Лугару (СИ) - Лобусова Ирина

В 1930-е годы лагерь в Лузановке преобразовали в санаторий «Украинский Артек». Контингент расширился — теперь в нем отдыхали и дети из приличных семей рангом пониже, получившие путевки в лагерь за отличную учебу и примерное поведение.

Но у старожилов Лузановки лагерь по-прежнему пользовался дурной славой. Была в нем какая-то особая атмосфера, развращающее действующая на детские умы. А потому часто случалось, что курить и пить алкоголь дети начинали именно в этом лагере. А еще многие обитатели по ночам отправлялись на поиски приключений — с помощью тайных лазеек, так удачно оставленных в заборе их авантюрными предшественниками.

И не любоваться красотами ночного моря лезли в лесополосу рядом с пляжем трое мальчишек, сбежавших из лагеря. Карманы одного оттопыривала стеклянная бутылка из-под кефира — туда было налито домашнее вино. А в карманах другого был табак, выпотрошенный из окурков, и папиросная бумага для самокруток.

Двое из них были старожилами — нагловатые, бойкие, они явно отправлялись в ночное странствие из лагеря не в первый раз. Третий же, щуплый конопатый мальчишка с почти белыми, выгоревшими на солнце волосами, нарушал правила лагеря впервые, от чего сильно нервничал и даже трусил по-настоящему, это было отчетливо видно.

Однако именно он упросил мальчишек взять его с собой ночью. И в доказательство серьезности своих намерений раздобыл бутылку вина, после чего был незамедлительно принят в компанию. Вино он украл у одного из вожатых, подсмотрев, что тот принес его к себе в комнату. В окрестностях были хорошие виноградники, и местные жители охотно продавали домашнее вино, пользовавшееся большим спросом, — из-за вкуса и дешевизны.

Мальчишки все вместе рванули прочь от забора лагеря, немного пропетляли в посадке и наконец оказались на берегу. В отдалении виднелись разбитые рыбачьи лодки. Именно туда они и пошли, уже устав, тяжело ступая по песку и стараясь не сильно отдаляться друг от друга.

Море было удивительно тихим. Похожее в темноте на черные чернила, оно напоминало о себе только удивительным запахом с примесью соли да редким красным среди черноты огоньком вдали — это виднелся знаменитый одесский маяк.

Пацаны присели на лодки, отхлебнули по очереди из бутылки. Принялись набивать самокрутки, делая это неумело — часть табака просыпалась на песок.

— А если вдруг… А пройдет кто? — Щуплому мальчишке даже глоток вина не придал храбрости, и он страшно трусил, поглядывая на невозмутимые лица своих товарищей.

— Да не дрейфь, халамидник!.. — хмыкнул старший. — Шо шкворчишь, как кура на вошь? Развел тут холоймес! Да засунь те шкварки до ушей на свою беременную голову и держи фасон! Тю! Тряпка ты фильдеперсовая, шлимазл подшкваренный… — Было видно, что он вовсю старается походить на взрослого биндюжника.

Вскоре самокрутки были розданы. Мальчишки затянулись. Щуплый сразу же страшно закашлялся и уронил самокрутку на песок. Двое других разразились хохотом.

— Ой, картина маслом! Ушастый фраер на шухере! Лопни мои глаза, шоб я до конца жизни такие видел! — смеялся старший.

— Та засохни, шкрябалка ты протухшая! — внезапно прервал смех второй. — Шо, за уши мозга закипела, сам забыл, где такой был?

Резкий скрип заставил замолчать всех троих. Они замерли, прислушиваясь.

— Да нету здеся ни об кого, — неуверенно хмыкнул старший, — окромя халамидников…

— Та не скажи! — нервно отозвался второй. — А может, и не одни мы здеся! Ты легенду о челове-ке-свинье слышал?

— Шо? — Щуплый мальчонка просто на глазах задрожал. — А оно это как?

— Человек-свинья. Чудище, которое ходит по окраинам Одессы. После полуночи выходит, — коротко бросил старший. — Так… Стоп… Ты шо, за че-ловека-свинью не слышал? — не поверил он.

— Нет… — побледнел щуплый.

— Та, может, и нету его, — хмыкнул еще один беглец. — Люди, может, языком мелют, брешут. А может, и есть. Я вот за то уже как за пару дней такое заслышал.

— Люди просто так говорить не будут, — убежденно произнес мальчишка, который и заговорил о че-ловеке-свинье, напряженно вглядываясь в темноту.

Прошло минут пять. Все было тихо.

— Скупнуться бы! Кто со мной? — вдруг снова заговорил старший.

— Ни за жисть не пойду! — помотал головой второй. — Тут за днищем лодки можно схорониться, а как до пляжу пойдешь, оно тебя и схватит! Свиньи — они знаешь, как плавают?

— Свиньи плавают?! — вытаращился на него старший и вдруг, явно подражая взрослому, заржал, очевидно, представляя себе большую свинью, уверенно плывущую в водах Черного моря.

— Тю, бовдур! — обиделся второй. — Конечно плавают! Только кто им даст?

Слушая перепалку, щуплый мальчонка сидел ни жив ни мертв. Ему явно было не до смеха.

— Та расскажи, шо заслышал, — старший резко оборвал смех. — Бо народ такое говорит… Шо за шухер на постном масле? Человек-свинья — откуда оно взялось?

— А я знаю? — загадочно пожал плечами приятель. — Я его за штаны держал, шоб подглядеть, докуда оно вылазит? Люди говорят, та и я говорю.

— Ну, рассказывай вже! — нетерпеливо скомандовал старший и, сделав большой глоток вина, заерзал на неудобном, жестком боку старой лодки, приготовившись слушать.

— Чудище это… Ну, чудовище, которое ходит по окраинам, — поправился мальчишка, — хрен знает, откуда оно взялось! Но все, кто видел его, либо сошли с ума, либо попали к нему на зубы…

— А кто ж тебе рассказал-то? — хмыкнул старший.

— Та не перетыкивай меня, шлемазл! — вдруг рассердился автор страшного рассказа. — А то за чудище вообще говорить не буду!.. — Помолчав, он продолжил. — Так вот, оно ходит по окраинам Одессы, а выходит в полночь. И ест людей. Чудище высокого роста, ходит в плаще, даже летом, в широкополой шляпе. А главное…

— Что главное? — пискнул щуплый мальчишка.

— Главное — оно имеет свиное рыло, из которого торчат острые клыки! Понял? А кто встретит этого свино-человека, тот должен отдать ему не только душу, но и тело, бо это свиное отродье питается только человечиной. И предпочитает маленьких детей!

— Ага, конопатых! — снова засмеялся старший.

— Шо ты ржешь, как конь? — возмутился рассказчик. — Знаешь, за сколько людей оно вже поело? — И, вдруг заговорщически понизив голос, произнес страшным голосом, оглядываясь по сторонам, в темноту: — Мой дядька его видел… В Татарке, в селе этом, что по дороге к Овидиополю. А дядька мой работает в НКВД!

— Шо ж не пристрелил? — посерьезнел старший.

— Стрелял, — кивнул мальчишка. — Так пули его не берут! Дьявольское отродье! Дядька сказал: отродясь не было такого страху.

— А сюда оно не придет? — после долгой паузы прошептал щуплый.

— А кто знает? — ответил рассказчик. — Чудище, сказали, ходит по окраинам. А Лузановка — окраина Одессы, между прочим!

— Так, ну всё! — прикрикнул старший. — Достали уже! Мы сюда шо, за хрень всякую слушать прилезли? Нету никакого монстра! Поняли? Нету! А дядька твой пьяным был — напился да придумал, шоб не погнали из органов!

— Сам ты напился! — Мальчишка возмущенно вскинулся, сжав кулаки. — Да ты…

Резкий, утробный вой вдруг прорезал темноту и плавно перешел в глухой рык, еще долго стелющийся над морем, затихая.

— Мама… — побледнел старший. Щуплый мальчишка вдруг заплакал. Рык повторился, раздался с новой силой. Теперь он звучал все ближе и ближе. Путаясь в штанах, сбивая друг друга с ног, сорвавшись с места, мальчишки изо всех сил рванули в темноту…

Ширмой была огорожена тумбочка с примусом, на котором можно было подогреть чайник или что-нибудь приготовить.

ГЛАВА 2

Ночное дежурство началось непривычно рано — около шести вечера, когда, заступив на несколько часов раньше срока, Зинаида Крестовская переступила порог своего рабочего кабинета.

Честно сказать, называть это место рабочим кабинетом было преувеличением. Небольшая клетушка в так называемом «предбаннике», нечто вроде ординаторской. Узкая комната с тремя рабочими столами для врачей и крошечным окном, выходящим прямиком на бетонный забор.