Нефритовые четки - Акунин Борис

Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140

Теперь пошло описание невзгод, которые ожидают девушку, выбравшую путь монашеского служения. Слушатели внимали напряженно, ловя каждое слово. Но бедному старшине покою все не было – едва от него отстал статистик, как привязался отец Викентий, и ну давай нашептывать что-то.

– Это уж как водится, – нетерпеливо и довольно громко сказал длиннобородый.

На него недовольно заоборачивались.

Героиня песни тем временем отложила пряжу и пошла за советом к отцу-матери. Поклонилась в пояс, заплакала, просит научить, кого ей слушать и за кем идти – за сизой голубкой или за черной. Отец отвечает:

У матери, разумеется, иная аргументация – ей жалко дочку, да и внуков хочется. Песня была нескончаемая, но, поразительное дело, публике нисколько не надоедала.

Евпатьев наклонился к Эрасту Петровичу, прошептал:

– Это ведь притча про свободу выбора, не более и не менее. Что там ваши Кант с Шеллингом. Наша религия – самая свободная из всех, на такой рабами не вырастают.

Фандорину самому стало интересно, за какой из голубиц отправится героиня, но это так и осталось тайной. На строфе: «И сказала им красна девица свою волюшку, слово твердое» песня внезапно оборвалась.

Раздался истошный вопль. Он был так душераздирающ, так страшен, что, еще даже не поняв, в чем дело, завизжали женщины, испуганно закричали дети. И лишь в следующий миг все увидели – у блаженного Лаврентия начался приступ.

– Про-па-даю! Оссссподи, пропадаю!!! – выл юродивый. – А-а-а-а!!! Мочи нет!

Оттолкнув кинувшихся к нему мужиков, да с такой силой, что двое или трое повалились на пол, припадочный разбежался и ударился головой об угол печи.

Упал, по разбитому лбу потекла кровь, но чувств не лишился.

– Слаб! Грешен! – уже не яростно, а жалобно заныл блаженный. – Не могу спасти люди Твоя! Научи, Господи! Помогайте, архангелы Гавриил и Михаил! Увы мне, беспользному!

К нему не решались подойти.

Несчастный сидел на полу, размеренно колотился и без того окровавленной головой о печку, в стороны летели красные брызги.

Растерялись все кроме Шешулина. Честно говоря, послушав бредовые рассуждения ученейшего Анатолия Ивановича о «биологической машине», Эраст Петрович решил, что психиатр серьезного к себе отношения не заслуживает, но теперь был вынужден переменить мнение.

Шешулин действовал быстро и уверенно.

Вышел вперед, прикрикнул на баб:

– Уймитесь, кликуши! Он для вас старается.

Мужикам велел:

– Воды! Холодной!

Крепко взял Лаврентия за плечо, развернул и – шлеп! шлеп! – влепил две увесистые пощечины. По избе прокатился вздох, и стало тихо.

Умолк и блаженный, вытаращился на решительного барина в очках.

Анатолию Ивановичу подали чугунок с водой, и доктор вылил ее святому человеку на голову. Быстро обвязал промытую рану на лбу носовым платком. Потом крепко взял юродивого ладонями за виски, наклонился.

– В глаза смотреть!

Блаженный послушно задрал подбородок.

– Споко-ойно, споко-ойно … Вот та-ак, у-умничка… – Голос у доктора сделался вкрадчивым, гласные тянулись, как мед с ложки. – И Гавриил тебе поможет, и Михаил… Архангел Анатолий уже здесь… Всех выручишь, всех спасешь… Кричать не надо, головой биться не надо… Надо ду-умать… Сначала подумал, потом сделал. И все будет хорошо…

Таким манером он уговаривал больного довольно долго – наверное, минут десять.

Внушение действовало. У Лаврентия стихла дрожь в членах, руки безвольно обвисли, муть из глаз исчезла.

– Пусти, барин. Будет, – сказал он наконец тихо, осмысленно. – Поднимите меня.

Его с двух сторон, бережно, поставили на ноги.

– Спасибо тебе, – низко поклонился блаженный Шешулину и очень серьезно сказал. – Помог ты мне. И сам не знаешь, как помог. Теперь – знаю.

– Что именно? – удивился психиатр.

Но юродивый больше не сказал ни слова. Встряхнувшись по-собачьи, он скинул с плеч руки поддерживавших его мужиков и, ни на кого не глядя, вышел вон, только дверь хлопнула.

Из-за охромевшего коренника пришлось задневать и заночевать в Раю. Здесь жил известный на всю округу коновал, который обещал завтра к утру поставить коня на ноги, ну а пока всяк занялся своим делом.

Поп с дьяконом затеяли в деревенской молельне воскресную обедню. Им никто не препятствовал, но из паствы явился один урядник. Отстоял всю службу по стойке «смирно», сделал налево-кругом и отправился по домам – выспрашивать, не было ль в деревне какого-нибудь самозваного пророка с душесмутительными речами.

Председатель статистической комиссии инструктировал двух счетчиков, которым вручил переписные листы и портфели, причем первые были взяты с опаской, а последние с удовольствием.

Эраст Петрович слонялся без какого-либо особого дела, просто наблюдал и слушал. Слугу от греха держал при себе. Знал, что местные жительницы – все, как на подбор, рослые, дородные – в точности соответствуют Масиному идеалу женской красоты, а чертов японец умел подбирать ключик почти ко всякому бабьему сердцу.

Ничего примечательного обход деревни Фандорину не дал.

Евпатьев и Шешулин сидели у старшины, пили чай.

Лев Сократович беседовал с мужиками. О чем, послушать не удалось – стоило приблизиться, как все разом замолчали. Все-таки удивительно, что недоверчивые ко всему аборигены разговаривали с безбожником Крыжовым так уважительно – ведь сама его фамилия должна была казаться им зазорной: «крыжом» раскольники обзывали православный крест.

Женщины по большей части остались в соборной, возле Кириллы. Туда Эраст Петрович не сунулся из деликатности – у дам всегда есть темы, не предназначенные для мужских ушей.

Девчонке-поводырке со взрослыми, похоже, было скучно. Во всяком случае, около своей патронессы Полкашка не сидела.

Один раз Фандорин наткнулся на нее в пустых сенях общинной избы. Там возле вешалок висело зеркало в расписной деревянной раме. Бедная замарашка, думая, что ее никто не видит, разглядывала свое отражение: то боком повернется, то глаза скосит. Стало Эрасту Петровичу ее жалко, да и Маса вздохнул. Японец вынул из кармана конфету (запасся еще в Вологде), хотел дать, но девчонка, будто дикий зверек, кинулась наутек.

Потом видели ее еще раз – у околицы, со стайкой деревенских детей. Поводырка им что-то рассказывала, а они очень внимательно слушали, разинув рты. Одна девочка протянула рассказчице пряник, и тут Полкаша не отказалась – сунула подношение в рот. Подрабатывает, берет пример с Кириллы, улыбнулся Фандорин.

А блаженный ему нигде не встретился.

Ночевали там же, в соборной, которая при необходимости использовалась и как гостиница.

Все пестрое общество не уговариваясь рассредоточилось по трем смежным горницам следующим образом: в нижней, ближе всего расположенной к сеням, – евпатьевский кучер, Маса и Одинцов; в средней, где печь, «чистая публика»; вышнюю горницу рыцарственно уступили слабому полу – сказительнице и Полкаше. Те подвинули к дивану длинный стол, накрытый скатертью, и оказались вроде как за ширмой. Там их было не видно и не слышно.

Надо сказать, что после ночи, проведенной в дороге, и морозного дня все угомонились довольно быстро. Эраст Петрович, сон которого с годами сделался излишне чуток и капризен, уснул последним – мешало доносящееся со всех сторон похрапывание.

Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140