Джентльмен с Харви-стрит (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Теперь пришло время сеньора Фальконе возразить своей собеседнице:

– Вы не преступница, Розалин, и мы все знаем об этом. И я считаю несправедливым, что вы, неся на себе это клеймо, перечеркнули всю свою прежнюю жизнь.

Женщина вскинула взгляд, потемневший, больной, и, не улавливая подтекста, спросила глухо:

– Зачем вы говорите мне это?

– Затем, что вам стоит вернуться и разобраться во всем. – И поспешно добавил в ответ на ужас, мелькнувший в глазах компаньонки: – Или хотя бы повидаться с родными. В конце концов, я уверен, вы и сами хотели бы этого.

– Но я не могу! – воскликнула женщина. – Я не могу даже думать об этом. Как вы сами не понимаете: срок давности преступления еще не истек, Энтони... – она осеклась, – мистер Ридли сам так сказал. Если я окажусь снова в Англии, то меня ждет тюрьма, а возможно, и виселица. Вряд ли там станут разбираться в произошедшем: признают само мое бегство признанием в преступлении. Сеньор, вы хотите избавиться от меня? Я настолько вам опротивела?

– Святая Мадонна, мисс Харпер, я и представить не мог, насколько сильно вы итальянка в душе! – отчего-то развеселился старик. – Какая экспрессия, страсть... Но я, право слово, не такое чудовище, чтобы желать вашей смерти на виселице, поверьте. Наоборот, я желаю вам только добра!

– Тогда закроем эту болезненную для меня тему, прошу. Я никогда не вернусь в Англию! Никогда.

– И все-таки я бы не зарекался. – Фальконе окинул присутствующих еще одним многозначительным взглядом.

Джек, уже догадавшись, что разговор этот начат им неспроста, осведомился:

– Вы что-то хотите сказать, не так ли, сеньор? Что-то важное...

– Да. – И старый граф оправил батистовые манжеты своей белой рубашки, по старой моде прикрывавшие кисти рук. – Я намерен отправиться в Англию, господа. И все вы поедете вместе со мной!

После секундной, но оглушительной тишины, когда даже птицы в саду, казалось, перестали скакать с ветки на ветку, оглашая воздух своим неумолчным концертом, обе девушки воскликнули в унисон:

– Я не поеду. – Аманда Уорд.

– Ни за что! – Розалин Харпер.

И только Джек сглотнул ком, вставший в горле...

Но ничуть не взволнованный подобной реакцией, Фальконе, по-королевски взмахнув старческой рукой, сказал:

– Это даже не обсуждается, сеньориты. Во-первых, я не отправлюсь в такой долгий путь без своей компаньонки... – Выразительный взгляд. – Доктор Сорентино ни за что меня не отпустит без вас, – в сторону Розалин Харпер. – А, во-вторых, вам, моя милая миссис Уорд, не помешает вернуться и разрешить все вопросы с наследством и вашими же родителями на месте, а не в бездушной, довольно утомительной переписке.

– Но...

Фальконе пресек возражение девушки очередным взмахом руки.

– А тебе, Джек, – посмотрел он на парня, – как знать, возможно получится разузнать что-то по делу де Моранвиллей. Инспектор Ридли, насколько я знаю, не оставляет попыток во всем разобраться!

Тут уж мисс Харпер не выдержала и, метнувшись вдоль каменного балкона, и сама чисто по-итальянски замахала руками.

– Нет, нет и еще раз нет, – сказала она, уже даже и не пытаясь казаться спокойной. – Это безумие чистой воды. Если Аманде и стоит отправиться в Англию, дабы решить, как вы и сказали, вопросы с наследством и повидаться с родителями, то мне делать там нечего. Как и Джеку. Если бы тайну смерти маленького Анри и можно было бы разрешить, то Энтони... Ридли давно бы ее разрешил. Так для чего тратить усилия и средства в тщетной надежде на возможный успех?! Это бессмысленно. Я ни за что не вернусь...

Фальконе, невозмутимо за ней наблюдавший, возразил все же:

– Розалин Харпер может не возвращаться, а вот моя компаньонка, Розалин Ридли, отправится со мной в Англию.

– Вы не имеете права меня принуждать. – Их взгляды скрестились. – Я увольняюсь прямо сейчас. Сеньор Фальконе, рассчитайте меня!

Последовала еще одна долгая пауза, и Фальконе вдруг схватился за сердце, откинувшись на подушку. И застенал, прикрыв полуобморочные глаза...

Аманда бросилась к старику и стиснула его руку.

– Что с вами? Вам плохо? – И к застывшей, бледной, как простыня, Розалин: – Боже мой, Розалин, помоги же, я не знаю, что делать...

Та, опомнившись, наконец, извлекла из шатлена склянку с лекарствами и накапала несколько капель в стакан.

– Сеньор Фальконе, это лекарство. – Она поднесла стакан к губам старика и, придерживая его за безвольно повисшую голову, заставила сделать глоток.

– Вот видите, до чего вы меня довели, бессовестная девчонка, – попенял тот через секунду, приоткрыв один глаз. – Никак смерти моей захотели! А я умру, непременно умру, когда некому будет за мною присматривать.

– Ваш внук присмотрит за вами.

– Тот самый, что спит и видит, как покидает меня?

– И вовсе я... – вспыхнул от возмущения Джек, но старик продолжал, обращаясь к мисс Харпер:

– Джек – славный мальчик, но совсем не смыслит в лекарствах... и стариках. – И открыв второй глаз: – Неужели, бесчувственная вы женщина, вы покинете старика, желающего под конец жизни навестить могилу собственной дочери? Моей бедной Аллегры, похороненной на чужбине, в холодной, английской земле.

Глаза его снова закрылись, а дыхание участилось. Мисс Харпер тоже прикрыла глаза, понимая уже, что старик разыграл тот единственный туз, перебить ставку которого ей не удастся.

– Допивайте лекарство, сеньор, – сказала она, выдыхая колючий комок, закупоривший горло.

Эпизод третий

Впервые за долгое время Розалин Харпер проснулась в холодном поту и рвущимся из груди сердцем: ей опять приснилась удавка пеньковой веревки, сдавившая шею до хруста, – не продохнуть. Она тщетно ослабляла её онемевшими пальцами, пихала их между грубой петлей и своей кожей на шее, но дышать уже было нечем... Она задыхалась. Она умирала на виселице, как детоубийца. И толпа ликовала, наблюдая за этим.

Она села в постели и, глотая воздух рывками, как в самом деле задыхавшаяся в петле, обхватила шею руками, убеждаясь, что это лишь сон, кошмар, вернувшийся снова, а не реальность, пугающая до дрожи.

Петли не было. И ничто не мешало дышать, но она все равно не могла успокоиться: снова и снова хваталась за шею, убеждаясь в нереальности сна. И умом понимала, что, если что-то и стопорило дыхание, так это сердце, подскочившее к горлу, да так там и стучащее, но эмоции были разуму не подвластны, и Розалин, в панике вглядываясь в замысловатые тени, скользящие по стенам, видела не дрожащие на ветру ветви деревьев, а остов виселицы, построенной для нее.

Страх перед смертью на эшафоте, с петлей на шее, зародил в ней отец своими рассказами: он бывало, вернувшись с работы и засев с трубкой у очага, целый вечер мог развлекать себя и детей историями из прапрадедовой жизни. Тот служил городским палачом в Баббакомбе и дело свое уважал, полагая его крайне важным для общества. И выполнял его добросовестно... «Хотя, видит Бог, и на старуху бывает проруха, – отец смеялся, рассказывая об этом, и хлопал себя по коленке, – и даже Джон Харпер однажды опростоволосился: четыре раза «вешал» одного парня. Нет, вы только представьте, четыре раза! Первый раз этот бедняга оборвался и упал на ноги; во второй раз отвязалась веревка, и тот упал во весь рост; в третий растянулась веревка, а в четвертый – вашему деду пришлось его приподнять, чтобы скорее удушить парня, так как веревка была слабо завязана. Никак дьявол помогал этому парню! Скажите, забавнейшая история?»

Ничего забавного Розалин в той истории не усматривала: забивалась под стол и дрожала, опасаясь, что палач с пеньковой веревкой явится и за ней. Мать вытаскивала её, дрожащую и перепуганную, и отчитывала отца за его «богомерзкие» разговоры, но он все равно из вечера в вечер смаковал истории об убийствах, находя их забавными и поучительными для детских ушей.

И Розалин частенько гадала, что было бы не испугайся она участи быть повешенной и останься в Лондоне с Ридли, а не сбеги, как преступница в Рим? Вдруг вся ее жизнь разрушилась из-за детского страха, который не вышло перебороть...