка была неизбежной.

***

– Очевидно, беспокойство полковника о своей дочери было небезосновательным, – заметила я.

Прошло больше часа, и мы все собрались в салоне на «Амелии». Мы передали молодую леди отцу, которого вызвали из сада громоподобными криками Эмерсона, и погрузились вместе с Рамзесом в ожидавший нас кэб. Рамзес упорно отказывался отвечать на любые вопросы; то есть он притворялся – далеко не так убедительно, как мисс Беллингем – что чувствует слабость. Она не получила никаких повреждений; кровь на её платье натекла из пореза на предплечье Рамзеса. А новенькая куртка была безнадёжно испорчена и не подлежала ремонту.

Как только мы добрались до дахабии, Рамзес заявил, что чувствует себя прекрасно и не пойдёт со мной, чтобы обработать раны. Поэтому я принесла медицинские принадлежности в салон и с удовлетворением увидела, как Рамзес на мгновение онемел от смущения и ярости, когда мы одолели его и заставили снять куртку и рубашку.

Он, должно быть, всё лето ходил полуодетым, так как верхняя часть его тела была такой же коричневой, как и лицо. Успокоившись, он позволил мне перевязать ему руку, но не разрешил наложить несколько аккуратных стежков на порез, заметив (как я предположила, с юмором), что шрамы считаются у бедуинов признаками мужественности. За лето он приобрёл несколько новых и прекрасную коллекцию разноцветных синяков. Рамзес всегда падал с природных объектов или на них, но некоторые из отметин убедительно сообщали подозрительному уму матери, что он ещё и дрался. Я предположила, что это очередной признак мужественности – и не только среди бедуинов. Однако воздержалась от комментариев и сосредоточилась на очистке ссадин на лице от щебня и другого мусора.

– Ты упал на тропинку? – спросила я, исследуя одну из более глубоких ран.

– Тебе это нравится? – поинтересовался Рамзес.

– Не говори так со своей дорогой мамой, – отозвался Эмерсон, держа его за голову, чтобы он не дёргался.

Рамзес издал звук, похожий на стон или смех, если не считать того, что он почти никогда не смеялся.

– Прошу прощения, матушка.

– Я знаю, что ты не хотел меня обидеть, – заверила я его, стряхивая крупный кусок гравия.

Не знаю, как ему это удалось, но кожа вокруг усов осталась относительно невредимой. У меня возникло искушение отрезать совсем немного – усы были довольно длинными, концы их свисали – но Эмерсон наблюдал за мной с выражением, которое уверяло меня, что он не забыл, как я лишила его заветной бороды после ранения в щеку. Сбрить бороду было абсолютно необходимо, но Эмерсон по-прежнему злился.

– Ну вот, то, что надо, – заключила я. – Нефрет, не достанешь ли ты... Неважно, моя дорогая, сядь и выпей вина – ты по-прежнему бледна.

– От злости, – бросила Нефрет. Она окинула Рамзеса холодным взглядом хирурга, пытающегося решить, где именно нанести разрез скальпелем. Затем обратила такой же холодный взгляд на Давида. – Ты тоже так выглядишь?

Давид схватился за воротник, как будто опасаясь, что она снимет с него рубашку.

– Как кто? – осторожно спросил он.

– Неважно. Вероятно. Мужчины! – Нефрет взяла бокал, который я ей вручила, и передала Рамзесу.

– Не думаю… – начал он.

– Никакого виски, – отрезала я.

Рамзес пожал плечами и осушил бокал. Вообще-то там было довольно неплохое шпатлезе [75], заслуживающее более уважительного отношения, но я не стала ни комментировать, ни возражать, когда Эмерсон, вопросительно взглянув на меня, снова наполнил бокал.