Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Когда я вошел в столовую, лихорадочно насыщающиеся кадеты не обратили на меня ни малейшего внимания. Воспользовавшись своей «невидимостью», я завел разговор с одним из служителей – весьма смышленым негром. За десять лет службы при столовой он немало повидал и узнал. Он мог безошибочно назвать тех, кто имел обыкновение щипать хлеб, знал, кто лучше всех способен разрезать и разделить мясо и у кого самые скверные манеры за столом. Этот чернокожий служитель знал даже такие подробности, как финансовое положение кадетов. Оказалось, что не все с жадностью набрасываются на казенную еду. Кое-кому имеющиеся деньги позволяли навещать закусочную «У мамаши Томпсон» и лакомиться домашними булочками или маринованными огурчиками. Но наблюдательность моего собеседника простиралась дальше потребностей желудка. Он был способен предсказать, сколько кадетов окончат академию (оказалось, не так-то много) и кому из выпускников суждено полжизни промаяться во вторых лейтенантах [102].
– Цезарь (так звали служителя), не могли бы вы показать мне кое-кого из кадетов? – спросил я. – Только постарайтесь не привлекать их внимания.
Желая проверить его способности, я вначале попросил Цезаря найти мне кадета По. Он без особого труда указал на стол, где сидел мой юный помощник, хмуро склоняясь над тарелкой и вылавливая среди кусков тушеной репы маленькие кусочки баранины. Я назвал Цезарю еще нескольких кадетов, чьи фамилии слышал, но с ними самими не встречался. Затем, стараясь говорить как можно непринужденнее, я сказал:
Я совсем недавно узнал, что в академии учится сын доктора Маркиса. Интересно бы на него взглянуть.
Это еще проще, ведь его сын – начальник стола.
Кивком головы Цезарь указал мне направление. Так я впервые увидел Артемуса Маркиса.
Как и положено начальнику, Маркис-младший сидел с торца и сосредоточенно орудовал вилкой. Осанкой своей он напоминал прусского офицера, а его профиль вполне мог бы красоваться на монетах. Серый кадетский мундир был безупречно подогнан. Если другие начальники столов вскакивали с места или покрикивали на кадетов, Артемус управлял своей ордой, не прилагая никаких внешних усилий (здесь По оказался совершенно прав). На моих глазах двое кадетов заспорили о том, кто должен разливать чай. Качнувшись назад, Артемус прислонился к стене и молча стал наблюдать. Он смотрел на них не как начальник, а как прохожий, остановившийся взглянуть на уличную склоку. Он дал им вдоволь напрепираться, после чего качнулся в обратную сторону. Всего-навсего. Но спор прекратился столь же внезапно, как и вспыхнул. Более того: оба спорщика с благодарностью взирали на Артемуса.
Единственным, кого сын доктора Маркиса удостаивал разговором, был кадет, сидевший слева от него. Эдакий тевтонский воин: губастый веселый блондин. Он болтал с полным ртом, отчего щеки раздувались наподобие рыбьих жабр. Голова «тевтонского воина» покоилась на толстой шее. Цезарь услужливо подсказал мне, что кадета зовут Рендольфом Боллинджером.
Я мог бы наблюдать за ними дни напролет и все равно не заметить ничего настораживающего. Они не перешептывались, а говорили по-мужски открыто. Их улыбки были искренними, а манеры – непринужденными. Ни один их жест не таил в себе угрозы. Оба кадета смеялись над шутками друг друга. Когда прозвучала команда встать, они послушно встали и столь же послушно построились, чтобы покинуть столовую. Они не воздвигали никакого барьера между собой и сверстниками.
И все-таки чем-то они отличались от других кадетов. Я ощущал это всеми фибрами своей души, хотя у меня не было никаких доказательств. Только ощущения.
Артемус? А почему бы и нет? Разве не мог этот спокойный, уверенный в себе парень вот так же спокойно и уверенно вырезать сердце у мертвого Фрая?
Как говорили у нас в полиции: «Предположение настолько убедительно, что почти невероятно». Сын хирурга, имеющий прямой доступ к отцовским инструментам и медицинским книгам. Наконец, в его распоряжении отцовский опыт. Ну кто лучше Артемуса мог бы справиться со столь непростой задачей?
Забыл упомянуть еще один примечательный момент. Начальствуя за столом и беседуя с Боллинджером, Маркис-младший нашел-таки время повернуть голову в мою сторону. Не берусь утверждать, что он почувствовал мое присутствие (но и не отрицаю такой возможности). Голову он поворачивал медленно, даже слишком медленно. На лице Артемуса я не заметил и тени удивления. Он просто смотрел на меня своими ясными серо-карими глазами. Но я почувствовал напряжение его воли, которую он противопоставил моей, как бы вызывая меня на поединок.
Мальчишеское ухарство? Возможно. Однако столовую я покидал с весьма неприятным ощущением.
Солнце светило мне прямо в глаза, вынуждая щуриться. В артиллерийском парке какой-то бомбардир начищал медный ствол пушки. Другой неспешно катил к дровяным сараям тележку с сосновыми чурбанами. Со стороны пристани вверх по крутому холму брела лошадь, таща пустую громыхающую телегу.
У меня в кармане лежала записка, адресованная По: «Хорошо сработано! Хочу узнать все, что только возможно, о Боллинджере. Тките паутину дальше».
Записку я намеревался положить под валун в саду Костюшко. Даже не знаю, читатель, почему это место назвали садом. Так, небольшая терраса, нависающая над каменистым берегом Гудзона. Груды камней, крохотные пятачки зелени, пара запоздалых хризантем и, как и рассказывал мне По, прозрачный источник, выливающийся в каменную чашу. На ней начертано имя великого поляка [103], принимавшего живейшее участие в строительстве оборонительных сооружений Вест-Пойнта. Очевидцы утверждают, что полковник Костюшко любил приходить сюда, чтобы передохнуть. Возможно, в те времена здесь можно было найти уединение, но в наши дни – особенно в летние месяцы – сад Костюшко кишит визитерами.
Я думал, что ноябрьским днем вряд ли кого-нибудь сюда потянет. Но я ошибся. На каменной скамейке я увидел двоих: мужчину и женщину, вначале показавшуюся мне юной девушкой. У нее была тонкая девичья талия и почти девичье лицо. Только складки вокруг рта выдавали ее истинный возраст. Она широко и в то же время как-то боязливо улыбалась, ухитряясь одновременно говорить с мужчиной. Если женщина была мне не знакома, то в ее спутнике я узнал… доктора Маркиса.
Впрочем, и его я узнал не сразу, поскольку меня удивила его поза. Он сидел, плотно прижав к ушам большие пальцы рук. Однако внешне все выглядело так, будто он не заслонялся от нескончаемого потока слов, а лишь придерживал свою шляпу, чтобы ее не сдуло ветром. Пальцы скользили, и доктор постоянно двигал ими, будто никак не мог найти удобное положение. Его глаза глядели прямо на меня – большие, широко раскрытые глаза с тонкими прожилками кровеносных сосудов. Взгляд у них был смущенный и виноватый.
– Вот уж не думал, мистер Лэндор, что вы сюда забредете, – сказал он, поднимаясь со скамейки. – Разрешите вам представить мою очаровательную жену.
Бывает, что мимолетный взгляд на незнакомого человека вдруг пробуждает целую лавину связанных с ним мыслей и догадок. Миссис Маркис улыбалась с исключительной приветливостью. Все ее внимание было направлено на меня. И вдруг я почувствовал, что внутри этой хрупкой женщины сокрыто немало тайн, связанных с мужем и сыном.
– Рада познакомиться с вами, мистер Лэндор, – слегка в нос произнесла она. – Я столько о вас слышала. Какая приятная неожиданность!
– Вы совершенно правы. И впрямь, приятная неожиданность.
– Со слов мужа я поняла, что вы вдовец. Эта фраза застала меня врасплох.
– Да, – только и смог ответить я.
Я взглянул на доктора. Не знаю, что я рассчитывал увидеть. Мне думалось, Маркис покраснеет или отведет глаза в сторону. Но нет, в его глазах светился неподдельный интерес, а пухлые потрескавшиеся губы уже начали произносить слова:
– Примите мои искренние соболезнования… Понимаю, это вряд ли… Позвольте узнать, мистер Лэндор, давно ли это случилось?
