Убийство на верхнем этаже - Беркли Энтони Кокс Френсис Айлс

Быстро и бесцельно он прошагал довольно значительное расстояние, но вдохновение не снизошло на него. Дело не пошло дальше мысли о том, что алиби миссис Эннисмор-Смит может рухнуть, и ему было грустно от этого. Гораздо охотней он распростился бы с алиби мистера Бэррингтон-Брейбрука, но оно казалось прочней железа.

Он рассеянно взглянул на название улицы и понял вдруг, что находится в нескольких минутах ходьбы от «Монмут-мэншинс».

«Миссис Бэррингтон-Брейбрук! – подумал он. – Вот у нее-то, сколько я знаю, нет никакого алиби. А потом еще эта Деламер. Какой смысл рассуждать о миссис Эннисмор-Смит, если я даже не видел других. В конце концов, если говорить о физической силе женщин, чем не кандидатура миссис Бойд? По крайней мере, они были в дурных отношениях. Ничего себе дельце! Столько подозреваемых, и все под сомнением, даже, слава богу, миссис Эннисмор-Смит».

Поднимаясь по лестнице, он вспомнил, что не снял свой американский камуфляж, и решил оставить все как есть. Кто-то ведь упоминал, что миссис Бэррингтон-Брейбрук заокеанского происхождения.

Дверь открыла служанка, которая в ответ на просьбу повидать миссис Бэррингтон-Брейбрук впустила его в прихожую, а сама отправилась звать хозяйку. Представиться Роджер отказался, сообщив лишь, что у него к миссис Бэррингтон-Брейбрук важное дело.

Вышеупомянутая миссис, видимо, ничего не имела против его визита, ибо Роджера провели в обычную для «Монмут-мэншинс» гостиную, которая казалась меньше других, поскольку была забита мебелью. Роджер осторожно пробрался между двумя столиками, и, обогнув круглый пуфик, подошел к молодой женщине, которая при его приближении поднялась.

Это была дама приятной наружности, если про корову можно сказать, что у нее приятная наружность: большие покорные глаза, широкий белый лоб, пухлые щеки, выражение безличной приветливости и вялая улыбка над слабым, но хорошеньким подбородком.

«Типичная телка, – начал классифицировать Роджер. – Склонность к слезам – бесконечная; страстность – пять процентов; способность к хладнокровному убийству – минус миллион. Исключаем миссис Бэррингтон-Брейбрук из числа подозреваемых. Зачем терять работу?» А вслух сказал:

– Прошу извинить, миссис Бэррингтон-Брейбрук, мне страшно необходим адрес человека, который жил в этой квартире четырнадцать лет назад, его фамилия – Смит. Так вот, не могли бы вы как-то помочь мне выйти на след этого Смита и просветить меня насчет места его нынешнего обитания?

– Ах, нет, – огорчилась миссис Бэррингтон-Брейбрук, – кажется, я никогда о нем не слыхала. Но послушайте, вы, видно, американец?

– В точку попали, – подтвердил Роджер.

– Из Бостона, я полагаю? Ну разве не интересно! Не могу вам сказать, как я рада услышать в этом доме настоящую американскую речь, да и поговорить спокойно, вместо того чтобы вечно притворяться, что говоришь, как эти англичане. Послушайте, вы должны остаться и выпить со мной чашку чаю, мистер… да послушайте, вы, кажется, не назвались…

– Джоунс. Очень сожалею, мэм. Остаться не могу. Я выслеживаю этого Смита и должен добраться до него прежде, чем он смоется. Буду здорово рад как-нибудь в другой раз забежать к вам на чаек. – Мистер Шерингэм торопливо ретировался, подозревая, что спутал бостонский диалект с чикагским. Это подозрение подтверждалось озадаченным выражением коровьих глаз миссис Бэррингтон-Брейбрук.

«Чувство юмора – ноль, – продолжил Роджер свой анализ на лестнице, доверчивость – сто процентов; заокеанское происхождение подтверждено; предполагаемый опыт участия в музыкальном ревю – высокая степень вероятности; интересы – никаких; увлечения – никаких; ума – ни малейшего. Так-так-так. Теперь к мисс Деламер. Тут, пожалуй, надо действовать более тонко. Итак, поехали: я – сама утонченность».

Его представление об утонченности выразилось в том, что, когда мисс Деламер собственноручно открыла ему дверь, он проговорил следующее:

– Мисс Эвадин Деламер? Здравствуйте! Мое имя – Уинтерботтом. Дик говорил мне, что если я когда-нибудь окажусь в этих краях, то должен зайти к вам и передать от него привет.

Как ни странно, это сработало.

– Правда? – приятно удивилась мисс Деламер. – Как это мило. Входите.

И Роджер вошел.

– Боюсь только, у меня беспорядок в гостиной, – жеманно бросила мисс Деламер через хрупкое плечико.

– Обожаю беспорядок, – успокоил Роджер.

На самом деле гостиная оказалась необыкновенно опрятной. Можно было заметить только один признак беспорядка: на кушетке лежало шитье мисс Деламер, представлявшее собой, на взгляд Роджера, предмет интимного характера. С ахами и охами мисс Деламер кинулась к кушетке, смущенно запихала нежную ткань под подушку и испортила весь эффект, сообщив:

– Я все, ну решительно все шью себе сама.

– Неужели? – удивился Роджер от всего сердца. – Поразительно. Я, например, ничего подобного не умею.

– Ну так вы же мужчина, – потупилась мисс Деламер.

– У меня на этот счет сведения достоверные, – осторожно заметил Роджер.

Мисс Деламер на мгновение смешалась, а потом на него вновь обрушился поток восклицаний.

– Ах, да садитесь же, мистер Уинтерботтом. Я так бестолкова! Вечно все забываю. Сама уселась, а вам и не предложила. Конечно, многие сейчас садятся без всякого приглашения, правда? Но я вижу, вы не так воспитаны. Я виновата! Господи, как интересно, что вы знаете Дика. Я не виделась с ним целый век. Как он?

– О, все так же, – отозвался Роджер, придвигая стул.

– Ах, на этот не садитесь. Боюсь, эти стулья ужасно ненадежны. Вот сюда, здесь еще много места. – И она похлопала ладошкой по кушетке подле себя.

– Благодарю вас, – послушался Роджер. – Но помилуйте, вы ведь, кажется, шили? Прошу вас, продолжайте.

– Ах, как я могу, в вашем присутствии, – проворковала мисс Деламер, украдкой взглянув на него.

– А почему нет?

– Но как же, мы же, в общем, друг друга не знаем. К тому ж вы мужчина!

– А что, какая-нибудь цыганка предостерегала вас от незнакомых мужчин?

После недолгой веселой перепалки она опять взялась за шитье и теперь, когда приличие было соблюдено, уже не смущалась.

Но искоса они с Роджером внимательно изучали друг друга.

Перед Роджером было создание необыкновенно миниатюрное, пожалуй, самая крошечная женщина из всех, с какими его сводила судьба. Рост ее не превышал пяти футов, при этом она была прекрасно сложена и вполне пропорциональна; фигурка, эффектно подчеркнутая хорошо сидящим на пей черным бархатным платьем, была просто прелестна. Личико прехорошенькое, немного, впрочем, подпорченное носом, который был великоват и лишал ее лицо совершенства, отличавшего фигуру. Глаза огромные, карие, бархатистые, волосы – иссиня-черные; хуже обстояло дело с цветом лица, Желтовато-бледным. Говорила она с легким акцентом кокни, и по морщинкам у глаз и на шее Роджер дал ей года тридцать четыре, хотя в общем-то она выглядела моложе.

– Надеюсь, вы не сочтете за дерзость, – сказал Роджер, прекрасно понимая, что лучший способ угодить этой крошке – поговорить о ее внешности, держась, разумеется, в рамках комплиментов, – если я скажу, что в жизни не видел такой маленькой ножки?

– Смею думать, что так, – произнесла мисс Деламер не без самодовольства. – У меня туфли второй размер, в Лондоне – мне известно – я такая одна. Приходится заказывать обувь в Париже.

– Охотно верю. А позвольте узнать, какого размера ваши перчатки?

– Четвертого.

– Поразительно! Вы должны позволить мне прислать вам пару, в знак уважения.

– Вряд ли вы сумеете их отыскать. Редкий магазин в Лондоне может предложить перчатки такого размера.

– А где вы свои покупаете?

– У Росситера, на Бонд-стрит.

Из чего Роджер заключил, что мисс Деламер, невзирая на пророчество цыганки, не прочь принять подношения от незнакомых мужчин.

– Но я же австралийка, – сказала она так, будто это все объясняло. Наверное, Дик говорил вам.

– Нет, не припоминаю. Как интересно. – Значит, вот чем объяснялся акцент: австралийцы имеют несчастье произносить слова на манер самых никудышных жителей Лондона. – И когда вы оттуда приехали?