Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том, чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном же титулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днём. Помогало движение. Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм. В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей, без чувств. Его бы воля – так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни, не ведая усталости.
Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться в дорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару, старинную пищу ниндзя, которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почти безвкусный шарик, слепленный из порошка: растёртая морковь, гречневая мука, батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, до полного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трех таких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместо бутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару – три крошечных катышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы.
Был и ещё один подарок, который, очевидно, должен был распалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори. Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. С неумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфоровая кукла в кимоно, с высокой причёской. Он долго вглядывался в это изображение, но Мидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлечённо подумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощи фотографического объектива; она слишком жива и неправильна, слишком переменчива. А может быть, всё дело в том, что настоящую красоту воспринимаешь не глазами, а как-то иначе.
Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же Эраст Петрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько не устал – должно быть, из-за волшебных мару.
Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторону ипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, за которой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов.
Пронёсся через мост Нисинобаси, за которым потянулись прямые улицы Сеттльмента, и вместо холма, на котором титулярного советника несомненно уже заждался Тамба, оказался на набережной, перед домом с трехцветным российским флагом.
Свой маршрут Эраст Петрович изменил не по рассеянности, вызванной перенесённым потрясением. Рассеянности не было вовсе. Наоборот, вследствие замороженности чувств и многочасовой механичности движений мозг титулярного советника заработал прямолинейно и точно, как арифмометр. Закрутились какие-то колёсики, защёлкали рычажки, и выскочило решение. В обычном своём состоянии Фандорин, возможно, перемудрил бы, понастроил турусов на колёсах, а ныне, при абсолютном неучастии эмоций, план получился на удивление простой и ясный.
В консульство, верней, к себе на квартиру, Эраст Петрович заехал по делу, имевшему прямое касательство к арифметическому плану.
Мимо спальни прошёл отвернувшись (так подсказал инстинкт самосохранения), зажёг свет в кабинете, принялся рыться в книгах. Методично брал в руки томик, перелистывал, бросал на пол, тянулся к следующему.
При этом бормотал под нос непонятное:
– Эдгар Поэ? Нерваль? Шопенгауэр?
Так был увлечён этим таинственным занятием, что не услышал тихих шагов за спиной. Вдруг резкий, нервный крик:
– Don't move or I shoot! [52]
На пороге кабинета стоял консул Доронин – в японском халате, с револьвером в руке.
– Это я, Фандорин, – спокойно сказал титулярный советник, оглянувшись не более, чем на секунду, и снова зашелестел страницами. – Здравствуйте, Всеволод Витальевич.
– Вы?! – ахнул консул, не опуская оружия (надо полагать, от неожиданности). – А я увидел свет в ваших окнах, дверь нараспашку. Подумал – воры, или того хуже… Господи, вы живы! Где вы пропадали? Вас не было целую неделю! Я уж… А где ваш японец?
– В Токио, – коротко ответил Фандорин, отшвыривая сочинение Прудона и берясь за роман Дизраэли.
– А… а госпожа О-Юми?
Титулярный советник замер с книгой в руках – так поразил его этот простой вопрос.
В самом деле, где она теперь? Ведь не может быть, чтобы её совсем нигде не было! Переместилась в иную плоть, согласно буддийскому вероучению? Попала в рай, где уготовано место для всего истинно прекрасного? Угодила в ад, где надлежит пребывать грешницам?
– …Не знаю, – промолвил он растерянно, после длинной паузы.
Сказано было таким тоном, что Всеволод Витальевич не стал дальше расспрашивать помощника о возлюбленной. Если б Эраст Петрович был в нормальном состоянии, он заметил бы, что консул и сам выглядит довольно странно: всегдашних очков нет, глаза возбуждённо блестят, волосы растрёпаны.
– Что ваша горная экспедиция? Разыскали логово Тамбы? – спросил Доронин, но как-то без особенного интереса.
– Да.
Ещё одна книга полетела в кучу.
– И что же?
Вопрос остался без ответа, и снова консул не стал упорствовать. Он наконец опустил оружие.
– Что вы ищете?
– Да вот, засунул одну штуку и не вспомню к-куда, – с досадой произнёс Фандорин. – Может быть, в Булвер-Литтоне?
– Знаете, какой тут без вас вышел фокус? – Консул коротко хохотнул. – Скотина Бухарцев втихомолку написал на вас донос, причём не куда-нибудь, а в Третье отделение. Позавчера приходит шифротелеграмма, за подписью самого шефа жандармов генерал-адъютанта Мизинова: «Пусть Фандорин делает то, что считает нужным». Бухарцев совершенно уничтожен. Теперь для посланника главная персона – вы. Барон вас с перепугу даже к ордену представил.
Но отрадное сообщение нисколько не заинтересовало титулярного советника, начинавшего проявлять всё больше признаков нетерпения.
Диковинный получался разговор – собеседники почти не слушали друг друга; каждый думал о своём.
– Это просто счастье, что вы вернулись! – воскликнул Всеволод Витальевич. – И как раз сегодня! Вот уж воистину знак судьбы!
Только тут Эраст Петрович оторвался от поисков, посмотрел на консула чуть внимательней и понял, что тот явно не в себе.
– Что с вами с-случилось? У вас румянец.
– Румянец? В самом деле? – Доронин смущённо схватился за щеку. – Ах, Фандорин, произошло чудо. Истинное чудо. Моя Обаяси ждёт ребёнка! Сегодня доктор сказал – сомнений нет! Я давно уже смирился, что мне никогда не стать отцом, и вдруг…
– Поздравляю. – Эраст Петрович подумал, что бы сказать ещё, но не придумал и торжественно пожал консулу руку. – А почему моё возвращение – з-знак судьбы?
– Да потому что я подаю в отставку! Уж и прошение написал. Мой ребёнок не может быть незаконнорождённым. Я женюсь. Но в Россию возвращаться не стану. На японку там будут смотреть косо. Пусть лучше здесь косо смотрят на меня. Запишусь в японские подданные, возьму фамилию жены, сделаюсь господином Обаяси. Не хватало ещё, чтоб мой ребёнок звался «Грязный человек»! Однако прошение прошением, а дела-то сдавать было некому. Вы пропали, Сирота уволился. Я уж приготовился к длительному ожиданию – когда ещё смену пришлют. А тут вы! Такой уж счастливый день! Вы живы – значит, есть, кому сдать дела.
Счастье тугоухо, и Всеволоду Витальевичу не пришло в голову, что последняя фраза прозвучала довольно обидно для его помощника, но Фандорин, впрочем, и не обиделся – несчастье тоже не отличается хорошим слухом.
– Вспомнил, Эпикур! – вскричал вице-консул, хватая с полки книгу с золотым обрезом. – Есть! Вот она!
– Что есть? – спросил будущий отец. Но титулярный советник лишь пробормотал: «После-после, сейчас некогда» – и прогрохотал к выходу.
* * *
К условленному месту встречи он не попал. На мосту Ятобаси, за которым начинался собственно Блафф, велосипедиста окликнул очень молодой, по-европейски одетый японец.
