Лугару (СИ) - Лобусова Ирина

— Евгений находится здесь, в квартире? — спросила она. — Или вы его арестовали?

— Арестовал? — Асмолов вдруг грубо расхохотался, и это ударило прямо по ее нервам, настолько хриплым, просто зловещим был этот смех. — Ну нет, никто его не арестовал…

— Тогда проведите меня к нему! — Зина встала.

— Ты серьезно? Впрочем, да. Я понял. Ну, как хочешь. Идем.

Асмолов направился в гостиную, она шла следом. Когда Зина переступила порог, из ее груди вырвался болезненный крик. Евгений все время был здесь. Он находился в квартире. Теперь она понимала жесткий, издевательский смех чекиста.

В простенке между окнами стоял письменный стол. И Евгений на нем лежал. Из головы его натекла огромная лужа уже загустевшей крови. На полу, рядом со столом, валялся пистолет. Одна рука Евгения свесилась к полу вдоль тела. Пальцы были сведены предсмертной судорогой.

— Что произошло? Что это? — закричала Зина. Она предполагала нечто подобное, но не думала, что в реальной жизни все это будет выглядеть настолько ужасно.

— Ваш друг прострелил себе голову, — спокойно проговорил Асмолов.

— Андрей покончил с собой? Самоубийство? Но зачем?!

— Вот вы мне и скажите, если он ваш друг! — хмыкнул чекист.

— Но он не такой близкий… — лихорадочно заговорила Зина. — Мы учились вместе, я не понимаю… У него ведь все было хорошо. Работа, карьера. Зачем ему кончать с собой? Он не мог этого сделать! Он не мог себя убить!

— А он оставил предсмертную записку, — лениво протянул Асмолов.

— Кто его нашел? Вы?

— Это не ваше дело! — вдруг обозлился Асмолов, и Зина вдруг заметила, что он снова стал обращаться к ней на «вы».

— Почерк его? — допытывалась она.

— Будет экспертиза.

— Мне можно посмотреть?

— Да сколько угодно! — Асмолов взял со стола, накрытого парчовой скатертью, какой-то клочок бумаги и протянул ей.

Зина развернула тетрадный листок в клеточку — в точности такой, на котором были написаны две адресованные ей записки. Это был почерк Евгения.

Буквы прыгали между строк. Было видно, что записка написана в состоянии крайнего душевного волнения, жесточайшего стресса, возможно, даже аффекта. Если Евгений написал записку сам, то в таком состоянии он вполне мог решиться на самоубийство. Написано было следующее: «Простите все… За тот ужас… который я не смог остановить».

— Очень странная записка, вам не кажется? — ехидно проговорил чекист.

— Кажется… Никогда не читала подобного. У нас бывает много тел самоубийц. Иногда приносят и записки. Ужас, который он не смог остановить… О чем это он?

Асмолов выразительно пожал плечами.

— Это почерк Евгения, — обернулась Зина к чекисту, — в этом нет никаких сомнений! Если, конечно, кто-то не подделал так искусно… Но очень похоже, что его. Как давно он мертв?

— Это вы мне скажите.

— Вы позволяете осмотреть тело?

— Разумеется. Вы и так видели достаточно много.

Зина бросилась к Евгению. Перчаток не было, поэтому она начала осмотр без них. Было очень страшно осматривать тело человека, которого она хорошо знала при жизни. Ничего ужаснее просто нельзя было придумать.

— Он мертв уже давно… — заговорила она. — Не меньше 10 часов. Предполагаемое время смерти — с полуночи до двух ночи. Входное отверстие соответствует диаметру пули марки данного пистолета. Но, чтобы это проверить и сказать больше, следует извлечь пулю. На руке следы пороха… На правой руке… выстрел произведен именно этой рукой… Евгений был правшой. Да, и еще. От него ощущается легкий запах алкоголя.

— Да вот же! — не выдержал Асмолов, указав на стоящую на столе бутылку водки, пустую примерно на треть, и большой граненый стакан: — «Столичная»!

— То есть он выпил, а потом прострелил себе голову?

— Выпил для храбрости, — сказал Асмолов. — Это доказывает, что он был серьезно настроен на самоубийство. Боялся.

— Да, возможно, — нехотя согласилась Зина, продолжая осмотр.

Внезапно внимание ее привлекла левая рука Евгения. Она попыталась немного отодвинуть в сторону ворот рубашки, но тут прозвучал резкий голос Асмолова:

— А вот это не трогать! К одежде прикасаться нельзя.

— Он одет, как для улицы, — повернулась Зина к нему, — на нем уличная одежда — брюки, рубашка, летние туфли… Уличные туфли. Дома так не ходят. В прихожей я видела его тапочки. Он не стал переобуваться. Вы не находите это странным?

— А что тут странного? — хохотнул чекист. — Зачем переобуваться в тапочки, если собираешься прострелить себе башку? Разве что в белые…

— Он пришел откуда-то! — Зина вскинула на него глаза. — Он вернулся домой в полночь, откуда-то, где его довели до самоубийства. Где с ним произошло что-то настолько страшное, что он решил застрелиться. Он принял это решение по дороге, возвращаясь из этого места. Когда он звал меня, он еще не думал себя убить.

— Вполне возможно, — согласился Асмолов, — но раздевать его все же не следует. Его должны осмотреть наши эксперты.

Однако снять рубашку с Евгения Крестовская хотела совсем по другой причине. На его руке и немного на груди она заметила пятна ожогов — точь-в-точь, как те, что были на трупе, который привозил в морг Асмолов. На трупе с прокушенной шеей! Это были ожоги от кислоты. Она узнала бы их из тысячи других! И вот теперь снова увидела — уже здесь. Однако о своей странной находке Зинаида решила не говорить.

— Почему он не дождался меня… — В голосе ее прозвучали слезы.

— А что бы это изменило? — зевнул чекист. — Если уж он решился прострелить себе башку, кто ему доктор?

Зина закончила осмотр. К глубокому сожалению, она не нашла никаких признаков того, что Евгений мог быть убит. Наоборот, все указывало на то, что он сам совершил этот страшный поступок.

— Откуда у него оружие? — задумалась она вслух.

— Разве это проблема, достать оружие? — пожал плечами Асмолов. — Вон сколько осталось еще с гражданской войны. Мы до сих пор все разгребаем и разгребаем.

— Этот пистолет выглядит современным.

— Подарил кто-то или купил. Судя по его хате, мужик он был не бедный.

— Он был женат? Или жил один?

— Жил один после смерти родителей. Женат не был. Ни разу. Но не сильно от этого и страдал.

— Что вы имеете в виду?

— Он со студентками кувыркался, кобель! — сально хихикнул Асмолов. — Приглашал студенток в свою квартиру и принимал экзамены через постель. У него их было немерено, со всех курсов…

— Зачем вы так… — начала Зина, но тут же прикусила язык. Странно было сомневаться в словах чекиста, НКВД никогда не ошибалось.

— Что, противно слушать, мерзко? — тут же среагировал Асмолов. — Или виды на него имели? Понятно, могли быть виды. А о таком никто и не знал. А мы вот знали! Мы обо всех знаем. Он рано или поздно залетел бы к нам прямиком в ручки, тепленьким. Но сам решил раньше отправиться на смотр к черту. Ну, ему видней.

Евгений раскрывался с очень неприятной стороны. Зина подумала, что недаром всегда считала его очень нехорошим человеком.

— Одна тупая селючка даже залетела от него в прошлом году, едва не случился скандал, — продолжал Асмолов. — Он нашел для нее бабку на Слободке, подпольный аборт сделала. Криминальный, между прочим. Влетело это ему в копеечку.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — сухо спросила Зина.

— Вы сами поинтересовались, — ехидно ухмыльнулся Асмолов, — личной жизнью друга… А, кстати, есть очень интересный момент. Он в письменном столе хранил вашу фотографию. Студенческую. Как думаете, зачем?

— Не знаю и знать не хочу!

— Вот это правильно! Меньше знаешь — крепче спишь. Но спать тебе осталось не долго. В смысле, спокойно спать, — снова перешел на «ты» Асмолов — очевидно, припадок вежливости у него закончился.

— В каком смысле? — насторожилась Крестовская.

— А в прямом! Как думаешь, чего я здесь торчу? Группу жду. Сейчас наши приедут в полном составе! А ты здесь. Уж не ты ли его часом грохнула? В общем, арестуют, а потом уже будут разбираться. Или не будут, что скорее всего.