Полиция на похоронах - Аллингем (Аллингхэм) Марджери (Марджори)

— Я хотел бы взглянуть на эту книгу, — сказал Кемпион.

— Правда? — Дядя Вильям был готов ублажить молодого человека, который, по его мнению, был единственным влиятельным лицом, относившимся к нему чуть-чуть сочувственно.

— У меня есть один экземпляр. Старая леди уничтожила все копии, которые смогла раздобыть, но свою я сохранил. — Он понизил голос. — Между нами говоря, я считаю, что добрая половина из написанного в этой книжке — правда. Мы, Фарадеи, не святые. И отец был всего лишь человеком, как и все мы. — Он встал. — Думаю, мы могли бы сейчас ко мне зайти. Я найду книжку, и вы сможете держать ее в своем саквояже. На титульном листе есть посвящение мне.

Мужчины поднялись наверх. Кемпион стоял в дверях комнаты дяди Вильяма, пока тот шарил на книжной полке, находившейся рядом с его кроватью. В большом неопрятном помещении царил такой же хаос, как и в голове дяди Вильяма. У Кемпиона, однако, было мало времени для наблюдений, потому что дядя Вильям почти сразу же вернулся к нему с тонкой книжкой в коричневой обложке.

— Я написал на корешке «Омар Хайям» на случай, если кто-то заметит ее на полке, — проговорил он. — Ну, ладно, спокойной ночи, и… и… так далее. — Он положил тяжелую руку на плечо молодого человека, и глядя ему прямо в лицо, произнес совершенно искренним тоном. — Говорю вам, как мужчина мужчине. Я собираюсь бросить пить. Ни одного глотка спиртного, пока все это не закончится. — Он с важным видом кивнул Кемпиону и исчез в своей комнате, закрыв за собой дверь.

При воспоминании о пустом графине, стоявшем внизу, это высказывание показалось Кемпиону не слишком уместным. Тем не менее, он ничего не ответил и удалился в свою комнату, которая была через две двери по коридору.

Была почти полночь, и по какой-то причине, о которой он боялся думать, ему не хотелось выходить из этого дома до наступления утра. В любом случае, ночью Станислаус ничего не мог сделать.

Комната для гостей в «Сократес Клоуз» была большой и комфортабельной. Она была обставлена разукрашенной мебелью розового дерева, которую вряд ли кто-нибудь купил бы для собственной комнаты. Стены были оклеены изумительными обоями, над которыми, видимо, потрудился все тот же ботаник, и украшены картинами, выбор которых, по мнению Кемпиона, говорил о том, что хозяева не сомневались в религиозных убеждениях гостя. Эта комната ублажала плоть, но вносила смятение в душу.

Кемпион разделся, лег в постель и, включив ночник, приступил к изучению откровений дяди Эндрю. Посвящение показалось ему весьма сомнительным, в особенности, если принять во внимание содержание книги:

На следующей странице была помешена фотография доктора Джона Фарадея. Его лицо было довольно неприятным; оно было строгим и очень серьезным. Длинные закругленные бакенбарды подчеркивали узость челюсти, а рот Джона Фарадея напоминал кошелек.

Кемпион начал читать. Стиль дяди Эндрю не отличался литературными изысками, но обладал некоторой разоблачительной силой. Он писал зло и пристрастно, что и делало его сочинение пригодным для чтения. Кемпион был поражен тем, что какое-то издательство рискнуло напечатать подобную книгу, и понял, что в процессе переговоров Эндрю, видимо, преувеличил свою роль в семье. Доктор Фарадей без академических регалий, судя по этой книге, был узколобым и самовлюбленным эгоистом, прикрывавшим собственные недостатки напускной святостью и очарованием жены. Изобретательный Эндрю где-то откопал или выдумал несколько довольно скабрезных историй из юности доктора, где ученое светило викторианской эпохи изображалось в книге напыщенным лицемером с такими чертами характера, для которых современные психологи придумали длинные и малоприятные определения. Эндрю знал большинство этих определений и употреблял их к месту.

Прочитав первые три главы и заглянув в конец книги, Кемпион захлопнул ее с некоторым сочувствием к покойному ученому, каким бы ни был его характер в частной жизни.

Он погасил свет и приготовился ко сну, решив позвонить инспектору утром, как можно раньше.

Через некоторое время он вдруг проснулся, сел на кровати и прислушался. Тяжелые шторы на окне поглотали весь свет, поэтому темнота была почти непроницаемой. Дом был как будто набит черной ватой. Кемпион был из тех людей, которые в первое же мгновение после пробуждения полностью владеют собой, и его сразу же охватило чувство опасности. Этот дом казался ему больным существом женского пола, которое умирало от страха в кромешной тьме. Нигде в доме не раздавалось ни звука, и все же он знал, что что-то его разбудило. Ему показалось, что это был тихий звук закрывающейся двери.

Некоторое время он сидел неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь. В конце концов издалека донесся слабый стук дерева о дерево.

Он спрыгнул с кровати и, подкравшись к двери, бесшумно вышел в коридор.

Коридор был залит лунным светом, струившимся сквозь окна, и после густой темноты в комнате Кемпион был рад этому призрачному свету. На мгновение он замер. Потом он увидел какую-то фигуру, которая, крадучись, двигалась через холл в дальнем конце коридора.

Он быстро направился к этой фигуре, осторожно ступая по толстому ковру. В этот момент до него дошло, что его поведение не вполне прилично для гостя, впервые ночующего в доме. В конце коридора он вдруг резко остановился.

В центре небольшого холла он увидел освещенного ярким лунным светом дядю Вильяма, одетого в пижаму. Глаза его были вытаращены, а лицо искажено ужасом. Он вытянул вперед правую руку, и Кемпион, взглянув на нее, был по-настоявшему шокирован.

Нечто густое, казавшееся черным в лунном свете, покрывало кисть и запястье дяди Вильяма и ужасающе медленно стекало с кончиков пальцев. В то же мгновение распахнулась дверь комнаты тети Китти, и ее маленькая растрепанная фигурка появилась на пороге. Тетя Китти взглянула на Вильяма и тонким голосом вскрикнула от ужаса, и ее крик эхом отозвался в спящем здании.

Мужчина отпрянул, торопливо спрятав руку за спину. Он начал бешено ругаться, совершенно позабыв о своем первоначальном намерении соблюдать тишину. По всему дому раздались отзвуки его голоса. Наверху захлопали двери, и на другой стороне холла появилась Джойс. Она была сонной, и ее волосы рассыпались по ночной рубашке.

— Что? Что случилось? Тетя Китти, что вы здесь делаете?

Маленькая фигурка в смешном фланелевом ночном одеянии вышла из тени на лунный свет.

— Его рука! Его рука! — задыхаясь, произнесла тетя Китти. — Посмотрите на его руку! Еще один убитый в доме! — И с ее губ снова сорвался тонкий истерический крик.

В этот момент открылась дверь комнаты тети Каролины, и женская фигура, очень маленькая без пышных дневных одежд, появилась на пороге. Ночной наряд тети Каролины был таким же изысканным, как и все другие туалеты. Она была укутана в тончайшие шотландские шали, маленькое темное лицо выглядывало из большого кружевного чепца, завязанного под подбородком. Даже в такой момент она главенствовала над всеми.

— Из-за чего весь этот шум?

Звук ее голоса сразу же заставил умолкнуть тетю Китти, которая была опять на грани истерического припадка.

— Вильям, что ты здесь делаешь? Джойс, идите в свою комнату.

Дядя Вильям ничего не ответил. Он стоял, выпучив глаза и открыв рот, его рука все еще была спрятана у него за спиной, и этот жест выглядел гротескным и абсурдным в данных обстоятельствах.

— Отвечайте же мне, сэр. — Голос старой миссис Фарадей звучал, как всегда, повелительно.

Кемпион шагнул вперед. Вильям, услышав, что кто-то стоит за его спиной, повернулся, и все остальные увидели его руку. Кемпион услышал, как Джойс быстро глотнула воздух. Старая миссис Фарадей сделала шаг вперед. Кемпион успел подхватить дядю Вильяма как раз в тот момент, когда он начал оседать на пол.