Паренек из Уайтчепела (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Ридли вскинулся:

– Ерунда. Надуманная, нелепая глупость! Если мисс Харпер хотела избавиться от соперницы, то подсыпала б ей в пилюли гран цианида. Та принимала пилюли горстями! Но ребенок, Джек, зачем убивать маленького ребенка?

– Здесь написано, сэр... – начал он и замолк, не смея повторить написанное в бумагах.

– Ну, что там написано? – едко осведомился инспектор. – Якобы гувернантка желала свести смертью ребенка хозяйку с ума. Слышал ли ты когда-нибудь нечто подобное? – Вопрос был риторическим, и инспектор сам же продолжил: – Да ведь даже помещенная в клинику для душевнобольных, уж если бы миссис Моранвилль, действительно, лишилась рассудка от горя, она продолжала бы оставаться женой Моранвилля, а значит, занимать желанное гувернанткой положение его законной жены. Где в этом логика, Джек? И не смей говорить, как и прочие, что глубины женского разумения не подвластны нашему осмыслению. Это полная ерунда! И я заявляю об этом с полной ответственностью.

Ридли так распалился, как никогда прежде на памяти Джека, его привычно уравновешенный нрав казался прежде незыблемым, как Монумент в Лондонском Сити. И вот из-за какого-то старого дела, так и оставшегося нераскрытым...

– Я обратил внимание, сэр, что ребенок был одет в выходную одежду, – начал Джек, дав Ридли время посидеть в тишине и успокоиться. – Зачем бы мисс Харпер... если она, в самом деле, убила ребенка... одевать его и вести в сад посреди ночи...

Инспектор кивнул и много спокойнее произнес:

– И я обратил внимание на данное обстоятельство, Джек. Если уж хочешь избавиться от ребенка, сделать в детской это легче простого... – Он сглотнул, и кадык его дернулся. – Но Брандер посчитал, что она вывела мальчика в сад, чтобы скрыть звуки борьбы при удушении... Звуки борьбы, Джек! А ведь мальчику было едва ли шесть лет. Вряд ли он сумел даже пискнуть в руках убивавшего его человека... Анри был слабее мышонка.

Он так произнес это имя – Анри – как будто знал мальчика лично, как будто тот был не просто статистом в случившейся некогда драме, а его близким знакомым. Джек, крайне заинтригованный и смущенный, отвел в сторону взгляд, словно стал свидетелем частной сцены.

И произнес отчего-то:

– Мне очень жаль, сэр.

Эти слова, казалось, отрезвили инспектора: он вскинул голову и уголки его губ чуть изогнулись, наметив, как тень, обрис привычной насмешки.

– Через три дня мы уезжаем, – произнес он, так стремительно сменив тему, что Джек даже опешил. – Полагаю, нам хватит этого времени, чтобы собраться...

– Уезжаем, сэр? Но куда?

– В Италию, Джек. Ты, я так полагаю, никогда не видел Италии...

– Нет, сэр, не видел, но почему... мы едем туда?

Ридли рывком поднялся на ноги и, встав у камина, поглядел на огонь.

– У меня появилось одно неотложное дело, мой друг, и я посчитал, что тебе бы не помешало на время уехать из Лондона. Вместе со мной... – Он обернулся и вперился в Джека пристальным взглядом. – Миссис Уорд в трауре, Джек. Но ты ведь не думал, что смерть ее мужа что-то меняет для вас?

– Нет, сэр, – Джек опустил голову, – я знаю, где мое место.

– Рад это слышать, – ответствовал собеседник. – Ты умный парень, и как только главный констебль подпишет бумагу о твоем назначении, займешь место в нашем отделе. Для начала детективом-сержантом, а там все зависит лишь от тебя. Не подведи меня, Джек!

– Как можно, сэр. Я очень вам благодарен за помощь! Без вас мне бы в полицию путь был заказан... Из-за Харпера все констебли на меня волком глядят.

Ридли хлопнул его по плечу.

– Это пока, – сказал он, – но со временем все забудется. Ты главное... глупостей не наделай...

Джек сразу понял, что под «глупостями» подразумевалась Аманда, и покраснел.

– Сэр, прошу вас... не надо... – произнес он, не в силах добавить: «... Я ведь люблю ее. По-настоящему! Вам этого не понять». Говорить о чувствах было непросто, особенно с Ридли, который и вовсе, казалось, не верил в любовь.

Как объяснить, что только рядом с Амандой сердце его билось сильнее и чаще, а мир расцветал новыми красками. Такими яркими, что слепило глаза...

Ради нее он хотел и становился другим...

Ради Аманды он мог бы, казалось, покорить целый мир, но был вынужден сам покориться негласным законам светского общества и позволить вдове горевать в одиночестве.

– Джек, я вовсе не бессердечный чурбан, и знаю, какой бывает любовь, – признался вдруг Ридли. – Тебе, наверное, сложно поверить, но я тоже когда-то любил... Да, любил и чувствовал то же, что ты, но... настоящее чувство так редко бывает счастливым, что легче и вовсе не знать его никогда. Оно, как ни странно, нас разрушает... – И с напором: – Забудь об Аманде Уорд. У тебя вся жизнь впереди – и её в ней не будет! Как бы сильно ты ни мечтал о другом... – Потом снова поглядел на огонь, помешивая угли в камине. И заключил: – Собирайся в дорогу. Перемена мест пойдет нам обоим на пользу!

После этого направился к двери и поспешно вышел из комнаты, оставив Джека наедине с его мыслями, чувствами и папками с нераскрытыми делами, которые он, по настоянию Ридли, разбирал все последние дни.

Дверь заднего входа открылась, и Джек скользнул в дом.

«Точно преступник», – подумалось ему с горечью. К счастью, дорогие объятия подсластили пилюлю, и он, вдохнув аромат цветочных духов, отринул прочь грустные мысли.

– Как же я рада видеть тебя, – выдохнула Аманда, утыкаясь Джеку в сюртук и щекоча нос кончиками волос. – Как же соскучилась!

– Я тоже скучал, – сказал он чуть громче необходимого, просто голос подвел, и Аманда прикрыла его губы ладонью.

– Тссс, – прошептала она, – мама все еще в доме. Караулит меня, словно преступницу! Ей, верно, кажется, что, оставшись одна, я совершу какую-то глупость...

Джек улыбнулся, услышав эти слова: они так живо перекликались с опасениями инспектора Ридли, что, наверное, в них что-то было. Аманду караулила мать, его – Рили... Чего они опасались? Что влюбленные купят билет до Америки и сбегут?

Джек никогда бы себе этого не позволил: Аманда привыкла к достатку и сытой жизни, а он, несмотря на юные годы и некоторую наивность, не верил в любовь в шалаше. Тот, кто вырос на улицах Уайтчепела, знавал худшую сторону жизни, ее изнанку и суть, и не питал напрасных иллюзий.

– Как ты? – спросил ее Джек. – Выглядишь бледной.

– Я держусь. – Девушка нерадостно улыбнулась. – И стараюсь не думать... – И схватив Джека за руку: – Я должна тебе что-то сказать. Что-то важное... – прошептала она. И Джеку припомнилось, как в наркотическом сне она шептала однажды, что не решается ему в чем-то признаться. Он постоянно гадал, о чем умалчивала Аманда.

– Что же, я тебя слушаю. – Он сжал ее пальцы.

– Я уезжаю, Джек. На какое-то время, – поспешно заговорила она. – Возможно, во Францию или Италию. Сам маршрут от меня не зависит. И я бы лучше осталась – сам понимаешь, почему это так, – она скользнула по его щеке пальцами, – но матушка совершенно несносна в последнее время: она придирается даже к тому, как я дышу. Теперь, после смерти, Уорд стал почти идеалом, который утрачен по моей только вине, и она постоянно вменяет мне это. Твердит, это все мой собственный грех и едва ли не в монастырь отправляет... – Аманда дернула головой. – Я знаю, что виновата, что никогда не любила его, что... была слишком беспечна, но... Джек, я хочу жить... и не так, как сейчас. Я хочу быть счастливой... с тобой!

У Джека перехватило дыхание: не от радости слышать эти слова – от горького осознания невозможности исполнения этой мечты.

– Значит, Франция? – спросил он вместо всего, что поднялось в душе.

– Или Италия, – кивнула Аманда. – Я еду с Барретами. Меня Анна позвала. Я еще не ответила, что поеду – не хотелось бы стать третьей лишней в их свадебном путешествии – но они берут с собой Гарри и Мэри, хотят показать им Европу, а значит, и я, наверное, не помешаю. Тем более что я задыхаюсь здесь, в Лондоне... В этом доме. Я должна вырваться хоть на время!