Собрание сочинений. Том 2 - Дойл Артур Игнатиус Конан

Когда я подошел к вашему дому, я внимательно осмотрел окно. Меня позабавило ваше предположение, будто я обдумываю возможность проникнуть в комнату через окно — при свете дня, на глазах у всех, кто живет напротив. Мысль, разумеется, нелепая. Я прикидывал в уме, какого роста должен быть человек, чтобы, проходя мимо, увидеть через окно бумаги, лежавшие на столе. Во мне шесть футов, и я, только поднявшись на цыпочки, увидел стол. Никому ниже шести футов это бы не удалось. Тогда у меня возникло такое соображение: если один из трех студентов очень высокого роста, то в первую очередь следует заняться им.

Когда мы вошли и я осмотрел комнату, столик у окна дал мне еще одну нить. Письменный стол представлял загадку, пока вы не упомянули, что Гилкрист занимается прыжками в длину. Тут мне стало ясно все, не хватало нескольких доказательств, и я их поспешил раздобыть.

Теперь послушайте, как все произошло. Этот молодой человек провел день на спортивной площадке, тренируясь в прыжках. Когда он возвращался домой, у него были с собой спортивные туфли, у которых, как вы знаете, на подошвах острые шипы. Проходя мимо вашего окна, он благодаря высокому росту увидел на столе свернутые трубкой бумаги и сообразил, что это может быть. Никакой беды не случилось бы, если б он не заметил ключа, случайно забытого слугой. Его охватило непреодолимое желание войти и проверить, действительно ли это гранки. Опасности в этом не было: ведь он всегда мог притвориться, что заглянул к вам по делу. Увидев, что это действительно гранки, он не мог побороть искушения. Туфли он положил на письменный стол. А что вы положили на кресло у окна?

— Перчатки, — тихо ответил молодой человек.

— Значит, на кресле были перчатки. — Холмс торжествующе взглянул на Бэннистера. — А потом он взял первый лист и стал переписывать на маленьком столике. Окончив первый, принялся за второй. Он думал, что вы вернетесь через ворота, которые видны в окно. А вы вернулись, мистер Сомс, через боковую калитку. Внезапно прямо за порогом послышались ваши шаги. Забыв про перчатки, студент схватил туфли и метнулся в спальню. Видите, царапина на столе отсюда мало заметна, а со стороны спальни она резко бросается в глаза. Это убедительно свидетельствует, что туфлю дернули в этом направлении и что виновный спрятался в спальне. Земля, налипшая вокруг одного из шипов, осталась на столе, комок с другого шипа упал на пол в спальне. Прибавлю к этому, что нынче утром я ходил на спортивную площадку, где тренируются в прыжках; участок этот покрыт темной глиной. Я захватил с собой комок глины и немного тонких рыжеватых опилок — ими посыпают землю, чтобы спортсмен, прыгая, не поскользнулся. Так все было, как я рассказываю, мистер Гилкрист?

Студент теперь сидел выпрямившись.

— Да, сэр, именно так, — сказал он.

— Боже мой, неужели вам нечего добавить? — воскликнул Сомс.

— Есть, сэр, но я просто не могу опомниться, так тяжело мне это позорное разоблачение. Я не спал сегодня всю ночь и под утро, мистер Сомс, написал вам письмо. Раньше, чем узнал, что все открылось. Вот это письмо, сэр: «Я решил не сдавать экзамена. Мне предлагали не так давно поступить офицером в родезийскую армию, и на днях я уезжаю в Южную Африку».

— Я очень рад, что вы не захотели воспользоваться плодами столь бесчестного поступка, — проговорил Сомс. — Но что заставило вас принять такое решение?

Гилкрист указал на Бэннистера.

— Это он наставил меня на путь истинный.

— Послушайте, Бэннистер, — сказал Холмс. — Из всего мной рассказанного ясно, что только вы могли выпустить из комнаты этого молодого человека, ведь мистер Сомс оставил вас одного, а уходя, вы должны были запереть дверь. Бежать через окно, как видите, невозможно. Так не согласитесь ли вы поведать нам последнюю неразгаданную страничку этой истории и объяснить мотивы вашего поведения?

— Все очень просто, сэр, если, конечно, знать подоплеку. Но догадаться невозможно, даже с вашим умом. В свое время, сэр, я служил дворецким у сэра Джейбса Гилкриста, отца этого юного джентльмена. Когда сэр Гилкрист разорился, я поступил сюда, в колледж, но старого хозяина не забывал, а ему туго тогда приходилось. В память о прошлых днях я, чем мог, служил его сыну. Так вот, сэр, когда мистер Сомс поднял вчера тревогу, зашел я в кабинет и вижу на кресле желтые перчатки мистера Гилкриста. Я их сразу узнал и все понял. Только бы их не увидел мистер Сомс — тогда дело плохо. Ни жив ни мертв упал я в кресло и не двигался до тех пор, пока мистер Сомс не пошел за вами. В это время из спальни выходит мой молодой хозяин и во всем признается, — а ведь я его младенцем на коленях качал, — ну как мне было не помочь ему! Я сказал ему все, что сказал бы ему покойный отец, объяснил, что добра от такого поступка не будет, и выпустил его. Можно меня винить за это, сэр?

— Нет, конечно, — от всего сердца согласился Холмс, поднимаясь с кресла. — Ну вот, Сомс, тайна раскрыта, а нас дома ждет завтрак. Пойдемте, Уотсон. Я надеюсь, сэр, что в Родезии вас ждет блестящая карьера. Однажды вы оступились. Но будущее ваше пусть будет незапятнано.

Пенсне в золотой оправе

(Перевод Н.Санникова)

Записки о нашей деятельности за 1894 год составляют три увесистых тома. Должен признаться, что мне трудно выбрать из этой огромной массы материала случаи, которые были бы наиболее интересны сами по себе и в то же время наиболее ярко отражали своеобразный талант моего друга. В нерешительности листаю я страницы своих записок. Вот ужасный, вызывающий дрожь отвращения случай про красную пиявку, а вот страшная смерть банкира Кросби. К этому году относится и трагедия в Эдлтоне и необычная находка в старинном кургане. Знаменитое дело о наследстве Смит-Мортимера тоже произошло в это время, и тогда же был выслежен и задержан Юрэ, убийца на Бульварах, за что Холмс получил благодарственное письмо от французского президента и орден Почетного легиона. Все эти случаи заслуживают внимания читателей, но в целом, мне кажется, ни один из них не содержит в себе столько интересного, как происшествие в Йоксли-Олд-плейс. Я имею в виду не только трагическую смерть молодого Уиллоуби Смита, но также последующие события, которые представили мотивы преступления в самом необычном свете.

Однажды вечером в конце ноября (погода была отвратительная, настоящая буря) мы сидели вместе с Холмсом в нашей гостиной на Бейкер-стрит. Я углубился в последнее исследование по хирургии, а Холмс старался прочитать с помощью сильной лупы остатки первоначального текста на палимпсесте. Мы молчали, поскольку каждый из нас был всецело погружен в свое дело. Дождь яростно хлестал в оконные стекла, а ветер с воем проносился по Бейкер-стрит. Странно, не правда ли? Мы находились в самом центре города, и произведения рук человеческих окружали нас со всех сторон на добрые десять миль, и в то же время вот вам — мы в плену стихийных сил, для которых весь Лондон не больше чем холмики крота в чистом поле. Я подошел к окну и стал смотреть на пустынную улицу. Там и сям в лужах на мостовой и тротуаре дробились огни уличных фонарей. Одинокий кэб выехал с Оксфорд-стрит, колеса его шлепали по лужам.

— Да, Уотсон, хорошо, что в такой вечер нам не надо никуда выходить, — сказал Холмс, отложив лупу и свертывая древнюю рукопись. — На сегодня достаточно. От этой работы очень устают глаза. Насколько я могу разобрать, это всего лишь счета аббатства второй половины пятнадцатого столетия. Постойте-ка! Что это значит? — последние слова он произнес, потому что сквозь вой ветра мы услышали стук копыт, а затем скрежет колеса о край тротуара. Видимо, кэб, который я увидел в окно, остановился у дверей дома.

— Что ему надо? — удивился я, увидев, что кто-то вышел из кэба.

— Что ему надо? Ему надо видеть нас. А нам, мой бедный Уотсон, надо надевать пальто, шарфы, галоши и все, что придумал человек на случай непогоды. Постойте-ка! Кэб уезжает! Тогда есть надежда. Если бы он хотел, чтобы мы поехали с ним, он бы не отпустил кэб. Придется вам пойти открыть дверь, поскольку все добропорядочные люди давно уже спят.