Роковые обстоятельства - Суворов Олег Валентинович

Один из студентов, несших шест с гирляндой, вдруг начал оглядываться, затем передал шест своему товарищу и, подойдя к Винокурову, хлопнул его по плечу.

— Здорово, брат!

Денис удивленно вскинул глаза, мгновенно узнав Петра Ливнева, относившегося к той странной породе вечных студентов, которая никогда не переводится в российских университетах. Не желая окончательно определяться в жизни и зарабатывать хлеб насущный, они предпочитают максимально растянуть срок разгульной студенческой молодости, переходя с одного факультета на другой, а то и меняя институты. Так, тот же Ливнев целых три года проучился в институте инженеров путей сообщения императора Александра I, однако затем вдруг бросил его и начал посещать лекции юридического факультета университета. Разумеется, он был старше большинства своих однокурсников, а разница в возрасте с Винокуровым у них составляла целых два года — для юношеской поры срок весьма немалый.

Худой, высокий и сутулый, как и Денис, но с большим носом и впалыми небритыми щеками, покрытыми мелкой красной сыпью, Ливнев обладал совершенно «оголтелыми» глазами, прекрасно соответствующими откровенному цинизму его характера.

Студенты энергично обменялись рукопожатием и пошли рядом.

— Ну и народу! — покрутил головой Ливнев. — Слушай, брат, но сколько же здесь барышень! И каких! — в этот момент они проходили мимо хора курсисток, тонкими голосами выводившими какой-то трогательный псалом. — Никогда бы не поверил, что у столь мрачного и тяжелого писателя такое количество юных поклонниц!

— А сам-то ты его читал?

— Разумеется, хотя и не могу сказать, что это мой любимый автор. Дюма-отец сочиняет намного веселее, однако признаваться в любви к столь легкомысленному сочинителю как-то не принято, дабы самому не быть обвиненным в легкомыслии… Стой, а вон ту чудную блондинку я знаю! — и он указал Винокурову на одинокую стройную девушку в короткой беличьей жакетке и темно-коричневой шапочке, медленно двигавшуюся по левой стороне Невского. — Ну-ка, пойдем, я тебя с ней познакомлю.

— А стоит ли? — неожиданно засомневался тот. — Все-таки похороны, неудобно…

— Чего там неудобного? — удивился Петр. — Ты вспомни Александр Сергеича, который, кстати сказать, умер в тот же день двадцать девятого января, что и Федор Михалыч. Как там у него: «И вновь у гробового входа младая будет жизнь играть; и равнодушная природа красою вечною сиять!» Пошли, говорю, сам потом спасибо скажешь, — и он, уцепившись за рукав, оттащил слегка упиравшегося Дениса в сторону от основной процессии, для чего им пришлось наклонить головы, чтобы не задеть гирлянду.

Встав рядом с деревом, они дождались, пока блондинка сама поравняется с ними, после чего Ливнев решительно выступил ей навстречу.

— Целую ручки, милейшая Надежда. Что за приятственная встреча!

Девушка посмотрела на него, явно удивленная наигранно-веселым тоном и приветливой улыбкой, столь неуместными среди окружавшей их мрачной толпы.

— Здравствуйте, Петр, — неуверенно отвечала она, переводя взгляд своих серо-голубых глаз на Винокурова, изрядно смущенного развязностью их общего приятеля.

— Позволь представить тебе своего закадычного друга, — громко и никого не смущаясь, продолжал Ливнев. — Зовут как и знаменитого поэта-партизана — Денис Васильевич, но фамилия его Винокуров. Из наших будет, из студиозов, — дурашливым тоном добавил он, излишне энергично хлопая будущего медика по плечу. — А это Надежда Павловна Симонова, Надежда, подающая большие надежды! — неуклюже схохмил он. — Мечтает о театральной сцене, а пока посещает Высшие женские курсы. Мы с ней вместе в одном любительском спектакле играли. Как, бишь, он назывался? А, вспомнил — «Вот так пилюли, или Что в рот, то спасибо». Таланта, брат, неописуемого, равно как и красоты несравненной… Впрочем, в последнем ты и сам легко можешь убедиться.

Девушка действительно была очень хороша собой, и при этом смущена не меньше Винокурова. Они неловко пожали друг другу руки, причем он так робко и осторожно коснулся ее маленьких холодных пальчиков, словно боялся, что она может обидеться и смутиться, если он сделает это чуть более энергично.

И тут, как назло, Ливнева окликнул еще один из несших гирлянду студентов, которому приспичило отойти в сторону и покурить. Петр пожал плечами, весело оглянулся на Дениса и Надежду, после чего подхватил шест и занял свое место в общем ряду.

Они медленно двинулись рядом, стараясь не глядеть друг на друга. Винокуров не отличался бесцеремонностью и общительностью, как его приятель, а потому ужасно тяготился тем, что никак не мог придумать, о чем можно поговорить с совершенно незнакомой девушкой? Спросить, разве что, любит ли она Достоевского? Так ведь глупый вопрос — иначе зачем бы пришла на эти похороны… Поинтересоваться, что из его сочинений читала? Так ведь он и сам ничего не читал, кроме «Униженных и оскорбленных», а потому не сможет поддержать разговор, если она читала какие-то другие романы… Узнать, кто ее родители? Так ведь невежливо начинать знакомство со столь интимного вопроса, на который она может и не захотеть отвечать… Черт, черт, черт! Ну, хоть бы она сама о чем-нибудь спросила — например, почему он все время молчит?

У входа в Александро-Невскую лавру скопилась немалая толпа из тех, кто не имел пропуска, составленного вдовой Достоевского Анной Григорьевной. Этот пропуск дозволял присутствовать на отпевании в Духовской церкви и непосредственно на самом погребении. В этой толпе Денис и Надежда, так и не перемолвившиеся ни единым словом, потеряли друг друга — впрочем, на тот момент ко взаимному облегчению [4].

Следующая их встреча произошла неделю спустя и уже не в столь печальных обстоятельствах. Это случилось на открытой лекции популярного двадцативосьмилетнего философа Владимира Сергеевича Соловьева, которую он читал на Высших женских курсах.

Полукруглая зала лекционной аудитории была набита битком, а внизу, на кафедре, стоял худой, скромно одетый человек, обладавший самой невероятной, романтической внешностью. У него было изможденное, бледное, прекрасное лицо, на котором особо выделялись задумчивые глаза, словно бы созерцавшие иные миры. Высокий белый лоб, густые черные брови и длинная черная борода, разделенная на две части, а также длинные локоны до плеч делали его похожим на священника. Наружность аскета странным образом сочеталась в нем с удивительно звучным голосом, поражавшим слушателей какой-то мистической глубиной и силой. Неудивительно, что многие курсистки были от него без ума, тем более в тот момент, когда он своим удивительным голосом вещал именно о любви:

— …Смысл любви — это та жертва, которую мы приносим в виде своего эгоизма, чтобы оправдать и спасти свою индивидуальность. Проще говоря, влюбляясь, мы придаем предмету нашей страсти то первостепенное значение, которое раньше, в силу своего эгоизма, придавали только самому себе. Отсюда нравственное значение брака состоит в том, что женщина перестает быть объектом естественных влечений и признается как существо абсолютно ценное само по себе, как необходимое восполнение индивидуального человека до его истинной целостности… Пожалуй, на этом мы сегодня и закончим. Благодарю вас всех за внимание.

Соловьев поклонился, окинув рассеянным взглядом юные женские лица, которые по причине сильной близорукости казались ему одинаково симпатичными, и быстрым шагом вышел из залы.

Случайно получилось так, что сидевший в задних рядах Денис замешкался и покидал аудиторию одним из последних. Миновав длинный, гулкий коридор, он уже подходил к широкой мраморной лестнице, собираясь спуститься вниз, когда сзади его негромко окликнул нежный женский голос.

Денис повернулся и с восторгом увидел перед собой невысокую стройную девушку в скромном темно-синем платье, с пышными светло-русыми, почти белокурыми волосами, аккуратно сколотыми на затылке. Только два милых пушистых завитка чуть прикрывали маленькие ушки.