Их с Надеждой детство прошло в одной деревне, где они росли в одном хлеву, кормились в одном стойле. Но их девичьи грудки доились уже по-разному, разными руками и в разных местах, где эти тёлки набирались опыта и ума-разума. Но время развело их по разным стадам и весям.
И как истинную тёлку Надежду всегда можно было легко купить, приручить своим вниманием к её хвастовству, её и особенно сына успехами.
К тому же, как Козероги, Платон и Надежда не держали в себе долго обиду, и, тем более, зло на кого-либо. Позитивный жизненный настрой всегда вёл их вперёд. Они никогда не зацикливались на бедах и невзгодах, неудачах и неприятностях, всегда, как танки, шли только вперёд, иногда, даже напролом.
В этом Платон прекрасно понимал Надежду. Он тоже любил поделиться с близкими своей радостью и успехами. Так же, как и Надежда, не любил распространяться о своих проблемах. К тому же оба они были садоводами.
– «А мы насушили десять ве́дер яблок! А дома чай пьём и с клубнинишним вареньем и с малинишним!» – на своей фене по осени хвасталась Надежда Платону и Гудину.
Но Надежда, как все сильные личности, была ещё и легко ранима. Платон однажды красочно просветил по этому поводу Ивана Гавриловича:
– «Она, как кожа локтя – внешне грубая, но чувствительная!».
Вскоре Надежда Сергеевна показала Ивану Гавриловичу и Платону Петровичу фотографии об их новой с сыном поездке в Египет.
С фотографии взирал весьма упитанный молодой мужичок-бурячок с толстыми губами и весьма надменным взглядом. Было непонятно, смотрел ли он так только на фотографирующую его мать, или на весь мир.
Мать всячески расхваливала сына, не забыв и о его культуре.
– «Да какая у её Лёшки может быть культура? Если он смесь крестьянки с Радзиховичем?!» – возмущался потом Гудин.
И действительно, в её рассказы очень трудно было поверить, если судить об Алексее по её же поведению и высказываниям. И хотя Надежда, безусловно, была очень хорошей матерью, даже наседкой, в её поведении был отчётливо виден излишний эгоизм.
Он особенно наглядно проявлялся в коллективной трапезе. Она всегда быстрее всех первой хватала самый большой и самый лучший кусок, почему часто сама и нарезала по-деревенски крупно колбасу, мясо или торт и другое. А потом она ещё брала себе добавки, иногда даже ограничивая остальных фразой, типа:
– «Оставьте Лёшке! Он приедет и поест! Он любит это!».
И со временем борьбу с этим злом, первой и пока единственной, решительно повела, финансово не зависящая от неё, Нона. На такую реплику по поводу отсутствующего Алексея, она смело предложила:
– «Надьк! Ну, так ты вот и положи свой второй кусок Лёшке. А мы лучше ещё возьмём по-маленькому, добавки!».
И после всеобщего смеха троицы, добавила:
– «А то я тебе буду говорить: Надя! Опять сено?! Фас!».
После этого Платон ещё больше зауважал Нону Петровну. Ему не раз приходилось сравнивать внешность обеих женщин.
Они обе были излишне толсты. Но если у Надежды увеличились в размерах и твёрдости уже её бесформенные и даже уродливые формы, то у Ноны увеличились в размере, правда, став рыхлее, её красивые формы.
Шикарный бюст Ноны энного размера отлично гармонировал со всем её роскошным телом, не скрывавшим и её всё ещё длинных ног.
А постоянная, открытая, доброжелательная улыбка её красивого лица придавала всему её облику дополнительный, незабываемый шарм.
По этому поводу Платон шутливо-эротически заметил:
– «Улыбка обеззараживает человека!».
А та, в свою очередь, отмечала, что Платон, как впрочем, и его другие коллеги мужчины, является сильной мужской особью, то есть особью, имеющей большое потомство.
– «Только мне непонятно? Почему ты Надьке не даёшь отпор. Она же хамка, чушка деревенская неотёсанная?!» – тут же спрашивала она Платона.
А тот, немного смутившись, оправдывался перед шустрой и независимой женщиной:
– «Да, вообще-то иногда даю!».
– «Да что-то я особенно и не слышала!».
– «Да нет! Просто я, как человек глубокой культуры, стараюсь жить так, чтобы никому не мешать, ни от кого не зависеть, ни у кого ничто не просить! То есть быть полностью или максимально автономным! К тому же, я ведь нонконформист, то есть одинокий волк!».
Но, естественно, полностью автономным Платон быть не мог. Он невольно был свидетелем, проходившей вокруг него жизни, в том числе отношений между женщинами, их небольших интриг, зависти и обид.
В один из дней Нона, выпятив грудь, демонстрировала Надежде новую кофточку:
– «Ну, как сидит?!».
– «Важно не что и как сидит, а на чём сидит!» – бесцеремонно вмешался в разговор, вошедший в офис Платон.
По реакции Надежды он понял, что допустил бестактность.
Для него всё ещё было важным не то, как женщина выглядит одетой, а то, как она выглядит раздетой.
Он словно говорил:
– «Остановись, мгновенье! Я тебя поимею!».
Поэтому любую понравившуюся ему женщину Платон мысленно раздевал, и на полдороге, убедившись, что это не то, так и оставлял, мысленно бросал её полураздетой.
После испитого на очередной корпоративной вечеринке Платон как-то откровенно поделился с дотошным Гудиным в присутствии любознательного Алексея:
– «Была бы Нонка раза в полтора худее, я бы залез на неё и больше бы не слезал!».
– «Заснул, что ли?!» – бесцеремонно схохмил молодой, влезая в разговор старых аксакалов.
Вскоре, честный Иван Гаврилович доложил об этом Ноне. Ибо та стала усиленно худеть, следить за собой, прихорашиваться и принаряжаться.
Платон, было, с испугом отнёс это сначала на свой счёт. Но, к его счастью, это оказалось для другого мужчины. Просто Нона вняла мысли умного, мудрого, бывалого и искренне ей симпатизирующего коллеги.
А любовников у свободной, красивой женщины было предостаточно. Некоторые не задерживались. Но, в основном, все присасывались к ней, как дойной корове, как к последнему, верному средству спасти авторитет своего мужского достоинства.
Считая предрассудком прошлого, Нона никогда не скрывала этого и щедро делилась с коллегами информацией на закрытые синей моралью темы.
Будучи невольно втянутым в обсуждение анатомических особенностей мужских органов, доктор-проктолог Гудин и инженер-механик Платон поучали любознательную экспериментаторшу.
Платон, в частности, доказывал Ноне, а это был его тип красавиц – растрёпанных и тёплых:
– «Нон! Важен не только размер…, но и фактический, реальный, коэффициент его увеличения!».
И Нона вскоре вновь столкнулась с этим вопросом, невольно вспомнив слова Платона.
Она, почти десять минут возбуждала член любовника, но градиент любви ничего не показывал. Наконец, и она не выдержала:
– «А ты о чём сейчас думаешь?».
– «О тебе, конечно!».
– «Значит, плохо думаешь!».
Но и на эту женщину постепенно оказала влияние окружающая её обстановка. Постепенно и Нона взяла почему-то пример с Надежды.
На приветствие Платона:
– «Привет, Нон!».
Неожиданно последовало до возмущения знакомое:
– «Ага!».
Тогда Платону ничего не осталось, как спросить начинающую хамку:
– «И давно это у тебя?!».
Такую манеру приветствия Нона невольно переняла от Надежды.
Хорошо, что хоть свой внешний вид и манеру поведения она не может перенять от Надежды! – несколько порадовался Платон.
А внешний вид Надежды, особенно фигура, были одиозны.
Её лицо напоминало упитанного хорька, а при улыбке – даже крысу. Чуть скуластое, оно сужалось к носу и подбородку. Весьма большие зубы придавали ему вид доброго хищника, вернее хищницы.
Но большие, добрые, серые и даже чем-то красивые глаза были главной его достопримечательностью.
Короткие, гладко зачёсанные волосы дополняли картинку гладкошёрстности.
При нередком использовании Надеждой Сергеевной косметики её лицо приобретало даже некоторый шарм.
