Плач - Сэнсом К. Дж.

В два часа. Это, по крайней мере, позволит мне утром посетить инспекцию Коттерстоука. Я взглянул на лорда Парра: лицо старика оживилось при надежде на прогресс. Но мне не хотелось снова посещать Тауэр. Пять лет назад, благодаря сговору между Ричем и Билкнапом, меня ненадолго посадили туда. Я не знал, известно ли это моему собеседнику. Вероятно, да. Скорее всего, он знал обо мне все. И сейчас он насмешливо посмотрел на меня:

— Какие-то трудности?

— Милорд, простите меня, но мы увеличиваем число тех, кто знает, что у королевы что-то украли. Это может дойти до короля. Не могу удержаться от мысли… ну, не в интересах ли королевы пойти к нему и во всем признаться. В этом случае он будет наверняка милосерднее, чем если книгу начнут продавать на улицах и он узнает, что королева утаивала ее от него.

Тут лорд Парр набросился на меня. В многолюдном дворе он сдерживал голос, но тон его был свиреп:

— Не вам давать королеве советы в таких вопросах! И помните, что она по-прежнему в страшной опасности. В Тайном совете все знают, что по-прежнему что-то затевается, что Пэджет и Гардинер ведут тайные переговоры с королем. Мой племянник Уильям, брат королевы, как и большинство, не из их круга, но что-то зреет, и от этого Гардинер ведет себя самоуверенно, несмотря на неудачу с гонениями, и от этого он тихо улыбается, когда Уильям проходит мимо!

— Но ведь книга не является еретической, — продолжил я, — и скоро ожидается прибытие ко двору сэра Эдварда Сеймура, как, я слышал, и лорда Лайла. Оба реформаторы, и в союзе с Паррами они станут силой…

— Королеве небезопасно признаться королю! — Старик гневно затряс головой, и я увидел на его лице еще более сильное напряжение. — Ей-богу, сэр, вы переступаете черту! Союз между Паррами и Сеймурами — это не ваше дело. Вы ничего не знаете об этом, как и о придворных махинациях. — Он понизил голос: — Но вы должны были понять за все эти годы: чего король не может терпеть — так это малейшего подозрения в неверности.

— Я хотел лишь помочь, милорд.

— Тогда не суйте свой нос в дела, которые вам не по чину. И помните, мастер Шардлейк, вы отчитываетесь только передо мной. Будьте у Средних ворот Тауэра завтра в одиннадцать, на лошади и в робе. — С этими словами лорд Уильям повернулся и похромал прочь.

Я посмотрел ему вслед. Горячее солнце пекло мне голову. Попытавшись отступить, я совершил промах. Я оправдывал себя, и все же почва у меня под ногами словно покачнулась, как палуба «Мэри Роуз», когда корабль шел ко дну. Но когда я закрыл глаза, на представшей пред моим внутренним взором картине был не опрокидывающийся корабль, не падающие в море люди, а Анна Эскью на костре, ее разлетающаяся от взрыва пороха голова.

Глава 16

На следующее утро я встал рано, чувствуя усталость еще до того, как начался день. Предыдущим вечером я послал записку Оукдену: я беспокоился за него, поэтому предупредил печатника, что убийцы Грининга все еще на свободе, и посоветовал ему позаботиться о своей безопасности. Лорд Парр не уполномочил меня на такую записку, но я считал это своим долгом.

Внизу Джозефина накрывала стол для завтрака. Я снова задумался о ее трениях с Мартином Броккетом, но сегодня она казалась оживленной и веселой.

На улице опять было тепло и солнечно. Я вспомнил, что сегодня вечером приглашен на ужин к Коулсвину. Во второй половине дня я должен был прибыть в Тауэр, и мне подумалось отменить договоренность, но потом я решил, что после посещения тюрьмы будет неплохо провести время в простой человеческой компании.

Сначала я зашел в контору. Барак и Скелли были за работой. Николас, как сказал Джек, уже ушел — обходить мастерские вышивальщиков. Очевидно, накануне он не добился успеха. Барак говорил несколько обиженным тоном: он действительно не любил, когда его отрывают от дела. Я сказал, что иду на инспекцию и что во второй половине дня меня тоже не будет.

— Почему бы не послать эту Слэннинг к черту и не сказать ей, чтобы нашла другого адвоката, раз вы так заняты? — проворчал Джек.

— Не могу без серьезного повода, — упрямо ответил я. — Я взялся за это дело и должен довести его до конца.

— Даже если голова занята совсем другим?

— Да.

Я оставил своего помощника, чувствуя некоторую неловкость.

Дом миссис Коттерстоук находился в Доугейте [28], на другом конце города, и поэтому я поехал по Чипсайду. Лавки только открывались, рыночные торговцы расставляли свои лотки. Я вспоминал свой разговор с Коулсвином и нашу договоренность попытаться разрешить это дело достойным образом. У меня мелькнула мысль осторожно поговорить с членами гильдии галантерейщиков о семействе Коттерстоуков, но это нарушило бы профессиональную этику, да и все равно у меня не было времени.

Впереди я заметил другого юриста в черной робе: он ехал медленно, опустив голову, словно в задумчивости. Поняв, что это Филип Коулсвин, я догнал его.

— Дай вам Бог доброго дня, брат Шардлейк! — поприветствовал он меня.

— И вам также. Вы готовы к инспекции? Моя клиентка будет там. А ваш?

— Мастер Коттерстоук? О, несомненно. — Коулсвин иронически улыбнулся и добавил: — Моя жена будет рада увидеть вас вечером. Около шести. Это не слишком поздно?

— Это будет вполне удобно. У меня во второй половине дня дела.

Мы поехали рядом. Филип, похоже, был занят своими мыслями и говорил мало. Потом мы проехали мимо переулка, в котором слышались какие-то крики. Двое плотных мужчин вынесли из дома на улицу мебель — выдвижную кровать, стол и пару расшатанных стульев. Они погрузили все это на повозку, а женщина в дешевом грубом шерстяном платье и несколько маленьких детишек, уцепившихся за ее юбку, стояли рядом с каменными лицами. Какой-то человек средних лет громко спорил с большим детиной с дубинкой на поясе, который наблюдал за погрузкой:

— Мы лишь на месяц просрочили арендную плату! Мы жили здесь двенадцать месяцев! Что я могу поделать, если ремесло не идет!

— Это меня не касается, почтеннейший, — без тени сочувствия отвечал здоровяк с дубинкой. — Не пла́тите — съезжайте.

— В этом году люди даже мелкий ремонт не хотят делать — при таких налогах, какие пришлось платить на войну! И цены растут… — Недовольный обернулся к небольшой собравшейся толпе. Послышались сочувственные голоса.

— Выселение, — тихо заметил Коулсвин.

— Их много в этом году, — отозвался я.

Жена строителя вдруг бросилась вперед и ухватилась за сундук, который двое мужчин вынесли из ее дома.

— Нет! — закричала она. — Это инструменты моего мужа!

— Все забирается за долги, — сказал большой детина.

Строитель присоединился к жене, и его голос звучал почти безумно:

— Я не смогу работать без них! Мне позволено оставить инструменты!

— Оставьте сундук! — угрожающе крикнул какой-то человек, только что подошедший к толпе. Мужчина с дубинкой — по всей вероятности, представитель домовладельца — беспокойно осмотрелся: толпа все прибывала.

Мы остановились, и Коулсвин крикнул:

— Он прав! Он может оставить себе орудия своего ремесла! Я юрист!

Толпа обернулась к нам. Многие смотрели враждебно, хотя Филип и пытался помочь: юристы не пользовались популярностью. Впрочем, человек с дубинкой даже обрадовался.

— Хорошо! — крикнул он. — Оставьте сундук, раз таков закон!

Потом он сможет оправдаться перед нанимателем, что, мол, в дело вмешался законник.

Грузчики поставили сундук, и женщина села на него, собрав вокруг детей.

— Можете идти, крючкотворы! — крикнул нам кто-то. — Очистили свою совесть, да?

Мы поехали дальше.

— У бедных людей страшное искушение засомневаться в Божьем промысле, — тихо сказал Коулсвин. — Но когда-нибудь настанет Божеское братство и справедливость для всех сословий.

Я печально покачал головой:

— Раньше я тоже так думал. Я верил, что доходы от монастырей пойдут на справедливость для бедных, что король, став главой Церкви, будет относиться к ним не так, как прежняя Церковь. Но все деньги ушли на расширение Уайтхолла и других дворцов или были выброшены на войну. Неудивительно, что некоторые пошли по более радикальному пути.