Дело о посрамителе воронов - Евдокимов Игорь

Поначалу Корсаков хотел вернуться в Петербург, в огромную съемную квартиру у Спасо-Преображенского собора. Конец этим планам положила трагедия, потрясшая всю Россию. 1 марта 1881 года от рук бомбистов-народовольцев погиб император Александр Николаевич. Адская машина, брошенная террористом, оторвала ему обе ноги. На смертном одре государь приказал отнести его в Зимний дворец, где и скончался, передав власть сыну. Столица погрузилась в хаос – ловили народовольцев. На покой в таких обстоятельствах рассчитывать не приходилось.

Матушка предлагала перевезти его домой, под Смоленск, но Корсаков упорно отказывался от её приглашений, утверждая, что не хочет обременять её. В результате, со штатом из слуг (которых он нанял впервые за всю свою взрослую жизнь), Владимир въехал в усадьбу одного промотавшегося дворянина, который был более, чем счастлив получить в лице жильца источник постоянного дохода на пару месяцев. Дом был старый, но комфортный, с обязательной колоннадой и маленьким садиком, куда завернутого в пледы Владимира (словно героя известного романа господина Гончарова) выносили в кресле.

На Пречистенку и доставили письмо, изначально пришедшее в больницу. На листе бумаге изящным почерком было выведено:

«Любезный друг Владимир Николаевич! (зачеркнуто)

А, чего уж там, Володя! Слыхал, ты оказался в больнице, поставив на уши господ докторов? Надеюсь, мое письмо найдет тебя в добром здравии. Ну, или хотя бы просто найдет.

Твой покорный слуга служит нынче чиновником особых поручений при особе Владимирского губернатора. Я тебе еще расскажу, как мне посчастливилось оказаться на эдакой должности, история презабавнейшая. Но пишу я тебе сейчас не за этим. Уж прости, вынужден просить твоей помощи.

Помнится еще в университете ты увлекался всяческими курьезными диковинами и чертовщиной. Я тогда еще смеялся над тобой. Сейчас не смеюсь, ибо оказался я персонажем истории, которая смахивает на произведения незабвенного Алексея Константиновича Толстого. И сердце мое сейчас разрывается между счастьем и страхом.

Володя, я счастлив! Я влюблен! При том – влюблен взаимно. Избранница моя до того прекрасна, что даже у такого ворчуна, как ты, не найдется язвительных словечек в её адрес. И это как раз причина, по которой я обращаюсь за твоей помощью.

Живет она с родней в усадьбе. И, доложу я тебе, более жуткого семейства видеть мне не доводилось. «Жуткого» – не в смысле отца-скряги и матери-грымзы. Нет, творятся там дела страшные и необъяснимые. За неделю у них в гостях я чуть не поседел, и сбежал только чудом, с помощью ненаглядной моей Танечки. Теперь мне нужно вернуться за ней, чтобы увезти подальше, но… Боюсь! Веришь, пишу эти строки – и волосы шевелятся на затылке! Подробности не могу доверить бумаге по причине, которая станет ясной, когда приедешь. Умоляю! Как только получишь мое письмо – сразу же ответь телеграммой и сколь возможно скоро приезжай во Владимир. Без тебя я с ними пропаду.

Всегда твой покорный слуга, Дмитрий Теплов».

– И ты намерен ему помочь? – наконец нарушил молчание Петр.

– Да. Более того, я уже отбил ответную телеграмму и послал слугу на вокзал за билетом.

– Прости, но мне казалось, что тебе нужно несколько в другую сторону, – по тону брата Владимир понял, что Петр по-настоящему зол.

– Я… – он замялся. – Я не могу…

– Черт возьми, Володя! – взорвался Петр. – Ты же слышал, что сказал тебе полковник! Ты знаешь, что тебе нужно сделать! Что нужно найти! И ты раз за разом находишь причины не ехать домой! Сначала здоровье! Потом «не хочешь обременять матушку своим присутствием», – он издевательски передразнил голос брата. – Что-то твое здоровье не мешает тебе отправиться во Владимир по зову университетского дружка! Так в чем же дело?

– Ты сам знаешь, в чем! – повысил голос в ответ Владимир.

– Твои кошмары? А ты не думал, что они показывают картину, которая ждет тебя, если ты не вернешься домой?!

– Во-первых, нет, не думал! В своих снах я приезжаю домой именно для того, чтобы найти ответы в отцовских документах! И ждет меня там лишь смерть и запустение! А во-вторых, кошмары – это полбеды. Раз уж ты апеллируешь к полковнику, не к ночи будь он помянут, то скажи-ка, что еще он мне тогда сказал? Или что мне сказал Павел?

Постольский навестил Владимира лишь один раз, перед возвращением в Петербург. Вид у молодого поручика был отстраненный, если не сказать больше. Когда Корсаков начал допытываться, в чем причина перемены, Павел первое время лишь отнекивался, но в конце все же уступил. Он рассказал все, что видел, пока сам Владимир лежал без сознания. О существе из зеркала. О страшной гибели убийцы из Дмитриевского училища.

– Оно сидит где-то во мне! – Владимир стукнул кулаком в грудь. – Полковник прав! Та тварь, что я видел в доме Ридигеров выделила меня не случайно. Её привлек мой дар. Что-то, что осталось у меня внутри после нашей схватки в той горной пещере. И ты хочешь, чтобы я притащил это домой?!

– Ну, броситься на выручку приятелю тебе это не мешает?

– Дмитрий мой друг, но с нашими тайнами он не связан. Мне нужно… Я даже не знаю, что сказать! Мне нужно понять, что я – это все еще я. Что из зеркала на меня не смотрит кто-то другой. Убедиться, что я не стал невольной дверью в наш мир для чего-то, чему здесь не место. Вот почему я еду во Владимир, а не домой. Доволен?!

– Буду доволен, когда ты вернешься в Корсаково и выяснишь, кто же пытался убить отца и нас, – отрезал Петр. – А до тех пор… Черт с тобой, поступай, как знаешь!

IV

5 мая 1881 года, четверг, Нижегородская железная дорога.

Путешествие поездом из Москвы в нижегородском направлении разительно отличалось от аналогичной поездки из Первопрестольной в Петербург, и Корсаков в полной мере прочувствовал это на себе. Взять к примеру вокзал! В столицах стоят красивейшие братья-близнецы работы Константина Тона – изящные дворцы с часовыми башенками, внутри – паркет, зеркала и мрамор. Даже окрестности кое-как привели в порядок, не говоря уже о том, что вокзалы хотя бы находились в черте города. Нижегородское же направление мало того, что брало свое начало за Камер-Коллежским валом, так еще встречало незадачливых путников мрачной разрухой Рогожского предместья – и это была просто затравочка для начала.

И без того погруженный в прескверное расположение духа, Владимир мрачно взирал убогонькое одноэтажное деревянное здание. По какому-то недоразумению этот сарай принадлежал одной из богатейших железных дорог, связывающей Москву с главной российской ярмаркой. Внутри царила невообразимая давка, пассажиры жались к дверям, ведущим на платформы, в ожидании разрешения садиться в вагоны. Корсаков, мрачно прищурившись, стоял посреди своих многочисленных баулов (хотя следует отдать должное – и в половину не столь объемных по сравнению с тем набором, что он привез в Москву) и пытался найти альтернативные проходы на перрон в обход шумной ароматной толпы, пока не увидел слегка облезлую табличку «Зала I класса». В этот момент часы, каким-то чудом встроенные в деревянное здание, пробили половину четвертого. Двери распахнулись и пассажиры, словно прорвавшая дамбу бурная река, бросились на перрон, занимать места.

– И куда меня понесло? – задумчиво пробормотал себе под нос Корсаков, но все же сунул трешку попавшемуся под руку носильщику и проследовал на перрон.

Единственное свободное место в вагоне первого класса оказалось напротив огромного краснолицего купца, которому и одному-то было тесно в старом купе с низким потолком и узкими короткими диванчиками. Корсаков кое-как протиснулся к окошку, вежливо улыбнулся попутчику и закрылся газетой прежде, чем тот успел открыть рот, чтобы завязать разговор. Публика за окном продолжала брать штурмом вагоны ниже классом и Владимир даже боялся представить, что творится там. В четыре часа пополудни раздался третий звонок, обер-кондуктор торопливо пробежал вдоль вагонов, давая на ходу свисток. Локомотив ответил ему своим протяжным гудком и поезд натужно отполз от перрона. Купец, тяжко дыша, перекрестился. Корсаков был близок к тому, чтобы сделать то же самое.