— Что это, откуда? — спросил Горлис, невольно оглядываясь, не смотрит ли кто за ними.
— Цензура на пошті изъяла. Да уронила куда-то. А тесть нашел, так мне принес посмотреть.
— А о чем это? — из-за военной цензуры многих подробностей Натан теперь просто не знал.
— В ноябре еще, под Силистрией [89] русские крепко по зубам получили. В Дунае весь обоз утопили, с конями последними. Хто вижив, до Букурешта пішки тікав.
— Да ты что… Быть того не может! А у нас — молчок.
— Може, дуже може. Хлопці мені розказували, лаючись. А в облоге Шумлы [90] — того хуже! Морозы зараз рано началися, в октябре. И как я говорил, одёжу теплую не подвезли, провиант тоже. Люди слабые, голодные, сотнями помирали мерзлые…
— Степко, я… я не знаю, что сказать!
— А ти не кажи, ти слухай… Летом…лихоманка, зимой — мороз. Як не срачка, то пердячка! Ніякого турка не треба. І без нього гинуть. И всё, гаспада, так неожиданно. Кто бы мог подумать!.. Половину війська щонайменше вже там поклали… за ті Босфори.
— И что же дальше будет?
— Дібіча вже поставили головним. А людей йому тепер удвічі більше нагонять. Хлопцы говорят, Дибич [91] такой, он всех положит, но будет идти дальше. Может, и выйдет куда… Но много народу покладут. И очень многих без толку. Просто потому, что не жалко крови нашей!..
— А что там с Гладким? — спросил Натан, чтоб сменить слишком мрачную тему.
Тут Степан вдруг улыбнулся:
— От Гладкий молодцем виявився! Цар хотів його з хлопцями на Кавказ запроторити, як інших наших. А он поехал туда место выбирать. Потом — до царя. «Ой, — говорит, — звыняйте, Ваша величность. Увесь Кавказ объехали — ни одного места для нас с хлопцами не сыскали». Цар такий: «А что ж делать, козаче? Не обратно же вам к турку идти?» Гладкий: «Ах, что вы! Нет, конечно же. Но зато мы на обратном пути прекрасное место узрели на Азове, меж Мариуполем и Бердянском. Мы там встать решили. Будем Войском казацким Азовским!». А це ж наші місця, старі, козацькі! Там колись була Кальміуська паланка.
— И что ж император? — с большим сомнением вопросил Горлис. — Неужто согласился?
— Аякже ж! — расхохотался Степан. — Куди він дінеться?
Горлису трудно было поверить в эту историю. И не только в Степановом изложении, но в принципе. Николай I — человек сильный, властный, неуступчивый. А тут он позволил какому-то казаку настоять на своем решении — вопреки царской воле! Однако…
Но Степко в чем-то прав. Николаю Павловичу, любящему красивую позу и чеканные формулировки, очень хочется остаться в истории русским царем, окончательно укротившим запорожскую вольницу. А то, что сия вольница в оном действии сама им помыкала… Ну, льстецы историки сделают вид, что не заметили этого или недопоняли.
— Отже, я вдоволений за Гладкого. І ще згадав: він казав, ніби якихось задунайців султан перевів до Сілістрії. Так я не вірив. А на це дивлячись, — Степан помахал английской карикатурой, — думаю, може, й правда.
Когда Кочубей после этих слов улыбнулся, Натан не выдержал и возразил:
— Степко! Но ты же вот только что с болью рассказывал, сколько людей погибло из русского войска. Под Шумлой, под Силистрией. И среди них же — казаки ваши тоже… А теперь радуешься одному только предположению, что другие казаки, задунайцы, могли их же под Силистрией положить. Ну как так?
— А так, Танелю, — Кочубей перешел на доверительный шепот: — Ця держава, де ми зараз, не моя держава! Моя держава була — Гетьманат. Хоч великий, хоч менший, та наш, козацький.
— Но если нет этого сейчас, то что, то как?
— Стій, друже! А чи не ти мені книжечку дав оцю — Гердера? Я в німецькій не знаюся. Та Надійка із заходу — трохи в ній кумекає. Вона й переклала сторінки, що ти порадив. От слухай!
Да, быстры Кочубеи. Натан только недавно дал им «Дневники Гердера 1769 года». А тут уж перевод готов. Степан тем временем искал нужный лист.
— Ось! «Я проплив повз Курляндії, Пруссії, Данії, Швеції, Норвегії, Ютландії, Голландії, Шотландії, Англії, Нідерландів до Франції…»
Горлис это место как раз невнимательно прочел. А теперь подумал, что маршрут великого мыслителя похож на его плаванье в 1815 году.
— Так тут багато про Курляндию. А — от про нас! «Який погляд відкриється на всі ці краї з північного заходу, коли їх відвідає Дух культури! Україна стане новою Грецією: прекрасне небо цього народу, весела вдача, музичний хист, родюча земля та інше, колись прокинуться: так із багатьох маленьких диких народів, якими також були колись греки, постане культурна нація, та її межі простягнуться до Чорного моря, а звідти на весь світ». Ну, тут он немного нас недоузнал. Не такие мы уж маленькие и дикие. Но в остальном правильно. И про море наше Черное как, а?! Но важней всего, что он Ukraine от Rußland’а отделяет! Вот не всё знает, а это — очень даже в курсе, что мы — раз-ны-е. И как Греция теперь от османов уходит, так и мы когда-то от Rußland’а рванем. Но не подобно Задунайской Сечи, частями, а все вместе! А потому — до того и для того — нам беречь надо себя, то есть казацкое — в себе. Это самое важное! Понимаешь?
— Понимаю, Степко.
— Ну и чтоб Geist der Kultur [92], конечно… Но не наоборот, не попятно рачкувати! А то ж дед мой учился в Могилянской академии в Киеве, отец мой — в академии в Яссах, а я…
— Да-да, Степко. Ты уж говорил. Помню. И — спасибо Гердеру.
— Еще что… Видел, как на приеме у Воронцова ты дивився і дивувався, что казаки под музыку квартета підтанцьовували та підспівували.
— Да. То была музыка Бетховена.
— Може, й Бетховена. Но хлопцам, да и мне тоже, там слышались наші пісні: «Од Києва до Лубен» і «Ой надворі метелиця».
Горлис сперва подумал, что Степан привирает. Но когда тот пропел сии песни, то вынужден был признать мелодическое сходство отдельных мест со струнными «Русскими квартетами».
А вслед за этим подумал, что очень часто в Европах за тем, что называют русским, оказывается казацкое, украинское.
Послесловие
Знаете ли вы хитрого Видока, дорогой Бальзак?
Горлису обидно было видеть, как в России читают дошедшие до нее мемуары его старшего друга Видока. Тут будто не замечали, что речь в них идет о преступниках, страшных, бездушных грабителях, ни во что не ставящих человечьи жизни. Складывалось впечатление, что российская читающая публика всяких бандитов воспринимает только в виде благородных шиллеровских «Разбойников». Дико представить, но Видока в Русланде осуждали и презирали как предателя и провокатора, представляя его деятельность в духе жандарма Лабазнова.
Но обо всём этом Натан не стал писать в подробных письмах Видоку, отосланных в начале 1829 года. В них он благодарил за помощь, консультирование, сообщил, что с нетерпением ждет следующих томов. И конечно же, расписал расследования прошедшего года (только контрразведывательные сюжеты приходилось излагать лафонтеновым языком). В свою очередь Видок, прочитав фрагмент о Криухе, чья карьера начиналась с подделывания векселей, сообщил, что после отставки он живет в Сен-Мандэ под Парижем, где купил бумажную фабрику. И вот письмо младшего приятеля натолкнуло его на мысль изобрести специальную бумагу, защищенную от подделывания, дабы в нее нельзя было вносить незаконные изменения. В завершающем письме цикла эпистол Натан пожелал Видоку успеха и в этом начинании.
