Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович

Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131

Но Путь к Чертогам Света был закрыт отступникам, и требовалось немало жертвенного труда, чтобы отыскать его начало. Поэтому русские святилища и жрецы не указали Аббаю дороги к Храму, зато узнал он о Птичьем Пути, который мог привести к цели. На Руси же была летняя пора, птицы сидели на гнездах, и следовало ждать осени. С первым зазимком чародей двинулся супротив улетающих на Юг птичьих стай и скоро достиг реки Ра. Встретился ему долгобородый старец – птичий данник, который на дворе своем рожь молотил и сеял по земле, замерзающей в камень. В тот час же рохданит затаился в суслоне, чтобы посмотреть, зачем же этот сеятель бросает зерно в мертвеющую землю? Не таинство ли сокрыто в этом действии, не обряд ли волхвовской, неведомый Аббаю? Скоро в излучине реки появился лебединый клин, и чародей в тот же миг утвердился в мысли, что стоит на Пути, ибо, путешествуя на реку Ганга, он уже хаживал вслед за птицами и едва только не достиг южной святыни народов Ара. Путь ему был открыт! Небесная твердыня не хранила следа, но лебеди летели вдоль реки, и Аббай уж вознамерился идти дальше, минуя хоромы старика, но тут птицы встревожились, закружились над землей и не хотели садиться, хотя долгобородый и кланялся им, и руками махал. Птицы только полнились гневом, и вот, разъярившись, бросились на терем – побили окна, смели узорочье под застрехами и расклевали кровлю.

– Помилуйте! – взмолился старец. – Ужели вы тьму позрели на Пути?! Ей-ей-же, не ведал я, не знал...

Птицы не внимали и пуще горячились. Порушив кров, принялись бить суслоны ржи на ниве. И было уж достали рохданита, но, сведущий, он укрылся миртовым посохом и стал недостижим.

– Знать, ослеп я, высочайшие! – горевал долгобородый. – Не позрел черную силу! Вам-то с высоты все видно, побейте же тьму! Но не зорите урожай!

А лебеди и сами не могли отыскать чародея, с криком носились они над позоренным теремом и полем, не садились и не улетали. Но вот лебединый князь влетел в разбитое окно и скоро вырвался оттуда с горящей головней – знать, из печи выхватил. Поднялся он над крышей и бросил огонь. Старец упал на колени.

– Не жгите моего терема! Не впускал я тьму в свои покои! Испокон веков ноги ее за порогом моим не бывало!

Но уж было поздно: разгорелась головня, раздышался огонь и охватил весь терем. Лебеди же выстроились в клин, прокричали воинственно и потянули вдоль священной реки Ра. Безутешный старец протягивал к ним руки, взывал, горько плача:

– Куда же вы, светлейшие?.. О, горе мне! Не уберег Пути! Не исполнил урок свой. Да хватит ли сил ваших без хлебов моих, чтобы прорваться сквозь заслон?..

Так и улетели птицы. А старец вывел из конюшни пернатого коня, вооружился блистающим мечом и, обнаживши до пояса свой худосочный стан, поехал по полю.

– Иду на вы! – крикнул он. – Эй, тьма кромешная! Довольно таиться, выходи в поле! Насмерть буду биться с тобой!

Тем часом рохданит таился за пламенем горящего терема и смеялся над этим витязем. Глупец! Одолеешь ли ты в поединке супостата, не имея силы богатырской и магической? Да и недосуг с тобой ратиться в поле, когда следует тайно пройти не пройденным рохданитами Путем.

– Выходи, не празднуй труса! – взывал старец, носясь по ниве и блистая мечом. – Я не позрел тебя, но лебеди указали! Где ты, мрак мира? Хочу сразиться с тобой! Ура! Ура! Ура!

Аббай метнул в него горящую головню, а сам вновь спрятался за огонь. Растравленный этим старый витязь махал мечом налево и направо, желая наугад достать противника, но притомился и не достал. А от головни запылала рожь в суслонах и полетел огонь по полю. Оставил долгобородый коня своего и меч да взялся хлеб тушить. Немало в копоти да саже измазался, руки опалил, но сгорел его урожай. Полежал он на земле, перевел дух и, понурый, запряг коня в соху да стал ниву пахать. Скрежетала студеная земля, трещало крепкое орало, и конь едва тянул.

– Н-но, мой крылатый! – понукал старец, ведя глубокую борозду. – Что же делать нам с тобой? Ведь придет весна и снова прилетят птицы...

Тем часом чародей оставил птичьего данника и направился на Север берегом реки Ра. Много дней волновал он воду и крушил высокие яры, взмучивая светлые потоки. Пора была укрыться льдом и ждать весны, но речная зыбь крушила сверкающий покров, билась о берега и, насыщаясь мраком, напоминала остывшую головню. Время было и снегу выпасть, выбелить землю, но и земля, где рохданит ступал, оставалась черной. Никто более не останавливал его, не спрашивал, ибо никто не ходил этим Путем поздней осенью, и лишь птичьи стаи, приближаясь к чародею, начинали волноваться, кричать и часто сбивались с пути, смущенные надвигающимся на Север мраком.

Наконец Аббай вышел к морскому берегу и оказался перед хоромами: нерукотворный узор, подобный изморози, обвивал стены и кровлю. Только теперь не белый лебедь воспарил над морем, а черный смерч помчался и взбеленившиеся воды начали пожирать берег. По гребням волн в пенной пучине носилась бесстрашная ладья, а в ней – древняя старуха: то ли веселилась в буре и смеялась, то ли плакала, не в силах пристать.

– Эй, старая! – окликнул рохданит. – Свези меня за море!

– Плыви, коль есть охота, – недобро ответила старуха. – В един час истопнешь!

Аббай ударил посохом.

– Подай ладью! Или не видишь, кто пришел?

Старуха с любопытством причалила к берегу и, щурясь слеповато, посмотрела, пощупала рукой одежды волхва.

– Что-то не пойму... По виду ты – светлейший волхв. Вон и Знак Рода в ухе носишь. А в глазах твоих – мрак, ровно у зловещего чародея. Кто ты есть, батюшка?

– Я Гой, старуха!

– Умом я хоть и слаба от старости, но глаз имею вострый, – сообщила старуха. – И нюх у меня добрый. От Гоев пахнет русским духом, а от тебя исходит эдакая вонь, что и не слыхала сроду. Тебе след в баньке попариться прежде.

– Недосуг мне в баньках нежиться! – прикрикнул рохданит. – Сажай в ладью и отправимся!

– Как скажешь, батюшка, – согласилась она. – Садись, поплывем. Только вот ладья у меня – душегубка, по всем щелям течет.

Аббай забрался в ладью, старуха взяла весло и оттолкнулась от берега. Утлая, неконопаченая ладья вдруг потекла и вмиг заполнилась водой до самых краев. Старуха же знай себе гребет! Чародей начал тонуть, закричал:

– Смотри, лукавая старуха! Я же тону!

– Смотрю, – равнодушно ответила она. – Да ведь сам же просил везти за море.

Еще через мгновение ладья ушла из-под ног Аббая, и если бы не посох миртовый, он бы канул в пучину. Барахтаясь, чародей поплыл к берегу, старуха же удивленно вопрошала:

– Куда же ты, батюшка? За море-то в ту сторону! Или передумал плыть?

А сама стоит по щиколотку в воде и гребет веслом. Аббай выбрался на сушу, тут и старуха подплыла, и ладья ее, словно рыбина, вынырнула и закачалась у берега – на дне ни капли. Тут понял чародей, что не простая это старуха, хотя и прикидывается слабоумной.

– У нас, батюшка, нельзя без баньки никакого дела начинать, – сказала она. – Говорила я тебе – попарься, а ты заспешил... Куда тебе, эдакому-то, в Путь пускаться, особливо в морской? А ты, поди, нацелился еще тропой Траяна пойти... Нет, батюшка, неся с собой смрадный дух и мерзостное тело, и шагу по тропе не ступишь. Эвон как разит!.. – она зажала нос. – Так истопить? А уж Гои попарят тебя славно. Не погнушайся черной баньки!

Послушав ее прелестные речи, Аббай узрел коварство: старуха заманивала в баню, дабы умертвить его и потом оживить уже в ином образе. Она предлагала провести его по Пути сквозь мир живых и мертвых; а этот Путь был запретным для рохданита, поскольку вместе с плотью умерщвлялась и вся его магическая суть. Не подав виду, чародей походил берегом моря, посмотрел на бурные воды – и в самом деле преграды. А Птичий Путь – вот он! – за море уходит...

– Ох, бабушка, попарился бы я в твоей баньке да отдохнул с дороги, – ласково заговорил он. – Да след мне нынче же за морем быть и на заре утренней предстать перед Валдаем.

– Отчего же поспешность такая? – участливо спросила старуха.

Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131