Горение. Книга 2 - Семенов Юлиан Семенович

– А вы вспомните. Надо вспомнить, Микульска, мы это сейчас в протокол опроса станем писать, это в военно-полевой суд пойдет так что вы уж постарайтесь все дотошно вспомнить, от этого ваша жизнь зависит, жизнь, вы поймите это, время-то особое, анархическое время, слабинку давать мы не вправе – дали уж, хватит! Ну, где?

– На Маршалковской…

– После встречи с Бахом?

– Нет, до.

– В каком месте?

– Возле дома два.

– Зачем глупо врете?

– Я бы на вашем месте так не разговаривала с дамой!

– С кем?! С дамой? Они но улицам ходят, дамы-то! А здесь сидят государственные преступники, Микульска! Люди, преступившие черту закона! Итак, где к вам подошел преследуемый?

– В начале Маршалковской…

– Не врите мне! – Сушков ударил ладонью по столу. – Что он, к вам в пролетку вскочил?! Вы до Маршалковской на пролетке ехали! Мы извозчика опросили! У нас свидетель есть! И вахтер в вашем кабарете описал неизвестного, который у вас был! С чемоданом. Сначала Бах, а потом второй социалист, с бомбами! Что вам сказал Бах? От кого он к вам пришел? Какие дал указания? Ну! Живо,!

– Он… Он ничего не сказал…

– А зачем он к вам приходил? В покер играть? Или, может, он ваш любовник? Может, он коханый у вас?

– Он… Я не знаю… Он сказал, что моей жизни угрожает опасность…

– Какая опасность? От кого?! – Сушков усилил ритм, он вколачивал вопросы, словно гвозди, одним ударом – и по шляпку.

– Он сказал, что мне угрожают злоумышленники…

– Так бы сразу и говорили, черт возьми! Какие злоумышленники? Шантажисты? Грабители? Насильники?

– Грабители… Он сказал, что они повсюду меня преследуют…

– Он описал их?

– Я не помню…

– Вспомните!

– Нет… Не знаю… Я сейчас ничего не помню…

– Больше он вам ни о чем не говорил?

– Нет!

– Приказов от партии не передавал?

– Нет, нет! Какие приказы? От кого?!

– А почему он скрыл от вас свою профессию?

– Я… Почему скрыл?

– Разве признался, что работает сапожником! Неужели он сказал вам об этом?!

– Нет, нет, не говорил…

– А может, он даже обмерял вашу ногу?

– Нет. Я не помню…

– Не врать! Обмерял? Или не обмерял? Да или нет?

– Я не понимаю, какое это имеет касательство к делу?

– Главное! Извольте ответить: да или нет?

– Вы его спросите, я не помню, ну, право же, не помню!

– Он ответил уже, теперь я вас спрашиваю!

– Но я ему верю… Что он сказал – то и было…

– Да или нет? В последний раз спрашиваю!

– Нет!

Сушков взял папку, открыл ее и зачитал Микульской:

– Я, Бах Ян Вацлав, показываю, что обмерил ножку пани Микульской у нее в гримуборной и сторговал цену – девять рублей золотом. Никаких других разговоров, кроме как о баретках, я с нею не вел, на Маршалковской встретил ее случайно и, выполнив ее просьбу, донес чемоданчик фирмы «Брулей и сын» до вокзала.

Сушков читал липу, по чистому листу бумаги читал – был убежден, что женщина не попросит протокол допроса, ничего в этом деле не понимает; несчастный инструментарий хитроумной операции, задуманной полковником, – всего лишь.

– Ну? – спросил Сушков. – Что на это скажете? По-прежнему верите Баху или сомнение появилось?

– Чего вы хотите от меня? – Микульска не удержалась, заплакала. – Это какой-то ужас… В чем я виновна? Чего вы добиваетесь?

– Я добиваюсь правды. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все. От начала и до конца…

– Микульска вытерла слезы тонкими пальцами и сказала: – В таком случае я желаю говорить с Игорем Васильевичем Поповым…

– A y нас нет никакого Попова, – ответил Сушков. – Кто такой – Попов?

– Как так нет Попова? – ахнула Микульска. – Он же начальник Варшавской охраны!

Сушков рассмеялся, не разжимая рта:

– Кто вам сказал, что Попов начальник охранного отделения? Очень мне это интересно узнать…

– Мои друзья…

– А как зовут ваших друзей?

– Вы же все равно их не знаете!

– Да?

Сушков поднялся, глянул на часы, глянул причем украдкою, и сказал:

– Пойдемте.

Микульска, не спросив даже, куда ее ведут (это сразу же отметил Сушков), покорно поднялась со стула и двинулась к двери.

Сушков спустился с нею на второй этаж, распахнул дверь кабинета номер девять, офицер вскочил из-за стола, щелкнул каблуками, но Микульска даже не заметила ничего этого, потому что завороженно, не скрывая ужаса, смотрела на того человека, который приходил к ней в театр с чемоданчиком. Сейчас он сидел понуро, руки и ноги в кандалах, волосы спутаны, закрывают глаза, рот дергало тиком.

– Ну, узнали? – спросил Сушков. Обернулся к жандармам: – Запирается или дает правдивые показания?

– Теперь говорит правду, – ответил поручик, выделив слово «теперь», – все вываливает.

Сушков подошел к «арестанту», поднял кулаком его подбородок:

– Ну, сволочь, ты где этой барышне бомбы передал?

– В кабарете, – прохрипел тот.

– Что сказал ей?

– Сказал, что известное лицо у нее заберет.

– А она не спросила тебя, что это за «известное лицо»?

– Нет, не спросила, ваше благородие.

– Значит, она знала, кто у нее бомбы заберет?

– Конечно, знала…

Сушков отнял кулак от лица «арестанта», и тот уронил подбородок на грудь, завыл, заплакал тонко, начал головою мотать:

– Это он, он, сволочь, всех под гибель подводит, а сам в стороне стоит! Будь они все трижды неладны, господи!

– Кто «он»? – быстро спросил Сушков.

– А вы у ней спросите! Она про него знает, он мне говорил, что Микульска все сделает, все исполнит!

Сушков отметил, что провокатор работает прекрасно, в высшей мере естественно, подошел к Микульской, наклонился к ней, касаясь губами волос, ощутил едва уловимый теперь запах духов, стиснул зубы:

– Ну? Каково?

– Мне плохо… Я хочу сесть…

– Может, прилечь желаете? – еще тише спросил Сушков. – А? С трудом оторвавшись от горького аромата духов, он взял Микульску под руку, коротко бросил поручику:

– Продолжайте допрос, – и вышел.

Он вел ее по коридору, уже пустому, и шаги его были гулкими. Он чувствовал бессильную, податливую руку Микульской и вспомнил Попова: «Играть – до черты. Разогреть – да, но если кто переступит грань – пристрелю. Лично. На месте». Те, двое, которые с водкой ужинали, ждут вызова. Они-то и должны Микульску попугать, разогреть – если сама не расскажет все. Абсолютно все. Она уже сломана спектаклем с провокатором, который всучил ей бомбы, взятые недавно охраной во время ликвидации явки анархистов, она уже готова, осталось подтолкнуть. В критический момент – время заранее обговорено – появится Попов. Как по нотам. Заговорит, канашечка, куда ей деться… Только могут молодцы не удержаться – хороша! Кожа-то, кожа какова, аромат горький, сладостный. Ну, и не удержатся… Он бы и сам не удержался… Занятно, что она с Поповым встречу попросила, – значит, на сломе… «Нас с ней знакомили», – вспомнил слова Попова. Так он и представился ей начальником охраны! Не те времена, мы ныне профессию свою тщательно скрываем, куда как тщательно! Стоп! А если она его любовница? Почему? А потому, что она встречи с ним запросила, когда я в тупик ее загнал. Хорошо, положим, я докопаюсь. Что тогда? Какой навар получу? Лишнее знание не всегда к добру приводит. Она ему бухнет, он начнет меня жевать, а челюсти у него хваткие и зубов полон рот, а зубенки маленькие, крепкие – у всех простолюдинов зубы до старости хороши, только у нас, голубокровок, крошатся с юности… Нет, а почему все-таки я допустил возможность, что она его «кохана»? Потому что у нее глаза изменились, когда про Попова сказала… А он, верно, не зря пробросил мне про посещение кабарета… Нет, нет, у нее в глазах был слом, там и гордость была, на донышке было гордости, и страх, и отчаяние, она тянулась к спасению, к последней надежде, когда его назвала. И ужас у нее в глазах появился, когда я ответил ей, что никакого Попова у нас нет… «Арестант» хорошо сыграл, молодец «Грозный», надо будет выписать ему вознаграждения рублей двадцать, никакой артист такого не сыграет, как он… Интересно, коли Попов ее кохал и офицерики-молодцы преступят черту, перегреют актрисулю, как себя Попов поведет? Стрелять-то не станет, это значит открыться, в связи с преступницей признаться, она ж преступница, мы «Грозного» выведем, он в «побег» уйдет, она одна останется, если Баха к тому же до смерти замордуют. Хм, коханье с преступницей? А кого вместо Попова пришлют? С этим можно работать – сам живет и другим не мешает, а ну, какой Шевяков объявится? А мне в его кресло не вскочить, я ведь еще только исполняю должность заместителя заведующего, мне еще год надобно просидеть, тогда только… Если б такое через год, а?! Может, запьет горькую, если он ее кохал? Это б хорошо, коли запил, это б куда как хорошо… Годик и пройдет, за этот годик из «исправляющего должность» легче легкого в постоянные заместители выйти. А почему, собственно, он должен запить? Таких о нем сведений не было… Но уж больно глаза у него играют, больно он любит жизнь и себя в ней, в жизни нашей… Ну и что? На одной, что ль, Микульской свет клипом сошелся? Да и предположение это пока, играю это я, за него играю, а он не прост, так легко за него пешку не двинешь, а уж фигуру – тем более. Нет, лучше присмотреться, лучше мозольку-то поприжать – резать рискованно. Лучше его высветить поярче, лучше в дневничок занесть: был бы товар – продать никогда не поздно, опасно продавать раньше времени, это да…