Мастера детектива. Выпуск 1 - Кристи Агата

Унылая тусклость и холод, резкий, острый, как осколок кремня. Холод жег лица воспитанников, разбредавшихся с опустелых игровых полей после школьного матча. Пробирался под их черные пальто, превращая жесткие остроконечные форменные воротнички в ледяной обруч вокруг шеи. Озябшие, брели они со стадиона на длинную, пролегшую между оград дорогу, ведущую к центральной кондитерской и дальше, в город. Толпа редела постепенно, распадалась на кучки, а кучки — на пары. Двое мальчуганов, у которых вид был еще более продрогший, чем у прочих, миновали дорогу, тропинкой направились к дальней кондитерской, где меньше народу.

— Если снова придется торчать на этом скотском регби, я, наверно, тут же кончусь. Шум несусветный, — сказал один, высокий, белокурый, по фамилии Кейли.

— Ребята потому лишь орут, что с крытой трибуны следят наставники, — отозвался другой. — Для того мы и стоим все по корпусам. Чтоб старшие наставники могли хвастать, как рьяно их корпус болеет.

— А чего Роуд суется? — спросил Кейли. — Зачем Роуд стоит среди нас и подстегивает? Он же не корпусной, а замухрышка младший всего–навсего.

— А он все время к корпусным подлизывается. Во дворе на переменах так и вьется около начальства. Да и все учителя младшие так — ответил Перкинс, насмешливый рыжеволосый мальчик, староста корпуса.

— Я у Роудов чай пил, — сказал Кейли.

— Роуд — слабак. В коричневых штиблетах ходит. Ну, и как у них?

— Серость. Забавно, как они себя разоблачают этим чаем. Миссис Роуд, правда, вполне ничего, но в неказистом, плебейском духе: салфеточки, птички фарфоровые. А угощение сносное — попахивает «Книгой о вкусной и дешевой пище», но сносное.

— На будущий семестр Роуда переводят на военное обучение. Там его отдрессируют окончательно. Он так из кожи лезет — дым коромыслом прямо. Сразу видно, что не джентльмен. Знаешь, какую он школу кончал?

— Нет.

— Классическую, в Брэнксоме. Мама приезжала из Сингапура в том семестре, и Филдинг, корпусной наш, ей говорил.

— Жуть. А где этот Брэнксом?

— На побережье. Близ Борнмута. А я только у Филдинга чай пил, — прибавил Перкинс, помолчав немного. — Угощал пышками и жареными каштанами. Причем благодарить не смей. Изливаться в чувствах, говорит, предоставим простонародью. Слова в духе Филдинга. Он и не похож на учителя. Ему с нами скука, по–моему. За семестр ребята все перебывают у него на чае, весь корпус по очереди, по четверо, а в другое время он и слова не найдет ни для кого почти.

Некоторое время мальчики шли молча, затем Перкинс сказал:

— У Филдинга опять званый обед сегодня вечером.

— Отчаливать собрался, — неодобрительно заметил Кейли. — Кормежка у вас в корпусе, должно быть, теперь еще хуже обычного?

— Последний семестр перед отставкой. Принимает у себя поочередно. Каждого преподавателя с женой, чтобы до конца семестра всех отпотчевать. При черных свечах непременно. В знак траура. Знай наших.

— Да. Прощальный как бы жест.

— Мой родитель говорит, он немного того.

Они пересекли дорогу, скрылись в кондитерской, где и продолжали обсуждать насущные дела мистера Теренса Филдинга, пока Перкинс не простился с другом с явной неохотой. Будучи слаб в науках, он принужден был, увы, брать дополнительные уроки.

Упомянутый Перкинсом званый обед — точнее, званый ужин — близился к концу. Мистер Теренс Филдинг, старший корпусной наставник Карнской школы, подлил себе портвейна и усталым жестом отодвинул графин от себя влево. Лучший портвейн из имеющихся в его кладовой. Этого лучшего хватит до конца семестра, а там дьявол их всех бери. Он был слегка утомлен сегодняшним сидением на матче и слегка хмелен, и гости — Шейн Хект с мужем — слегка уже ему поднадоели. До чего эта Шейн безобразна. Расплывчато–грузна, как одряблевшая валькирия. Преизобилие черного волоса. Следовало пригласить других кого–нибудь. Сноу с женой, например, но Сноу чересчур умничает. Феликса Д'Арси — но у Д'Арси привычка перебивать. Но не беда, немного погодя можно будет разозлить Чарльза Хекта, Хект надуется, и они уйдут рано.

Хект поерзывал, ему хотелось достать трубку, но шалишь, этого Филдинг не позволит. Курить — изволь курить сигару. Трубке же место (вернее, не место) в кармане смокинга, а спортивный профиль Хекта и без трубки хорош.

— Сигару, Хект?

— Нет, Филдинг, благодарю. Вот, если не возражаете, я…

— Рекомендую сигары. Прислал молодой Хэвлейк из Гава ны. Отец его послом там, если помните.

— Как же, как же, дорогой, — снисходительно сказала Шейн. — Вивиан Хэвлейк был под началом у Чарльза в те времена, когда Чарльз ведал военным обучением.

— Хороший мальчик этот Хэвлейк, — заметил Хект и поджал губы в знак того, что он судья строгий.

— Забавно, как все изменилось. — Шейн Хект произнесла эти слова быстро и с деревянной улыбкой, дающей понять, что забавного мало. — В каком бесцветном мире мы теперь живем!

Помню, как до войны Чарльз, бывало, принимал парад кадетов на белом коне. Теперь ведь этого уж нет, не так ли? Я ничего не имею против нынешнего командира, мистера Айрдэля, ровно ничего. Вы не знаете Теренс, какого он, собственно, полка? Он, разумеется, поставил обучение блестяще — не знаю только; чему там сейчас обучают. Он ведь на дружеской ноге с воспитанниками, не правда ли? Жена его — милейшая особа… Непонятно, отчего у них прислуга не уживается. Я слышала, на будущий семестр мистера Роуда переводят на военное обучение?

— Бедный маленький Роуд, — не спеша проговорил Фил динг. — Мечется, как песик, оправдывает, так сказать, свой хлеб. Уж так старается, заметили ли вы, как, не жалея горла, усердствует он на школьных матчах? А ведь до Карна он в глаза не видел регби. В классических школах регби не в ходу — у них единственно футбол. Чарльз, помните вы Роуда в начальную его пору у нас в Карне? Пленительное было зрелище. Он вел себя тишайше, усваивал, впитывал нас: игры, речь, манеры. Затем настал день, и он обрел как бы дар речи, заговорил на нашем языке. Это было поразительно, напоминало пластическую хирургию. А оперировал, конечно Феликс Д'Арси — мне еще не доводилось видеть ничего подобного.

— Милая миссис Роуд, — произнесла Шейн Хект отвлеченно–рассеянным голосом, приберегаемым для самых ядовитых шпилек. — Такая славная… и вкусы такие простые, вы не находите? Ну кому бы еще пришло в голову украсить стену фарфоровыми уточками? Очаровательно, вы не находите? Как в чайной лавке. Любопытно, где она их покупала? Надо будет у нее спросить. Мне говорили, отец ее живет близ Борнмута.

Должно быть, ему так одиноко там. Ведь такие вульгарные места, и поговорить не с кем.

Филдинг откинулся на спинку стула, обозрел свой обеденный стол. У него–то столовое серебро недурное. Лучшее в Карне, случалось ему слышать отзывы, и, пожалуй, так оно и есть. И весь этот семестр обеды — при черных свечах. Давно уж ты уехал, а все будут вспоминать: «Дорогой наш старый Теренс — никто так не умел принять гостей. В последний свой семестр давал, знаете ли, обед для каждого коллеги, и жены приглашались. При черных свечах, весьма трогательно. Расставание с Карном разбило ему сердце». Но позлить Чарльза Хекта необходимо. Жене его это придется по душе, она сама еще подбавит масла, ибо Шейн своего мужа не терпит, ибо в недрах ее туши кроется змеиное коварство.

Филдинг взглянул на Хекта, затем на Шейн, и та улыбнулась ему неспешной и дрянной улыбкой шлюхи. На момент Филдинг представил себе, как Хект утопает в этом тучном теле: сценка, достойная Лотрека — да–да, именно! Чарльз — напыщенный, в цилиндре, чопорно сидит на плюшевом кроватном, покрывале; она же — грузная, скучающая. Что–то есть приятно–извращенное в этой картинке, переносящей дурака Хекта иэ спартанской чистоты Карна в парижские бордели девятнадцатого века.

Филдиниг заговорил — принялся вещать непререкаемым, дружески–беспристрастным тоном; он знал, что один уже этот тон подействует на Хекта раздражающе.

— Оглядываясь на свой тридцатилетний стаж в Карне, я сознаю, что достижения мои значительно скромней, чем у любого подметальщика улиц. — Супруги Хект насторожились. — Прежде я, бывало, считал себя ценнее подметальщика. Теперь же весьма в этом сомневаюсь. Панель грязна — он удаляет сор и тем способствует прогрессу. А я — чего достиг я? Укрепил в его косной рутине правящий класс, не отличающийся ни талантом, ни культурой, ни умом, еще на одно поколение спас от забвения отлички, реликвии мертвой эпохи.