Кровавое дело - де Монтепен Ксавье

— Немножко, гораздо меньше, чем вчера. Вчера я думала, что сойду с ума… Я ничего не помнила… так было смутно, и мне снились ужасные сны.

— Не надо об этом думать, — вмешался доктор, — я вас предостерегал…

— Повинуюсь, доктор. Но по крайней мере могу ли я думать о тех, кто меня спас и приютил, кому я обязана счастьем обнять маму?

— Нет… в настоящую минуту и о них нельзя. Позже вы их поблагодарите от всей души. Ваша признательность не уменьшится оттого, что будет выражена не теперь, а немного позже.

Эмма-Роза подняла на доктора свои чудные глаза.

— Господин Леон уехал? — спросила она.

— Нет, он еще здесь.

Девушка, обернувшись к матери, продолжала:

— Знаешь ли, мама, что без господина Леона меня не было бы в живых?…

— Знаю, голубушка, и будь уверена, никогда не забуду, никогда!

Казалось, мать поняла, что происходило в сердце дочери.

«Она его любит!» — подумала Анжель и перевела нежный взгляд на свое дитя.

— Мама, ты не уйдешь от меня, не правда ли? Обещаешь?

— Как прикажет доктор!

— Доктор, вы позволите мне уехать с мамой в Париж?

— Конечно, но немного позже. Всякое утомление опасно, а переезд тем более. Вы в дружеском доме, и хозяева считают за счастье оказать вам гостеприимство. Впрочем, ничто не мешает вашей маме остаться до того дня, когда вы в состоянии будете уехать в Париж или вернуться в Ларош к madame Фонтана.

— О, доктор! — с живостью вступила Анжель. — Я увезу дочь в Париж сейчас же, как только вы позволите ей пуститься в путь.

— Надеюсь, что вам не придется долго ждать: все идет хорошо.

— Тогда останется только одно тяжелое воспоминание о той страшной ночи, когда смерть была так близка, — проговорила Эмма и собиралась еще что-то сказать, но доктор ее перебил:

— Ведь мы условились, друг мой, не думать вовсе об этом. Не говорите больше, вы еще слабы.

В самом деле, девушка сильно побледнела, и капли пота выступили у нее на висках.

— Спокойствие! Ради Бога, спокойствие! — продолжал доктор. — Прошу вас, уйдите отсюда, — обратился он к Анжель и madame Фонтана, — девочке необходимо отдохнуть.

Обе женщины поцеловали девушку и пошли вслед за доктором, который послал к Эмме сиделку.

— Вы видите, сударыня, что ей гораздо лучше, — сказал он. — Полное выздоровление — только вопрос времени, конечно, если не случится каких-нибудь непредвиденных осложнений.

— Но, — возразила Анжель, — если судьи приедут сюда, они, без сомнения, захотят допросить мою дочь. Не подготовить ли ее?

— Я нахожу по меньшей мере бесполезным заранее будить в ней воспоминания. Когда прибудут представители закона, я буду с ней. Врач у постели больного имеет больше власти, чем судья, и закон склоняется перед ним.

Доктор ушел.

Madame Фонтана и Анжель остались с глазу на глаз. Анжель хотела воспользоваться благоприятной минутой, чтобы выяснить подозрения, зародившиеся в ее уме.

— Вы хорошо поняли, что означал мой взгляд, когда моя дочь заговорила о вашем племяннике? — спросила она.

— Да, я его поняла, по крайней мере думаю, что верно поняла.

— Я не преувеличила, не правда ли? К признательности присоединяется еще другое чувство, более нежное?

— Вы не ошиблись. Накануне несчастья я сама обо всем догадалась…

— Каким образом?

— Когда Леон и ваша дочь были в моем кабинете, я заметила, что они неравнодушны друг к другу, а минуту спустя Леон, оставшись со мной наедине, признался. Он видел Эмму-Розу несколько раз и полюбил ее.

— Вы не говорили об этом с моей дочерью?

— Нет, я поступила бы слишком опрометчиво, а, надеюсь, вы не считаете меня способной забыть свои обязанности?

— Я знаю вас и уверена, что вы не покровительствовали этой любви, которая, вероятно, не более чем ребячество…

— Нет, это не ребячество, по крайней мере со стороны Леона, — с живостью перебила madame Фонтана.

— Но ваш племянник так молод!

— Несмотря на молодость, он очень серьезен. Я ему говорила, что с моей стороны не будет препятствий, так как я знаю его намерения; но любовь Леона не допускает никаких возражений. На все мои убеждения он отвечал: «Я люблю всеми силами души и навеки. Ничто в мире не в состоянии изменить этого». Он умолял меня быть посредницей между ним и вами, передать вам о его планах и надеждах, просить от его имени руки вашей дочери, когда он устроится настолько прочно, что будет иметь возможность жениться и взять на себя все обязательства, сопряженные с браком. Из всего этого видно, что мы имеем дело не с ребяческим увлечением, а с истинной страстью.

— Вы вполне уверены, что Эмма-Роза любит вашего племянника? — спросила Анжель.

— Я догадалась об этом сама, так же, как и вы.

— Если эта любовь не забудется, она составит большое несчастье для того или другого, — прошептала Анжель, нахмурившись.

— Несчастье? По какой причине, если в конце концов она закончится браком?

— Но этот брак невозможен!

— Однако же впоследствии…

— Никогда! — перебила Анжель. — Важные причины служат тому препятствием, вы когда-нибудь о них узнаете.

— Если речь идет о состоянии, то я должна вам сообщить, что Леон будет богат.

— В деле любви денежный вопрос не играет важной роли, — перебила Анжель.

— В таком случае что же мешает?

— Не спрашивайте, я не могу, или, вернее, не хочу вам отвечать. Не сомневайтесь в моей глубокой признательности вашему племяннику за спасение дочери. Я сочла бы великим счастьем назвать его своим сыном и тем не менее принуждена умолять вас помочь мне разлучить молодых людей, потому что их союз положительно невозможен.

— Услышав такие слова, Леон придет в отчаяние, — проговорила madame Фонтана.

— Он мужчина… у него больше силы и мужества, чем у моей бедной девочки, и, однако, я употреблю все силы, чтобы заглушить в сердце Эммы эту несчастную любовь.

Приход madame Дарвиль прервал разговор. Наступило время завтрака; Леон и Рене ожидали уже дам в столовой. Анжель становилась все сумрачнее. Предстоящий приезд судей сильно ее заботил. Без сомнения, товарищ прокурора Фернан де Родиль будет в их числе и увидит дочь, которую совсем не знает. Каков будет результат этого свидания?

Найдет ли она в себе достаточно силы, чтобы сохранить хладнокровие? Удержится ли от гнева и ненависти, клокочущих в ее сердце?

«Этот недостойный отец не имеет никакого права на не признанное им дитя, — думала Анжель. — Он не посмеет намекнуть на прошлое, я тоже буду молчать и останусь спокойна — так надо. Я не должна подавать виду Эмме и всем окружающим, что она незаконнорожденная, без имени, и что судья, допрашивающий ее, ее отец.

Завтрак прошел печально. Мрачное выражение лица Анжель, молчание, из которого тщетно старались ее вывести, поставили в неловкое положение присутствующих; одна madame Фонтана догадывалась о причине ее озабоченности.

В половине первого прибыли два поезда — из Парижа и Жуаньи, и остановились на несколько секунд на станции Сен-Жюльен-дю-Со. Начальник станции и полицейский комиссар поспешили навстречу приехавшим. Первыми сошли барон Фернан де Родиль, господин де Жеврэ и начальник сыскной полиции. Почти тут же к ним присоединились прокурор из Жуаньи, его секретарь и судебный следователь.

Все вместе вошли в кабинет начальника станции, от которого и узнали все подробности страшной драмы.

— Что это за молодые люди — Рене Дарвиль и Леон Леройе? — спросил Фернан де Родиль.

— Рене Дарвиль — единственный сын богатой семьи, пользующейся в нашем городе большим почетом, — ответил комиссар. — Молодая девушка, найденная на дороге, перенесена в дом его родителей. Другой же — господин Леройе, сын дижонского нотариуса и племянник начальницы пансиона в Лароше, у которой воспитывается раненая. Я полагаю, что этот молодой человек может дать вам важные сведения касательно личности убитого Жака Бернье.