Нюансеры (СИ) - Олди Генри Лайон

А ещё он не верил, что заглянул в мастерскую. Проснувшись, дал себе зарок не лезть к нюансерам с со своей настырностью, хранить, что называется, лицо, и вот на тебе! – сохранил аж до второго этажа.

– Спасибо, понял. Ну, я пойду?

– Куда же вы пойдёте, раз пришли? Гость – роза для хозяина! Заходите, я вас чаем напою.

– Лев Борисович просил...

– Пролетариат добывает средства к жизни путём продажи своего труда? – смех Ваграмяна был на редкость заразителен. Рассмеётся в толпе, бац, в городе эпидемия. – Так ведь сегодня воскресенье, Константин Сергеевич! Сегодня пролетариат не добывает. Сегодня пролетариат радуется жизни.

– Господи боже ты мой! Совсем из головы вылетело...

– Я уже и на утреннюю службу сбегал. Тут недалеко, в Инструментальном, в момент обернулся. Садитесь, не стесняйтесь. Самовара не обещаю, а чайник поставим. Может, коньячку?

– С утра? В смысле, с полудня?

– Воскресенье, почему нет? Отличный коньяк, мне родственник прислал, из Далмы.

– Спасибо, лучше чай.

– Чай так чай...

Сапожник занялся примусом. Зажёг, наполнил медный чайник водой из пятилитровой баклаги, поставил на огонь. Выплеснул спитую заварку из другого чайничка – пузатого гнома, рождённого из тёмной глины. Насыпал свежего чаю, открыв для дорогого гостя непочатую жестяную банку «Высоцкого», как называли товар знаменитого чайного короля.

Дожидаясь, пока вода закипит, Алексеев прошёл в мастерскую, встал у верстака. Игра, которую он вначале, со слабым своим зрением, принял за шахматы, оказалась незнакомой, хотя и похожей с виду. На деревянной основе, раскладной, как игральная доска, крепилась непростая конструкция – медная, как и чайник – с массой мелких отверстий, вроде дорожных шахмат, а также лесом штырьков разной высоты и «виселиц» с креплениями на перекладинках. У части штырьков имелись подвижные сочленения, как у лапок насекомого. Всё это предназначалось для крошечной мебели, предметов домашнего обихода, посуды, одежды и ещё чёрт знает чего, вставленного в дырочки, насаженного на штырьки, развешанного на крючках. Вместе этот бедлам, при виде которого девочка лет пяти пришла бы в восторг, складывался в обстановку жилой комнаты.

Посреди комнаты на махоньком диванчике и сидела она, девочка лет пяти – куколка в платьице.

– Что это? – спросил Алексеев.

– «Холодно-горячо». Игра такая.

– А как в неё играют?

– Вот сейчас и сыграем с вами партию.

– Я не умею.

– Умеете, должны уметь. Смотрите...

Сапожник взял руку Алексеева, заставил тронуть пальцами фигурку девочки:

– Как? Если на ощупь?

– Никак.

– Холодно? Горячо?

– Комнатной температуры.

– Ваш ход. Вы играете за холод. Не против?

– Не против. Но я не знаю, что делать!

– Передвиньте любой предмет. Но так, чтобы девочке стало холодно!

Понимая, что любые вопросы только усугубят атмосферу неловкости, Алексеев пригляделся к доске. Девочке, значит, должно стать холодно? Он не понимал, как можно изменить температуру фигурки, и стал представлять, что бы он сделал, если бы доска была сценой, а девочку следовало вывести из круга внимания зрителей. Диванчик, похоже, трогать нельзя. Это было бы проще всего – вынести диванчик к левому борту... Нет, нельзя. Платяной шкаф? Если открыть дверцы, центр мизансцены сместится вот сюда, к зеркальному трельяжику.

Стараясь ничего не поломать, Алексеев открыл дверцы шкафчика.

– Браво, Константин Сергеевич! – Ашот захлопал в ладоши.

Потянулся, тронул куколку:

– Редкий случай. Вот так, с первого раза, то есть с первого хода... А мы так!

Он взял собачку – крошечного шпица – и опустил на диван, рядом с девочкой. Алексеев ахнул: будь он зрителем, собака собрала бы всё его внимание в фокус, а значит, немалая толика этого внимания досталась бы девочке.

– Вы потрогайте! – предложил Ашот.

Куколка потеплела. Алексеев убрал пальцы, прикоснулся вновь: да, потеплела, можно не сомневаться.

– Ваш ход!

Алексеева разобрал азарт. Он присмотрелся повнимательнее: есть! Вот оно, решение! Уцепив ногтями створку окна, закрепленного на краю доски, он потянул створку на себя, но открыл окно не полностью, чуть-чуть, буквально на волосок. Оконные петли были смазаны вполне достаточно, чтобы створка двигалась без проблем, а в мастерской царил сквозняк – его Алексеев почувствовал сразу, едва переступив порог. Сквозняк вцепился в оконную раму, начал дергать створку туда-сюда. Скрип, стук, беспрестанная колготня – это вызвало бы раздражение у кого угодно. Самый стойкий зритель начисто забыл бы про девочку, будь она хоть статисткой, хоть записной примадонной. Каждую секунду он косился бы на злосчастное окно, мечтая, чтобы кто-нибудь закрыл его – или дверь в комнату, уничтожив сквозняк.

– Браво!

Алексеев потрогал куколку. Девочка была холодной, как покойница.

– Одни из нас предпочитают работать с вещами, – казалось, Ашот только сейчас решил объяснить новичку правила игры. – Мебель, кареты, газеты, горшок с фикусом. Внести, убрать, задвинуть в угол. Другие облюбовали людей. Попросить встать там, где надо, или напротив, уйти прочь; заставить крикнуть или почесать нос; спровоцировать нужный тебе жест... В любом случае цель всех этих нюансов – погружение кого-то в тёплый или холодный мир. И да, тот нюансер, который предпочитает работу с вещами, при надобности легко воспользуется людьми.

– И наоборот?

– И наоборот. Чистых вещистов не бывает, как и чистых народников.

Что-то не складывалось. Что?

– А если они не захотят? – торжествуя, словно уличил сапожника в шулерстве, воскликнул Алексеев. – Что тогда?!

– Кто не захочет? Чего не захочет?

– Предположим, швейцар не захочет становиться там, где вы ему предложите. Или нотариус не пустит вас в контору, где вам позарез надо разместить два экземпляра «Южного Края»...

Он осекся.

– Вот-вот, – Ашот деликатно улыбнулся: так, чтобы не обидеть. – Вы уже поняли. Люди расположены к нам, нюансерам. Относятся благосклонно, не удивляются нашему присутствию, считают, что мы знакомы. Случается, даже объясняют другим: «Вот, мол, хороший человек просит, надо сделать...»

Чайник закипел. Сняв его с примуса, Ашот стал заваривать чай в глиняном гноме.

– Они выполняют наши просьбы с удовольствием, – сапожник лил воду тоненькой струйкой, подкручивая чайник так, чтобы кипяток во чреве гнома образовывал слабый водоворот. – Не задумываются о причинах и последствиях, вернее, объясняют их себе самостоятельно, без нашего участия. Вы же не отказали мне, когда я попросил вас курить на балконе, в жуткую холодрыгу, или водрузить саквояж на стул?

Гном нахлобучил шапочку-крышку.

– Точно так же никто не отказывает Любовь Павловне, когда она приносит газеты в контору Янсона, или Лёве, когда он гонит на работу похмельного могильщика. Позже люди забывают о нас, как о пустяке, не имеющем значения. Назовите это гипнозом, месмеризмом, цыганским чудом, природным обаянием – годится любое слово, но это работает. Вы, полагаю, тоже в состоянии убедить кого угодно в чем угодно. Я прав?

Алексеев смущённо отвернулся.

– И всё же, – пробормотал он, – меня вы поначалу раздражали. Вызывали подозрение. Что со мной не так?

– Да, я отметил это, – кивнул Ашот. – Но ведь мы уже во всём разобрались, правда? Я, нюансер, вас раздражал. Это невозможно, но это случилось. С вами всё так, Константин Сергеевич. Вы уже поняли, почему в вашем случае моё обаяние дало сбой?

– Да, – согласился Алексеев. – Понял.

И попросил, краснея:

– Можно коньячку? Вы предлагали.

2

« Продай, ангел!»

– Ой, лы̀шенько! Горе-горюшко!

Добрая знахарка откупорила четвертную бутыль. В бутыли плескалась мутная, болотного цвета жидкость.

– Терпи, милок! Оно жечься будет.

– Зачем?! Не хочу...

– Так трэ̀ба, для пользы...