Я прокашливаюсь, чтобы придать своему музыкальному голосу еще большую мелодичность, за что частенько получал первые призы по чистописанию в начальной школе.
— Если ты не расколешься, распрекрасная Экзема, я позову твоего мужа и все ему расскажу.
Тогда она решает взять слово и спрашивает насмешливо:
— Что «все»?
Потом поднимается и начинает расхаживать по комнате в большой нервозности. Хороший телеоператор обязательно выхватил бы крупным планом ее дрожащие руки, чтобы подчеркнуть внутреннее напряжение.
— О твоем покушении на теннисном корте и о том, что произошло несколько минут назад в гостиной!
— Покушении? Вы потеряли голову, месье? Великолепная актриса, настоящая! Такие были на заре кинематографа — с заламыванием рук, вырыванием волос, падениями в обморок и прочее. Но у этой красавицы еще и огромный багаж цинизма!
— Не я потерял голову, Экзема! Ты теряешь время, отрицая очевидное.
Я понял твой расклад, и если ты хочешь свернуть себе шею, то мне остается шепнуть твоему бедному миллиардеру-мужу лишь одно-единственное слово!
Смех, который посредственный романист квалифицировал бы как хрустальный звон, срывается с ее красиво очерченных губ. (Как видите, я все время работаю над собой — оттачиваю стиль!) — Но, клянусь, вы, кажется, спятили, мой дорогой! — щебечет Экзема.
У меня складывается впечатление, будто мы играем сцену из «великого немого».
— Блефовать бессмысленно. Вы разорвали об сетку перчатку, когда закатили мяч на корт. Я сохранил нитки, а теперь у меня есть еще и разорванная перчатка! Любой эксперт вам подтвердит их идентичность!
Она фыркает.
— Ну и что?
— Идея с фосфоресцирующей розой тоже не лишена оригинальности. Вы сами раздаете цветочки и даете Гомеру как раз ту, которая светится.
Теперь вам остается в полной темноте лишь ткнуть ножом в замечательную цель. Поскольку светящаяся точка указывает вам не только жертву, но и место, куда пырнуть, вы ведь в курсе, что обычно розочки прикалывают на сердце! Браво! У вас ясная голова, Экзема!
— Ваши обвинения чудовищны!
— Разве?
— Прошу вас выйти отсюда!
— Если я выйду, то лишь для того, чтобы найти Окакиса и поставить в известность о происходящем!
— Моего мужа? Я сейчас сама его вызову, и тогда посмотрим!
Она идет к прикроватному столику и нажимает кнопку.
— Вы повторите ему сейчас все то, что мне говорили, — зло усмехается она. — Посмотрим, как он отреагирует.
Я отвешиваю уверенную улыбку. Но, честно говоря между нами, вами и чем угодно, я не чувствую себя полностью удовлетворенным, как если бы мне поднесли шоколадное мороженое, а в нем не оказалось вишенки. Мужей я отлично знаю, будьте покойны, особенно с тех пор, как стал практиковаться с их женами! Чем больше у этих идиотов рогов, тем больше доверия! Они могут застать вас со своей женой голыми в постели, но если мадам начнет вопить, что вы пытались овладеть ею силой, то верные супруги вышибут вас с треском и, возможно, увечьями. Вообще их доверие — особый разговор! Очень воодушевляет: иногда думаешь, парень вполне приличный, не дурак, но стоит его супруге направить на него свой ангельский взгляд, он готов глотать ее лапшу толщиной с окорок и длиной с водосточную трубу! Поэтому вполне можно ожидать, что Окакис до гипотетического возвращения своего флота запрет меня в комнате!
Ровно через минуту и тридцать секунд звонят в дверь. Экзема нажимает кнопку, разблокируя систему автоматического замка. Входят два человека, похоже, слуги. Если бы вы их видели: два настоящих шкафа!
Оба на голову выше меня, да еще на какую голову! Быстро понимаю, что вышло большое недоразумение и Экзема поимела меня, как первого болвана. Она им что-то говорит на греческом. Я не говорю по-гречески, но тем не менее вряд ли стоит бежать за разговорником или записываться на курсы экспресс-метода! Тут все и так ясно! Оба качка надвигаются на меня. Что же делать вашему любимому Сан-Антонио? Он бы вытащил своего милого дружка по имени «пиф-паф», да только вот оставил свою артиллерию в комнате, поскольку крупнокалиберная пушка смотрится под шелковым смокингом так же к месту, как кюре в стриптиз баре. Поэтому доблестный комиссар хватает за ножку первый попавшийся стул и ждет дальнейших событий. Понятно, такое решение я принимаю только в экстремальных случаях.
— Эй, Экзема, — спрашиваю я вежливо, — твой муж переоделся в гориллу для карнавала?
Она спокойно садится на знакомую мне кровать, берет пилочку для ногтей и будто ни в чем не бывало начинает подпиливать ногти, делая вид, словно происходящее ее никоим образом не касается.
Ребята подкованы технически. Вместо того чтобы атаковать меня в лоб, они разделяются, один остается у двери, другой же делает полукруг и заходит мне в тыл. Мне становится трудно следить одновременно за обоими, поскольку моя матушка Фелиция не снабдила меня зеркалом заднего обзора, поэтому я вынужден также описать плавный полукруг и занять позицию в углу треугольника, который мы образуем с недружелюбными господами. Вот только стул в моей руке очень легок. Я, конечно, угощу первого, кто подойдет, но на двух его не хватит. В этом слабость стульев эпохи Людовика XVI!
Так мы стоим и любуемся друг другом.
— Ну так что? — говорю я. — Ждем сводку погоды или будем обмениваться верительными грамотами?
Но тут у меня пропадает всякое желание смеяться. Я вижу, как парень у двери вынимает из кармана своего чисто французского костюма очень интересный предмет. Он похож на клаксон старых-старых автомобилей.
Широкий раструб, большая резиновая груша и приделанная к трубе ручка.
Я кошу взглядом на предмет. — Решил сыграть на дудке, малыш?
Похоже, язык благородного Мольера ему незнаком. Он произносит лишь одно слово, чуть повернувшись в сторону Экземы, и мадам покидает поле готовящейся битвы, не произнеся ни звука.
Ребята, мне кажется, мы схватимся не на шутку! Я не очень понимаю, на кой черт он вынул свой клаксон в духе «His Master's Voice» («Голос своего хозяина» — для тех, кто забыл биографию Эдисона), но думаю, ничего забавного для меня оттуда не вылетит.
