Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия

– Простите, господа. Нервы-с…

– Вы-то что нервничаете? – мрачно проговорил Александр. – У вас без перемен. Это у меня мир рухнул… Ох, ладно. А что, Митя, – обратился он к брату, как в детстве, – ведь очень может статься, что ты теперь богаче меня. Вот умора. Или ты материны деньги прогулял?

– Не прогулял, Саша, не беспокойся, – резко бросил тот. – Я и тебе предлагал тогда со мной уйти. Тоже мог часть наследства тогда вытребовать.

– Уйти? С тобой? Вытребовать такие же гроши из миллионного дела? Да с чего вдруг мне с отцом рвать и без штанов со следственным делом за плечами из дому бежать?

– А с того, что паскудство терпеть нельзя! А ты терпел да ластился. Вот и сиди теперь.

– Да, терпел. Терпел! Потому что долг свой сыновний понимал. А в том деле еще неизвестно, за кем правда была.

– За кем правда была?! – вскочил на ноги Дмитрий.

Лицо его пошло пятнами, нервный тик кривил губы. Я испугался, что сейчас он кинется на брата. По-видимому, такие же мысли пришли и Выжлову, поскольку он вцепился руками в подлокотники и напрягся, готовясь к прыжку. Впрочем, Дмитрий, похоже, несколько взял себя в руки. Он презрительно скривился и сделал шаг назад.

– Эта гнусь, садист, похотливый старик, берет в жены невесту сына. Бьет ее, издевается над… И ты не знаешь, за кем правда? Ну и слизняк ты, Сашка. Трутень бесполезный.

– Давай, кричи. Теперь мы на одной ступеньке с тобой. Однако можно подумать, что ты собой хоть что-то представляешь. Явился через десять лет, как… Chat-qui-pue. [27]

– У тебя дурной французский, Саша. А выгляжу я плохо, тут ты прав. А только с чего мне хорошо-то выглядеть? Это ты десять лет на всем готовеньком жил, ел, пил, в карты играл, по салонам жуировал. А хочешь знать, братец, что со мной было? А? Вот прямо после того, как вы меня выгнали? Как я из страны по чужому паспорту бежал? А как больной в Данциге чуть не сдох и части капитала лишился? Я ведь писал тебе оттуда. Думал, есть у меня брат. Вдруг поможет. А? Помнишь? Что ты с письмом сделал? Сразу сжег или отцу показал, посмеяться? А вот я не сдох тогда. Не мог я ее вам оставить. Хочешь знать, как я в Лондоне очутился и с самого дна пробивался? Или как лихорадку заработал в Патне, когда вместе с компаньоном паковал там опиум для отправки в Китай? Что морщишься? Так тогда деньги делали. Это вы тут в медвежьем углу сидели. Все на Кяхту молились. А нет вашей Кяхты уже! Уже лет тридцать как под ней пол зашатался, а вы и не видели. Сейчас по-другому дело идет – бизнес, слышал? Я за это знание дорого заплатил. И в плену побывал, и конкурентов грыз и душил, и никого со мной рядом не было, кроме старого английского лиса – партнера моего, которого я убил, Саша. Да. Убил, когда он на меня в Ханькоу с ножом кинулся. Я работал эти десять лет, как каторжный. А знаешь зачем?

Мы сидели, не в силах отвести взгляд от Дмитрия.

– А вот ради этого самого момента. Жаль только, папенька наш, изверг, не дожил. Я ведь целый спектакль заготовил, да только не успел. Десять лет готовился и на несколько дней не успел. Я как думал – первым актом явлюсь, будто сын блудный – евангелический. Последний шанс дам отцу человеком себя показать. Смешно… Я, знаешь, в Китае сошелся с одним интересным субъектом. Глубокий христианин, но с таким восточным уклоном. У них, у христиан этих, восстание было большое. Мы в России даже близко ничего такого представить не в силах. Так вот, восстание подавили, а и после христиан ловили да к смерти. С одним из них я в тюрьме познакомился. Пытали его страшно. Опять же, нам и не вообразить, а там пытки в порядке вещей, можно сказать… Но от такого, через что он проходил, даже видавшим виды жутко делалось. Так вот, он прощение проповедовал. Веришь, там уже и человека не разглядеть, одно мясо, а он все о прощении. В камере он ко мне особенно проникся. Все меня убеждал отца принять. У них, чтоб ты знал, вообще это в культуре. Отец – что бог для детей. Вот и Ли подтвердит. Полное подчинение, и в голову никому не придет против родителя идти. Накинь сюда, опять же, христианство. Вот, видать, и хотел Фэн (так его звали) перед смертью меня спасти, упокой Господи его душу. Мало я настоящих-то людей в жизни видел и, можно сказать, из уважения к нему дал батюшке шансик. Думал, вдруг приду покаянным сыном, а он и примет меня. А коли нет, так у меня, милости прошу, второй акт был заготовлен. Жаль, не вся публика сейчас в зале. Но ничего, сорок дней еще не прошло, глядишь, папашина душа еще не в аду, сможет моим спектаклем насладиться.

– Послушайте, Дмитрий Васильевич! – начал Выжлов.

– Сиди, – отмахнулся тот, – тебе сейчас тоже не грех послушать. Ольга… ты, – внезапно увидел он тихо стоящую в дверном проеме Трушникову. – Оля, все для тебя! Вся жизнь. Ты знаешь! Как скажешь теперь, так и будет все. Ты – царица теперь. Ни в чем отказа, и ни о чем не попрошу. Хочешь завтра в Лондон? Хочешь, здесь живи, хочешь – в Петербурге. Я все могу. У меня такие капиталы – отцу не снились. Все его векселя два года скупал. Агенты, как волки, от Москвы до Ирбита рыскали. Где даже выше цены давал! Вот дивились кредиторы-то! Хотел тварь эту долгами душить. Хотел, чтоб он у меня в ногах поползал, а потом руки на себя наложил. Ведь он без денег – ничто. Понимаешь?! А человек ничем быть не может. Это я уже точно знаю. Как пропадает в человеке смысл – тут и жизни его конец. Однако Бог иначе судил. Утек он у меня сквозь пальцы. И тут мне удачи нет.

– Ты что же, хочешь сказать, что разорил нас?! Ты МЕНЯ разорил? – почти взвизгнул Александр.

– Не разорил, может, подтолкнул немного. Дело уж и без меня по наклонной шло…

Дмитрий задыхался. Его щеки ввалились. Белой, неимоверно худой рукой тер он себе грудь. Я увидел, как Борис напрягся. Дмитрий опустился на диван и прикрыл глаза.

– Устал я. Подумать только, десять лет к этой секунде бежал. А добежал… и силы оставили. Перед вами владелец «Колониальной чайной компании» и еще много чего… много.

Он осел и побледнел. Борис бросился к нему, одной рукой рванул ворот сорочки Дмитрия, другой принялся расстегивать свой саквояж.

– Господа, Ольга Михайловна, прошу вас выйти. Аркадий – воздуху!

Я побежал к окну, по дороге толкнул столик. Папка с документами упала на пол. Белые листы разлетелись по комнате и затрепыхались в порывах ветра.

20

Мы сидели в маленькой комнате. Хотя стемнело, никто не зажигал свечей. В доме было очень тихо, только периодически до нас долетали то приглушенные коврами быстрые шаги, то голос Бориса. Князь увел Александра в его комнаты, и мы остались вдвоем с Выжловым. Он курил, я зачем-то взял с полки книгу и листал страницы, не в силах прочитать ни строки, как из-за недостатка света, так и из-за какого-то странного отупения, которое мной овладело. Выжлов несколько раз пытался начать разговор, но что-то все не клеилось. Наконец он встал, очень энергично одернул мундир и прошелся по комнате из стороны в сторону.

– Вот так. Вот так вот, – произнес он, останавливаясь у окна. – Вот такие дела. Как вы думаете, Аркадий Павлович, с Дмитрием Васильевичем это серьезно?

Я пожал плечами.

– Ведь, пожалуй, если он умрет, мне тонну бумаги извести придется. Уморил подследственного. Да еще какого! А выживет, так мне и извиняться придется, как вы считаете? Вот же случай. И зачем я в это во все ввязался? Вот ведь говорил мне отец: поменьше рвения – подальше дорога. Нет, хотел себя ярко проявить, – он усмехнулся и подсел поближе ко мне. – Аркадий Павлович, у меня, знаете, к вам просьба. Вы, при случае, поговорите с дядей. Пусть хоть он на меня зла не держит.

– Да что вы, – вяло отмахнулся я. – С чего ему злиться?

– Нет, вы уж поговорите. Здесь я могу сильно споткнуться. А я, понимаете, спотыкаться не имею возможности. Я наверх пробиваюсь. Все сам. И манеры, и знакомства. Вам не понять, вы другого теста человек. Я вижу. Наверное, вы смотрите на меня да про себя думаете: «Вот, мол, честолюбец». А только не смейтесь и не презирайте. Легко богатства не хотеть, когда в детстве ни в чем недостатка не знал, так и с этим. Вам от рождения положение дано. Как же, Зимин – фамилия древняя. Не возражайте. Знаю, что скажете. Что совсем это не важно и что слава рода давно уж в прошлом. А все-таки слава-то была. И вас она своим светом озаряет. А уж хотите вы того или нет – это дело другое, от этого свет меньше не станет. А мне все самому строить надо. Как и другу вашему. Ой, да не удивляйтесь! Посмотрите со стороны. Без году неделя в городе, уже вхож в дом губернатора, с Белоноговой чай пьет, с игуменом монастыря под руку.