Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75

Ваня почему-то поднял голову, и в глазах стало ослепительно светло, потому что в них наплыл, расходясь туманными белыми пятнами, белый потолок с роскошным хрустально-золотым соцветьем люстры…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК» И ЧЕРНУШНЫЙ РЕПОРТАЖ

– Ждать звонка… – пробормотал Ваня, сбегая по ступенькам парадного входа «Аквы», – ждать звонка. Неизвестно, чего тут вообще ждать. Осип… пойдем похмелимся и пожрем, а, Осип? – позвал он Моржова, который молчаливо вышагивал в астаховский след. – Только не на ту хату, а? В кабак зайдем давай… а?

Зашли в пивнушку. Осип заказал себе водки, пельменей и жареной картошки с бифштексом, Астахов виски со льдом и еды. Несмотря на голод, каждый кусок с трудом лез в горло, как волк в заячью нору.

Приходилось «смазывать» глотку спиртным.

После того, как львиная доля заказанного была уничтожена, а Ванино виски уже едва виднелось из-под плавающего в бокале льда, как немецкие рыцари из-под расколовшихся льдин в Чудском озере, Осип Моржов мрачно посмотрел на рассматривающего свою порцию Астахова и заявил:

– Ну чаво ж, Саныч. Мутное дельце. Кто-то за нами присматривает с самого с Парижу. Верно, тот самый, хто убил Жака и украл-от, значица, Степан Семенычев сейф с мильеном. Ведь не Жодле же с ентим Магомадовым, в самом деле, сделали это. Хотя, если припомнить магомадову пышную биографию, он на чаво угодно подпишесси. И Жодле тоже еще тот… любитель орательного сексу.

– Орального, – злобно поправил Ваня. – И вообще придержи язык, Осип… и без того муторно. Ничего не понимаю. Значит, у кого-то есть ключи от квартиры на Сантьяго-де-Куба. У кого?

– А чаво ж ключи? Ты припомни, как мы сами-от дверя открывали в квартире. Отмычкой! То есть скрепкой. Только потом ключи сделали.

– Но ты же спец! Это не всякий дверь без ключей откроет. Я, например, не смогу.

– Енто ты верно сказал, Саныч – не всякий! – важно заметил Осип. – Я-то на ентом собаку съел. И щипачом был, и хазушником, квартиры, стало быть, «бомбил». Только енто давно было. И то, кто у нас в квартире был, может, тоже когда-то шарился по домушничеству. А теперь, может, приличный человек. В Париже живет. Русский.

– Почему ты думаешь, что он русский?

– А как же иначе? Хранцуз бы в нашей жизни сумасшедшей потерялся. Видишь, Жодле, хоть он и по-нашенски лучче меня грит, все равно с собой Магомадова, как поводыря, таскает. И все равно прокололси, как болван, даже с Магомадовым – наткнулся на тебя, как турка на кол. Тогда, в тувалете самолетном.

– Я же просил тебя!.. – вспыхнул Иван.

– Ладно, не пузырься, Саныч, – примирительно сказал Осип. – Не до тово сейчас, чтобы нам, стало быть, ссориться по глупству. Нам нужно мозгами раскинуть, пока их за нас кто-нибудь не раскинул. По асхвальту. Я так думаю, что в самом деле – русский.

– И знаешь… – вдруг подхватил Иван Саныч, – почему-то приходит одно имя на ум. Может, я вру, но что-то мне подсказывает – не могло быть таких совпадений. Слишком все одно в одно входит. Ждал нас в аэропорту… подвозил Настю до дома Гарпагина… делал вид, что никак не может хакнуть пассворды того диска. Не может так быть. Почему-то мне кажется, что это вполне может быть…

– Ансельм?…

– Ансельм.

– Почему-то я также подумал. Он мне сразу не тово… больно сладко пел. А сам, верно, на Гарпагина большой зуб имел.

– Что тут гадать…

– Да, гадать тяжело. Закрутилося все… как в ентом… в дидиктиве натуральном.

– Знаешь что, Осип, – вдруг проговорил Иван Саныч, – мне тут мысли пришла. Вот какая: давай-ка бросим все это гнилое дело.

– Чаво? Бросим? Тоись?

– Вот тебе и «тоись»! Черт с ним, с наследством! Сломим мы башку! – Ваня говорил быстро, изо рта его летели крошки, на посеревшей нижней губе налип кусочек жареного мяса. – Ансельм не Ансельм, Жодле не Жодле, да еще Маг сбоку припеку… но кто-то нам противостоит, кто гораздо сильнее и могущественнее нас. Уничтожил всю гарпагинскую семейку – и нас сожрет, не подавится.

– Нну? – проговорил Осип. – А что же ты предлагаешь делать?

– Бросить все! Уехать!!

– Куды?

– Куда-нибудь подальше, чтобы даже не помнить об этих Жодле, Магомадовых, Гарпагиных, Рыбаках, Карасюках и прочей дряни! Подальше отсюда!!

– Подальше? – задумчиво переспросил Осип. – Нет, Саныч, подальше не пойдет. К тому же ты не знаешь тех, с кем мы сейчас говорили.

– А ты знаешь, что ли?

– Немного. Одного я узнал. Тот, который сидел дальше всех от нас. Саша его зовут. Как твоего батю. Фамилию не помню, погоняло Флагман. Помню, он лет десять назад по беспределу работал. Его пол-Питера боялось. А сейчас, гляди-ка, остепенился. Вот только все, с кем он рамсует, до сих пор куда-то исчезают. А мы у него уже в долгу. Даже если эти волки… то есть – акулы… даже если они ничаво делать-от не будут.

– …Подальше! – эхом повторил Иван.

– Подальше? Подальше я уже был. На Нижней Индигирке, на Колыме, в Тобольской колонии. Так что на енто я пойтить не могу. Если хочешь, ты можешь на все забить. Ладно. Пусть так будет. Но у меня другого пути нет. Мне пятьдесят пять лет, Саныч. Из них я ни года, ни месяца не прожил как человек. Был только один день – когда было обручение в ратуше с Лизаветой, пусть я был под чужим именем, под чужой личиной, в этом черном костюме, который в первый раз в жизни сидел на мне не как мешок на пугале… и пусть непонятно откуда все это взялося, свалилося, как снег на голову! – Глаза Осипа сверкнули, в этот момент он мог показаться даже красивым, а его обычно корявая, сбивчивая отрывистая речь приобрела плавное, даже вдохновенное звучание. – Это только один шанс, Ваня, – грустно сказал он, наливая себе водки. – Только один, и больше он никогда не дается. Я больше не буду жить как скот. Просто не хочу. Хватит, досыта набарахтался в дерьме. По самый по краешек. Надоело быть дураком. Надоело называть все свое окружение либо корешами, либо гражданином начальником. «Ты начальник, я дурак». Лучше подохнуть, чем самому… слышишь, самому?… отдать свои шансы на настоящую, новую жизнь.

– Да ты прямо Цицерон, – с тяжелым презрением произнес Иван Саныч, но было непонятно, к кому он испытывает это презрение – к Осипу или к самому себе, потому что все-таки чувствовалось: слова Моржова произвели на него довольно сильное впечатление. – Значит, будешь гнуть свою линию?

– Буду-от гнуть.

Иван Саныч шарахнул по столу так, что на пол упало два блюдца и бокал с так и не допитым виски со льдом:

– А, черрт! В первый раз в жизни красиво сказал, Осип Савельевич! Внушает!

– То-то и оно, – отозвался Осип, мигом теряя «цицероновский» налет. – Чаво ж.

Приблизился официант и вкрадчивым ехидным голосом сказал, чуть-чуть заикаясь:

– П-посудку бьете? П-придется заплатить.

– Сколько? – боевито-задорно спросил Иван Саныч.

– За б-бокал – с-сорок рублей, за б-блюдца – по тридцать пять.

– Вот за этот бокал? За эти блюдца?

– А вы как х-хотели? Два по т-тридцать пять и сорок. С вас сто д-десять рублей.

Ваня аж привстал:

– За бокал? Вот за этот б-бы-бокал, в который постоянно пускают слюни синеморы и который ты мне подсунул, чтобы я его и разбил? Да этот стакан не стоит даже прыща на твоей тощей заднице! Кстати, у нее такой же запор, как у твоего рта? (Официант запыхтел, пытаясь что-то сказать, но от ярости его природная склонность к заиканию только усилилась; от стены отделился охранник; Осип дернул Ивана Саныча за рукав, но тот не унимался.) Сорок рублей! Ишь ты! А блюдца? Эти миски для шелудивого б-бобика? По тридцать пять! (Официант пыхтел все громче, но никак не мог выговорить и слова.) Да если мне захотелось побить посуды, даже если на семьдесят с п-половиной миллионов франков, так, значится, я должен выслушивать твои идиотские прейскуранты и н-н-н-нотации!! Осип, зы-зы-заплати ему!

Осип расплатился по счету и за разбитые блюдца и бокал, и Иван Саныч, продолжая распространять ругательства в адрес давно онемевшего от такого красноречия официанта, выкатился из заведения.

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75