Нюансеры (СИ) - Олди Генри Лайон

– У всех сердце, – вздохнул Алексеев.

Иногда ему казалось, что жить без сердца намного проще.

4

«Хлопцы, робы̀ грязь!»

– Брекекекс.

– Что?! – дёрнулся Клёст.

– Берите кекс, уважаемый. С пылу с жару, с изюмом, только что из печи. К чаю подойдёт замечательно!

– Ну, если с пылу с жару...

Ивовая кора не помогла, Мишу по-прежнему знобило. Зубы перестали стучать кастаньетами, и то ладно. В гостинице было натоплено от души, но пальцы на руках и ногах всё равно мёрзли. Да, ещё уши. Уши – особенно. С утра Миша чувствовал себя разбитым, постаревшим лет на десять. Вид завтрака, к счастью, немного его взбодрил: балык, румяные расстегаи, квашеная капуста с алыми каплями мочёной брусники, свежий хлеб с маслом. К чаю подали блюдечко малинового варенья. Живот после вчерашнего поста сводило от голода, но Мише кусок не лез в горло. Балык горчил, от капусты сводило скулы. Глотая, Клёст всякий раз вздрагивал: саднило горло. Сев поближе к самовару, он раз за разом подливал в стакан чаю. Горячий чай да малина – это было то, в чём Миша сейчас нуждался.

Он съел треть брекекекса, не почувствовав вкуса, допил чай и с усилием поднялся из-за стола. Пора в кровать. Пропотеть как следует, отоспаться до полудня – глядишь, попустит.

Заснуть не получилось. Клёст ложился, вставал, бродил по комнате, курил, кашлял. Пил отвар ивовой коры, дважды бегал в надворный деревянный клозет – чай с отваром давали себя знать. В итоге он собрался в город: купить немецкое патентованное средство «от простуды и лихорадки». Чёрт с ней, с ценой! Пусть его принимают за кого хотят! Человек заболел и готов платить несуразные деньги, лишь бы выздороветь.

Что в этом такого?

Перед выходом, проверив, заперта ли дверь, и задёрнув занавески на окне, Клёст пересчитал деньги в саквояже. Пятьдесят три тысячи шестьсот сорок семь рублей. Это было больше, чем он рассчитывал. И с прошлых грандов семьдесят тысяч припрятано. Миша приободрился. Всё, можно завязывать. Пересидим шухер, и здравствуй, новая жизнь, здравствуй, Оленька!

* * *

Кроме Монне, Екатеринославская кишела отелями средней руки: «Бельвю», «Славянский базар», «Ялта»... Клёст подумал и решил, что от добра добра не ищут. Неизвестно, что ждёт его в других гостиницах. А вдруг стоны кровати да скрип полов раем покажутся? Отели отелями, но аптек поблизости не наблюдалось. Куда бегал воробей Гришка, осталось загадкой. Ничего, в центре аптеки, небось, на каждом углу. Пройдемся пешком, разомнём ноги...

Если б ещё уши так не мёрзли!

Рассыпчатый снег искрился на солнце. Скрипел под ногами: бре-ке-кекс, бре-ке-кекс! В голове было звонко, пусто. Подпрыгни – и улетишь в бирюзовую высь на манер воздушного шара-монгольфьера. Ну да, подумалось Мише. Монгольфьеры горячим воздухом надувают, а у меня внутри сейчас такой жар, что с лихвой хватит. А здо̀рово бы было – улететь отсюда, прихватив саквояж с деньгами. И поезда не нужно, и фараонам кукиш скрутим из поднебесья: выкусите!

Земля ушла из-под ног, чтобы вернуться ледяной скользанкой. Очень твёрдой.

– М-мать!

Домечтался, ротозей! Под ноги смотреть надо, а не в небесах витать. Многострадальному копчику снова не повезло. Больно-то как! Охая и оскальзываясь, Миша предпринял попытку встать. К нему, захлёбываясь лаем, из подворотни бросилась кудлатая дворняга, цапнула за левую ѝкру. Вложив в удар всю накопившуюся злость, Клёст врезал собаке с носка правой, в точности по выпирающим ребрам. Сучку аж подбросило. Отчаянный визг и скулёж доставили Мише мрачное удовлетворение.

Получила, тварь?

– Вот ведь ироды пошли! А с виду приличный, шляпу надел...

Поджав хвост, дворняга удрала в спасительную подворотню. Клёст проследил за ней: мало ли, вдруг снова кинется?

– И не жалко божью животину-то...

Миша оглянулся.

Дородная старуха в древнем салопе бордового сукна с меховым подбивом уставилась на него из-под кустистых бровей. На миг почудилось: за спиной старухи отирается мёртвый кассир, выглядывает из-за плеча. Миша отшатнулся, чуть снова не упал, взмахнул руками, ловя равновесие, а когда взглянул на старуху, кассира за её спиной уже не было. Да и сама карга претерпела разительные изменения. Сухонькая, сморщенная, закутанная в ветхий бурнус, старуха опиралась на узловатую клюку, зыркая на Клёста чёрным птичьим глазом. Яга, баба Яга, куда и осанистость делась, и салоп...

– Не гляди на меня, ирод! Ишь, уставился!

Старуха заковыляла на другую сторону улицы, бормоча себе под нос: «Душегубец! Как есть, душегубец...» Миша пожелал ей навернуться и сломать шею, но пожелание пропало втуне: на ногах старуха держалась крепко, чему немало способствовала её клюка.

Левую ѝкру холодил морозный воздух. Штанину порвала, чёртова сука! Хорошо, крови нет: брюки, кальсоны и своевременный пинок не дали собачьим зубам порезвиться вволю. Слава Богу! Вдруг бешеная?

Не желая ходить по городу в рванье, Миша спустя четверть часа отыскал портновскую мастерскую. Пришлось ждать: Яков Моисеевич Гузельман, как значилось на вывеске, был занят примеркой. В мастерской стояла африканская жара, но из дверей мерзко дуло, как ни закрывай. В ожидании своей очереди Миша ёжился на старом стуле, поворачивался к двери одним боком, другим, прятал многострадальные уши в воротник пальто. За окном, на другой стороне улицы, красовалась вывеска:

ЗДЕСЬ СТРИГУТЪ И БРЕЮТЪ

КОЗЛОВЪ

Клёст провёл ладонью по щеке. Побриться, что ли? Ладно, успеется. Если он не уедет из города за пару дней, тогда и сходит. Щетина невелика, в глаза бросаться не должна. Когда Яков Моисеевич, освободившись, принял срочный заказ, снова пришлось ждать – в одних кальсонах.

– Сердечное вам спасибо! Замечательная работа...

– Теперь вы таки знаете?

– Что?

– Ну, куда вам обратиться, если шо?

– Надеюсь, не понадобится. Но если что – только к вам!

Николаевскую площадь Миша обошёл стороной, хотя для этого пришлось дать крюк. Бережёного Бог бережёт – показываться возле Волжско-Камского банка Клёст не желал. Аптека на углу оказалась закрыта. Он покружил улицами, пошарил взглядом: ага, вот ещё одна.

Работает.

Его сильно толкнули в спину, Клёст едва удержался на ногах. Ступил в рыхлый снег у края тротуара, ища опору, обернулся.

– Шо вылупился?

В ноздри ворвалась могучая волна перегара. Перед ним бычился красномордый мужик в сбитом на затылок треухе. Долгополый армяк землистого цвета был подпоясан линялым кушаком.

– Это вы мне?

Клёст размял в кармане пальцы.

– Шо там, Мыкола? – спросили из-за мужицкой спины.

– Чёрт в шляпе! Вылупился!

– Шо?! Залупается?!

Армяк растроѝлся. Двое приятелей выступили у него по бокам: Тулуп и Кожух, как мысленно окрестил их Клёст. Оба ражие, всклокоченные, со злым хмельным куражом во взгляде. Во рту Тулупа блестела стальная фикса, у Кожуха под глазом наливался грозовой тучей свежий фингал. Три богатыря, понял Клёст. Миром не разойдёмся. Вот и славно, вот и фарт подвалил. Ему со вчера свербело выпустить пар, начистить рыло какой-нибудь сволочи.

«Без стрельбы,» – напомнил себе он. Убийство на улице средь бела дня было бы крахом всех его чаяний. Впрочем, драка была не меньшей дуростью, угрозой всему замыслу. Любой вор, у которого котелок варит, постарался бы её избежать. Но Клёст нуждался в драке, как в лекарстве. Откровенно говоря, он и сам не понимал, с чего это ему приспичило доводить конфликт до рукопашной. Любой резон виделся бессмыслицей, кроме главного: хочется, аж горит.

– Извинитесь, господа. И можете идти своей дорогой.

Разумного человека такая вежливость, а главное, холодная улыбка сподвигли бы последовать совету. На буйную троицу это подействовало, как красная тряпка на быка.