Сенатор без возражений вернулся в свою простывшую оболочку; Титюс и Силистри начинали приноравливаться. С утра они уже в третий раз переходили от мертвых к живым.
***
– Говорите, что хотите, – заметил Титюс, – но морг с залом ожидания, это уж совсем.
Трое мужчин накрывали обеденный стол в кабинете судебного медика.
– В жизни есть не только мертвые.
Постель-Вагнер раскладывал вилки на французский манер, слева от тарелок, зубчиками вниз.
– Может быть, но нам от этого не легче, – пробубнил Силистри.
Ножи заняли свое место с другой стороны, лезвиями внутрь.
– Мы договорились, что ничего не будем менять в нашем распорядке, – напомнил Постель-Вагнер. – И весь квартал знает, что я лечу задаром и что мы, я и мои помощники, всегда обедаем в моем кабинете.
Он протянул бутылку и штопор Силистри.
– К тому же мои пациенты не слишком мне докучают, только в случае крайней необходимости.
– Ногтоеда у мальчишки – подумаешь какая необходимость!
– У меня один ребенок лежит сейчас в ящике Б-6. Сепсис. Запущенный панариций – это не шутки. Загноилось, а мамаша проглядела.
И тут же:
– Не взбалтывайте эту бутылку, господин Силистри. Это же «Барон Пишон», лонгвильское семьдесят пятого. Может быть, вам это ни о чем не говорит, но печень сенатора мариновалась в таком вине долгие годы.
Прежде чем Силистри успел что-либо ответить, дверь открылась, и на пороге появился инспектор Карегга, держа в руках поднос с обедом, заказанным как обычно в ближайшем ресторане.
***
Опять же, следуя обычаю, заведенному судебным медиком, они три четверти часа провели за обеденным столом, обсуждая попутно сложившуюся обстановку. Любопытных оказалось не так много, как опасался Постель-Вагнер. Полдюжины от силы. Внушительный торс санитара Карегга быстро их разохотил играть в семью усопшего. Шестьсу Белый Снег покоился с миром. Вопрос оставался открытым: кто придет за ним и когда?
– Если вообще придут.
Постель-Вагнер спокойно посасывал свою пенковую трубку, разбирая корреспонденцию.
– Хирург точно придет, – уверенно заявил Титюс.
– Да. Только фальшивое удостоверение личности подмахнет и сразу явится, – подтвердил Силистри.
– Все равно большой риск, – заметил Постель-Вагнер.
– Большой денежный мешок на замке, – пояснил Титюс.
– Поставьте себя на место коллекционера, на которого работает наш хирург, – сказал Силистри. – Он уже два дня как исходит слюной перед телевизором, в котором только и показывают Бельвиль папаши Божё. Шедевр из шедевров в мастерстве татуировки. Что-то вроде ожившего плана Тюрго [23].
– Ожившего…
– Просто так выразился. Наш коллекционер отдавал под нож девушек и ради гораздо меньшей ценности, чем эта… его хирург шел на невероятный риск… а тут предлагают уже мертвого! Продукт быстрой заморозки, надо только сходить в морг и забрать его…
– Что и говорить, пирожок на блюдечке по сравнению с тем, что им приходилось делать до сих пор.
– Если коллекционер до этого не додумается, хирург уж точно своего не упустит. Сам ему и предложит выгодное дельце.
Инспектора перебрасывались репликами. С каждым пасом доводы становились все весомее.
– А если они учуют ловушку? – спросил Постель-Вагнер. – Вы ведь уже подложили им свинью – тогда, с Мондин.
– Сначала они наведут справки в Бельвиле. Узнают, что папаша Божё и в самом деле отдал концы, что проживал он по указанному адресу и что семьи у него нет. Они сопоставят все, шаг за шагом, со сведениями, которые появляются на телевидении и в газетах. Все сойдется. С чего бы им что-либо заподозрить.
– Если бы не их подозрительность…
Силистри впервые улыбнулся Постель-Вагнеру.
– Вот и еще одна причина, Постель.
«Тесные отношения, – подумал судебный медик, – хочу я того или нет, но все к тому и идет…»
Силистри обратился к нему:
– У такого субъекта, как наш хирург, подозрительность – это топливо для его возбуждения. Там, где каждого из нас она заставила бы отступить, его она распаляет до белого каления. Вкус к риску и крайняя осторожность, перед таким коктейлем эти мерзавцы обычно не могут устоять.
– А зачем тогда нам принимать столько мер предосторожности? – съязвил Постель-Вагнер.
– Затем, что увидев полицейский кордон вокруг вашего морга, хирург сюда не сунется. Он не псих.
– Да?
– Извращенец, доктор, но не псих.
Силистри уставился в одну точку. Титюс несколько отодвинулся от стола. Он сидел у окна, перебирая четки. Постель-Вагнер погрузился в чтение своей корреспонденции. И разговор оборвался.
Из вскрытого конверта выскользнула газета. Постель-Вагнер поднял ее. Псевдомедицинский еженедельник «Болезнь».
Под огромным заголовком «БАКТЕРИЯ СЪЕДАЕТ ЧЕЛОВЕКА» следовала статья о фасциите, вызывающем некроз: проказник стрептококк, который время от времени выгрызает вас изнутри в несколько часов, исключительный случай, известный с XIX века; однако статья, подписанная самим издателем Сенклером, представляла этот факт как невиданную дотоле Божью кару, предвещала всеобщую эпидемию, с самыми гадкими подробностями, жуткими определениями и смачными примерами: скоропостижное разложение мужа прямо на брачном ложе или младенца в колыбели… тихий ужас в чистом виде. Постель-Вагнер перевернул страницу. «БЕЗУМНЫЙ АКУШЕР ШИКАРНЫХ КВАРТАЛОВ». Фото: гинеколог Френкель. Тон статьи: мстительная истерика на тему попранной медицинской чести. Постель-Вагнер покачал головой. Маттиас Френкель был его учителем.
– Настоящая зараза эта «Болезнь».
В мусорку ее.
А между тем у Постель-Вагнера не было никаких сомнений, он сам произвел вскрытие плода в двух из одиннадцати случаев экстренных абортов. Заключения, отправленные им комиссару Кудрие, были однозначны: совершенно здоровые жизнеспособные зародыши.
Судебный медик снова раскурил погасшую трубку. Титюс издалека спросил:
– Какими мухоморами вы набиваете свою трубку?
Постель-Вагнер разогнал облако дыма.
– А какая молитва заставляет вас терзать ваши четки?
В правой руке инспектора показался револьвер.
– Прощение обид.
В ту же секунду раздался телефонный звонок.
Постель-Вагнер снял трубку, представился, выслушал, дважды кивнул, повесил трубку и объявил:
– Это дивизионный комиссар Кудрие. Какой-то тип появлялся в Бельвиле. Расспрашивал о Шестьсу. Представлялся его племянником. Скоро будет вам еще одна обида для прощения, Титюс.
33
– Если я правильно посчитал, – сказал я, – Лизль и старый Иов прожили вместе уже лет восемьдесят, правильно?
– Точнее, восемьдесят семь. С той встречи в «Кафе Централь» они больше не расставались.
Мы вычерпали озеро Аннеси своими рюмками. Большой белый грузовик, пыхтя, катился по дороге на Гренобль.
– Прекрасная любовь, – сказал я. Грузовик нервно дернулся в сторону.
– Любовь, вечно любовь, ты нас всех уже довел со своей любовью, Бенжамен!
(Ничего себе… настроение.) Вцепившись в руль, глядя прямо перед собой, Жюли, остервенело погоняла грузовик.
– Черт, из-за тебя чуть не перевернулись.
Педаль газа – всмятку. Белый конь – на дыбы. Я держусь за ручку дверцы и за ниточку нашего разговора.
– А! Значит, восемьдесят семь лет вместе без любви?
Скрежет на поворотах.
– Вот он, мир по Малоссену: или любовь, или ее нет! Никакой альтернативы. Долг любить! Обязанность быть счастливым! Гарантия на блаженство! Все глаза полны тобой, моя половинка! Вселенная ослепленных любовью! Я тебя люблю, ты меня любишь, от всей этой любви уже деваться некуда! Тошнит! Не захочешь, да пристанешь к орде вдовщиков!
– Вдовщиков?
– Вдовщиков! Тех, кто делает вдовами! Кто освобождает нас от любви! Чтобы дать настоящей жизни хоть один шанс! Настоящей, такой, какая она есть! Без прикрас! И без любви!
