Красное по белому - Дойл Артур Игнатиус Конан

— Я вам расскажу все, с начала и до конца. Мое дежурство обыкновенно начинается с десяти часов вечера и кончается в семь часов утра. В этот день на моем участке все было спокойно, если не считать небольшой драки, имевшей место в «Золотом сердце». В час ночи пошел дождь. Я встретил своего товарища Гарро Мюршера, полицейского из Голландского участка, и мы постояли, беседуя, минут пять на углу Генриетской улицы. Затем мне пришло в голову, что хорошо бы пройти по Брикстон-Рэду и посмотреть, нет ли там чего нового. Было около двух часов утра или, может быть, ровно два. Брикстон-Рэд — самый пустынный и самый грязный угол на моем участке. Пока я шел вдоль улицы, мне не встретилось ни одной живой души, хотя один или два фиакра проехали мимо меня. Я тихонько двигался вперед, раздумывая о том, как было бы хорошо выпить немного горячего джина, как вдруг заметил свет, падавший из окон дома № 3. Я знал, что в двух домах в Лористонском Саду никто не жил, потому что домовладелец не хотел чинить водопроводные трубы и даже один из последних жильцов умер, заразившись, вследствие неисправности труб, тифозной горячкой. Поэтому я остановился, крайне изумленный, и, глядя на свет, падавший из окна, тотчас же подумал, что тут происходит нечто неладное. Я подошел к двери…

— И остановились; затем вы вернулись опять к решетке, — перебил его мой друг, — зачем вы это делали?

Ране вскочил и с недоумением взглянул на Шерлока Холмса.

— Но вы рассказываете именно то, что было на самом деле, сэр! — воскликнул он. — Разве только один дьявол мог сказать вам это. Дело в том, что, подойдя к этому мрачному и молчаливому дому, я подумал: не лучше ли мне пригласить с собой товарища? Знаете, я не боюсь людей и вообще не боюсь ничего. Что они могут со мной сделать? Но тут я невольно подумал, что не умерший ли это от тифа бедняк пришел снова в свою квартиру, чтобы осмотреть проклятые трубы? Эта мысль до того испугала меня, что я почувствовал, как холодная дрожь пробежала по всему моему телу, и я вернулся к решетке в надежде увидеть хоть издали огонек от фонаря Мюршера. Но на улице не было ни души.

— На улице не было никого?

— Решительно никого, не было даже собаки, сэр. Тогда я пересилил свой страх, подошел снова к двери, отворил ее и вошел. Все было тихо вокруг. Тогда я проник в комнату, откуда исходил свет. На камине стояла зажженная свечка из красного воска, и при ее свете я увидел…

— Да, я знаю, что увидели… Вы несколько раз обошли комнату, потом вы стали на колени перед трупом, потом вы прошли через комнату и попытались отпереть кухонную дверь; потом…

Джон Ранс вскочил одним прыжком с места. На его лице были написаны ужас и недоумение.

— Где вы прятались, чтобы все это видеть? — спросил он. — Вы знаете не меньше моего!..

Холмс разразился хохотом и бросил на стол перед полицейским свою визитную карточку.

— Не вздумайте меня арестовать по подозрению, — сказал он. — Я принадлежу к вашей стае, а не зверь, которого преследуют. Мистеры Грегсон и Лестрэд могут вам подтвердить это. Но продолжайте ваш рассказ. Что вы сделали затем?

Ране сел на прежнее место, сохраняя некоторое беспокойство на лице.

— Я вышел на улицу и принялся свистеть. На этот призыв прибежал Мюршер и два других полицейских агента.

— Улица была по-прежнему пуста? — осведомился Шерлок.

— Да, или, вернее сказать, была почти пуста.

— Что вы хотите этим сказать?

Полицейский сделал гримасу.

— На своем веку я видел много пьяниц, но никогда, решительно никогда не встречал пьяного до такой степени, каким был неизвестный прохожий, стоявший на улице в тот момент, когда я вышел из дома. Он стоял, ухватившись обеими руками за решетку палисадника, и во все горло орал песни. Кажется, он пел Коломбину или что-то в этом роде. Он не мог быть нам ни в чем полезным, так как с трудом держался на ногах.

— Каков он был на вид? — спросил Шерлок Холмс.

Джон Ране казался обиженным той настойчивостью, с которой мой друг расспрашивал его о таких не имеющих к делу вещах.

— Это был человек отвратительно пьяный, во-первых. И вернее верного, что он проснулся бы сегодня утром в участке, если бы мы в то время не были заняты более серьезным делом.

— Его лицо, одежда? Разве вы не разглядели ничего? — с нетерпением воскликнул Холмс.

— Полакаю, что отлично рассмотрел, потому что должен был поддержать его некоторое время. Я и Мюршер: он с одной, я с другой стороны. Это был высокий парень с красным лицом и…

— Достаточно, — перебил Холмс: — что с ним было далее?

— У нас было слишком много забот и без него, — ответил полицейский уже ворчливо, — но я бьюсь об заклад, что он все-таки смог сам отыскать дорогу к дому.

— Как он был одет?

— В коричневое пальто.

— Не было ли у него кнута в руке?

— Кнута? Нет, не было.

— Значит, он его оставил в экипаже, — пробормотал мой друг. — Не слышали ли вы немного спустя после этого стука отъезжающего экипажа?

— Нет, не слыхал.

— Вот, возьмите себе, — сказал Холмс, опуская монету в руку полицейского. Затем он взял шляпу и встал. — Боюсь, Ране, что вы никогда не достигнете высоких степеней в вашей профессии. Нельзя смотреть на свою голову, как на придаток к телу, а нужно сделать из нее полезную машину. Вы могли бы прошлой ночью сразу заслужить погоны бригадира. Человек, которого вы держали в руках ночью, есть именно тот, который обладает ключом к разгадке. Одним словом, это человек, которого мы разыскиваем. Не возражайте, это бесполезно. Я говорю вам, что это так. Идем, доктор.

И мы вышли, оставив полицейского в полном недоумении.

— Четырежды идиот! — с горечью вырвалось из уст Холмса, пока мы катили по направлению к нашему дому. — Подумать только, что у него в руках была такая выгодная находка, а он не воспользовался ею!

— Я еще не совсем ясно понимаю все это, — сказал я. — Правда, описание наружности этого человека как раз подходит к тому, о ком вы нам рассказали как о втором действующем лице драмы. Но почему ему понадобилось вернуться на место преступления? Преступники, сколько я знаю, не делают ничего подобного.

— А кольцо, мой друг, кольцо? Вот почему он вернулся. Если у нас не будет другого способа поймать его, у нас остается это кольцо, которым мы всегда приманим его. Но я найду способ, доктор, держу какое угодно пари, что я его найду. И я буду обязан этим вам, потому что, не будь вас, я, вероятно, не поднялся бы с места и лишился бы таким образом возможности сделать лично интереснейшие наблюдения. Я потерял бы возможность изучить дело, какого я еще не встречал, изучить красное, как выразились бы художники. Какой прекрасный цвет на самом деле имеет эта нить, окрашенная человеческой кровью и теряющаяся в клубке человеческих жизней! Нашей задачей будет проследить эту красную нить, отделить от других, изучить ее волокно за волокном. А пока позавтракаем, и я отправляюсь слушать Нормана Неруду. Его манера извлекать тоны и удар его смычка поистине замечательна. Как это, я забыл, начинается та небольшая пьеска Шопена, которую он исполняет так превосходно? Вы не припомните ли, дорогой Ватсон? Тра-ла-ла-ли-ла-ли!

И, откинувшись в глубь экипажа, этот любитель-сыщик запел, как птица, а я принялся размышлять о странностях, которые представляет ум человеческий.

V.

Объявление привлекает посетителя

Волнения этого утра оказались настолько сильными для моих нервов, еще не успевших окрепнуть, что я почувствовал себя страшно утомленным. После того как Холмс уехал в концерт, я растянулся на диване в надежде поспать часок или два. Но надежда моя оказалась тщетной. Я был слишком взволнован всем виденным и слышанным, и самые фантастические идеи, самые невероятные предположения вихрем кружились в моей голове. Как только я закрывал глаза, мне тотчас же представлялся этот ужасный труп с лицом гориллы и скрюченными руками. Его лицо было до того ужасно, что я был почти благодарен убийце, потому что если когда-либо на лице смертного читались до такой степени отталкивающие пороки и дурные наклонности, то это было именно на лице Эноха Дреббера. Но я должен был сознаться, да и трудно было сделать иначе, что, как бы ни была мало привлекательна жертва, правосудие должно идти своим путем, и закон не в силах найти смягчающих вину обстоятельств, находясь перед таким зверским злодеянием.