Воробей под святой кровлей - Питерс Эллис

Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55

Артиста выдворили, конечно, без всякой учтивости, ибо гости к тому часу вовсю разгулялись и стали буйны.

— Когда же это случилось? За час до полуночи?

— Раньше. Еще никто из гостей не уходил. Меня вышвырнули за дверь и обратно не пускали. — У молодого жонглера был уже богатый опыт такого рода, не раз он оказывался совершенно беззащитным и беспомощным. Упавшим голосом он закончил: — Я даже не смог забрать свои шарики. Они все пропали.

— Итак, тебя выгнали за ворота в холодную ночь. Но как же случилось, что за тобой начали погоню? — Худая рука, которую аккуратно бинтовал Кадфаэль, дернулась в бессильной ярости. — Тише, дитя мое! Вот так, хорошо! Я хочу как следует забинтовать этот порез, он срастется без следа, если ты будешь держать руку спокойно. Так что же ты сделал?

— Поплелся прочь, — с горечью сказал Лиливин. — А что мне было делать? Сторож выпустил меня через калитку в городских воротах, я перешел через мост и спрятался в кустах на этом берегу. Я решил переждать до утра, а там идти в Личфилд. Если подняться от реки по тропинке, попадаешь в лесок, мимо которого идет дорога в ваше аббатство, я пробрался туда, нашел себе удобное местечко и улегся в траву, чтобы переспать ночь.

Но, как видно, обида за свою беспомощность все еще кипела в нем и жгла ему душу, если все, что он рассказал, было правдой. Давняя привычка к несправедливому обращению и унижениям — плохое утешение для человеческого сердца.

— Но как же получилось, что через час они вдруг всей толпой с криками помчались тебя ловить, вопя, что ты вор и убийца?

— Видит Бог! — воскликнул юноша, задрожав всем телом. — Я, как и вы, ничего не понимаю! Я уже засыпал, как вдруг слышу топот и вой на мосту. Я и не догадывался, что они пришли по мою душу, пока они не ворвались в Форгейт. Да и кто бы не испугался на моем месте, будь он хоть трижды не виноват! А потом я расслышал, что они орут про убийство, и что, мол, они убийце покажут, и что убийца — нищий бродяжка. Они готовы были разорвать меня в клочья. В лесочке они растянулись цепью и начали шастать по кустам, тут я и пустился бежать, дай Бог ноги, а то бы они меня непременно нашли. И тогда вся орава кинулась за мной по пятам. Они уже хватали меня за волосы, когда я влетел в дверь церкви. Но пусть Бог меня накажет, если я знаю, в чем они меня подозревают! А если я соврал, умереть мне на этом месте!

Кадфаэль кончил бинтовать его руку и натянул на повязку драный рукав.

— По словам молодого Даниэля, отца его, кажется, ударили по голове и очистили его сундук с драгоценностями. Невеселое окончание свадебного пира! А как я понял из твоего рассказа, все это, наверное, случилось после того, как тебя выгнали из дома, не заплатив за работу. В таком случае неудивительно, если в поисках преступника они в первую очередь вспомнили о тебе, тем более что ты ушел обиженный.

— Клянусь вам! — страстно возразил молодой человек. — Мастер был цел и невредим, когда я его видел в последний раз! При мне никаких драк не было, и, кроме меня, никто не пострадал, все веселились, выпивали и пели песни. А что случилось после, о том я знаю не больше вашего. Я ушел со двора — что толку было там оставаться? Поверьте мне, ради Бога, святой отец! Не трогал я ни хозяина дома, ни его денег!

— Раз так, значит, правда в конце концов откроется, — твердо ответил Кадфаэль. — А до тех пор ты здесь в безопасности. Тебе остается уповать на правый суд и на аббата Радульфуса. Расскажи им все так, как ты сейчас рассказал мне. Главное, у нас в запасе есть время, а правда всегда выйдет наружу. Ты слышал, что сказал отец-настоятель: эту ночь оставайся спать в церкви, а завтра, если они придут к разумному соглашению, ты сможешь передвигаться в пределах аббатства.

Дотронувшись до Лиливина, Кадфаэль понял, что тот еще не оправился от страха: он был холодный и трясся, словно в ознобе.

— Освин, — бодро позвал Кадфаэль своего помощника, — сбегай-ка в кладовую и принеси мне парочку одеял, а затем разогрей на жаровне хорошую порцию вина да не забудь приправить его специями! Нашего гостя надо как-то согреть.

Освин, который все время с похвальным старанием держал язык за зубами, хотя так и стрелял глазами, разглядывая пришельца, в порыве усердия бегом пустился выполнять приказание. Лиливин проводил его настороженным взглядом, а затем так же настороженно стал следить за Кадфаэлем. Ничего удивительного, что он ни к кому не испытывает доверия!

— Вы меня не бросите? Они еще непременно наведаются к дверям до рассвета.

— Я тебя не брошу, не беспокойся, пожалуйста! — успокоил его Кадфаэль и тут же мысленно признался себе, что такой совет трудноват для исполнения, особенно в положении Лиливина. Однако, напившись пряного пунша, он по крайней мере заснет.

Вернулся Освин с разгоревшимся от беготни и угольного жара лицом и принес два толстых грубых одеяла, в которые благодарно укутался Лиливин. Пряное вино он выпил с удовольствием. На его худом разбитом лице выступил слабый румянец.

— Ступай-ка, дружок, спать, — сказал Кадфаэль, провожая Освина к дверям, ведущим в спальные помещения. — До утра можно не беспокоиться, а там будет видно.

Брат Освин с любопытством оглянулся на закутанного в одеяла юношу, уместившегося в уголке просторной приорской скамьи, и шепотом спросил:

— Как вы думаете, неужели он и правда убил человека?

— Подождем, дитя мое, — ответил со вздохом Кадфаэль. — Надо сперва узнать толком, что случилось на подворье Уолтера Аурифабера. Сомневаюсь, что там вообще кого-то убили. Подвыпив, кто-нибудь мог пустить в ход кулаки. Возможно, кто-то кому-то расквасил нос, кто-нибудь сдуру поднял крик, другие его подхватили. Ложись спать, утро вечера мудренее!

«Да и мне тоже остается только ждать утра, а там будет видно», — подумал Кадфаэль, провожая взглядом удаляющегося Освина.

Сомнения сомнениями, однако же не все его громкоголосые обвинители были пьяны. Было очевидно, что в доме Аурифабера произошло какое-то из ряда вон выходящее событие, столь внезапно прервавшее свадебное торжество. А что, если Уолтер Аурифабер и впрямь был кем-то убит, а его сокровища похищены? Неужели этим несчастным существом, свернувшимся в клубок под одеялами, которое не может уснуть от страха, хотя у него глаза уже смыкаются от хмельного питья? Хватило бы у него духу на это даже после горькой обиды? Да и по силам ли ему было управиться с таким делом, если бы он и осмелился? Ясно было только то, что, если он совершил грабеж, у него было очень мало времени, чтобы спрятать награбленное в темноте и в малознакомом городе. В его рваненькой пестрой одежонке с трудом нашлось бы место, куда засунуть один пенни, который ему кинула старая госпожа, а о том, чтобы спрятать на себе содержимое сундука, нечего было и думать.

Когда брат Кадфаэль, стараясь не шуметь, осторожно приблизился к скамье, смеженные веки жонглера тотчас же распахнулись и он испуганно посмотрел на своего опекуна широко раскрытыми синими глазами.

— Не пугайся, это я! Никто, кроме меня, не потревожит тебя этой ночью. Если ты хочешь знать мое имя, меня зовут Кадфаэль. А тебя — Лиливин?

Это имя удивительно подходило для бродячего актера — такого юного, одинокого и, несмотря на бедность, гордого тем, что он в совершенстве владеет своим ремеслом. Ведь он и гимнаст, и акробат, жонглер, плясун, музыкант, и, хотя жизнь у него совсем нелегкая, он умеет повеселить на славу других.

— Сколько тебе лет, Лиливин?

Полусонный, он боялся по-настоящему уснуть и казался сейчас совсем ребенком. Он лежал на скамье, спеленатый, точно младенец, который разрумянился и утешился, согревшись в теплой постельке

На вопрос Кадфаэля он не мог дать ответа. Нахмурив светлые брови, он ответил наугад:

— Думаю, что мне уже минуло двадцать. Может быть, мне и больше. Бродячие актеры могли приуменьшить мои годы — детям больше подают.

Должно быть, так и было. Лиливин был хрупкого сложения, тонок в кости и невысок. Возможно, ему года двадцать два, но никак не больше.

Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55