Итальянец сказал, что у него самого неотложные дела в Милане. Огромный американец посочувствовал: «Да, паршивое дело, мэм», – и выразил надежду, что поезд еще наверстает упущенное время.
– А моя сестра? Ее дети меня встречают, – сказала шведка и заплакала. – Я не могу их предупреждать. Что они будут думать? Будут говорить, с тетей было плохо.
– Сколько мы здесь пробудем? – спросила Мэри Дебенхэм. – Кто-нибудь может мне ответить?
Голос ее звучал нетерпеливо, однако Пуаро заметил, что в нем не слышалось той лихорадочной тревоги, как тогда, когда задерживался экспресс «Тавры».
Миссис Хаббард снова затараторила:
– В этом поезде никто ничего не знает. И никто ничего не пытается сделать. А чего еще ждать от этих бездельников-иностранцев? У нас хоть старались бы что-нибудь предпринять.
Арбэтнот обратился к Пуаро и заговорил, старательно выговаривая французские слова на английский манер:
– Vous etes un directeur de la ligne, je crois, monsieur. Vous pouvez nous dire… [17]
Пуаро, улыбнувшись, поправил его.
– Нет, нет, – сказал он по-английски, – вы ошибаетесь. Вы спутали меня с моим другом, мсье Буком.
– Простите.
– Пожалуйста. Ваша ошибка вполне понятна. Я занимаю купе, где прежде ехал он.
Мсье Бука в ресторане не было. Пуаро огляделся, выясняя, кто еще отсутствует.
Отсутствовали княгиня Драгомирова и венгерская пара, а также Рэтчетт, его лакей и немка-горничная.
Шведка вытирала слезы.
– Я глупая, – говорила она. – Такая нехорошая плакать. Что бы ни случилось, все к лучше.
Однако далеко не все разделяли эти подлинно христианские чувства.
– Все это, конечно, очень мило, – горячился Маккуин, – но неизвестно, сколько еще нам придется здесь проторчать!
– И где мы, что это за страна, может кто-нибудь мне сказать? – чуть не плача, вопрошала миссис Хаббард.
Когда ей объяснили, что они в Югославии, она сказала:
– Чего еще ожидать от этих балканских государств?
– Вы единственный терпеливый пассажир, мадемуазель, – обратился Пуаро к Мэри Дебенхэм.
Она пожала плечами:
– А что еще остается делать?
– Да вы философ, мадемуазель!
– Для этого нужна отрешенность. А я слишком эгоистична. Просто я научилась не расходовать чувства попусту.
Казалось, она говорит скорее сама с собой, чем с Пуаро. На него она и не глядела. Взгляд ее был устремлен за окно, на огромные сугробы.
– У вас сильный характер, мадемуазель, – вкрадчиво сказал Пуаро. – Я думаю, из всех присутствующих вы обладаете самым сильным характером.
– Что вы! Я знаю человека, куда более сильного духом, чем я.
– И это…
Она вдруг опомнилась: до нее дошло, что она разговаривает с совершенно незнакомым человеком, к тому же иностранцем, с которым до этого утра не обменялась и десятком фраз. И засмеялась вежливо, но холодно:
– К примеру, хотя бы та старая дама. Вы, наверное, ее заметили. Очень уродливая старуха, но что-то в ней есть притягательное. Стоит ей о чем-нибудь попросить – и весь поезд бросается выполнять ее желание.
– Но точно так же бросаются выполнять желания моего друга мсье Бука, – сказал Пуаро. – Правда, не потому, что он умеет властвовать, а потому, что он директор этой линии.
Мэри Дебенхэм улыбнулась.
Близился полдень. Несколько человек, и Пуаро в их числе, оказались в ресторане. При такой ситуации хотелось скоротать время в компании. Пуаро услышал немало нового о дочери миссис Хаббард и о привычках ныне покойного мистера Хаббарда, начиная с того момента, когда, встав поутру, этот почтенный джентльмен ел кашу, и кончая тем, когда он ложился спать, надев носки работы миссис Хаббард.
Пуаро слушал довольно сбивчивый рассказ шведки о задачах миссионеров, когда в вагон вошел проводник и остановился у его столика:
– Разрешите обратиться, мсье.
– Слушаю вас.
– Мсье Бук просит засвидетельствовать свое почтение и спросить, не будете ли вы столь любезны на несколько минут зайти к нему.
Пуаро встал, принес свои извинения шведке и вышел вслед за проводником.
Это был не их, а другой проводник – высокий, крупный блондин.
Миновав вагон Пуаро, они пошли в соседний вагон. Постучавшись в купе, проводник пропустил Пуаро вперед. Они оказались не в купе мсье Бука, а в купе второго класса, выбранном, по-видимому, из-за его большого размера. Однако несмотря на это, оно было битком набито.
В самом углу восседал на скамеечке мсье Бук. В другом углу, возле окна, созерцал сугробы коренастый брюнет. В проходе, мешая пройти Пуаро, стояли рослый мужчина в синей форме (начальник поезда) и проводник спального вагона Стамбул – Кале.
– Мой дорогой друг, наконец-то! – воскликнул мсье Бук. – Входите, вы нам очень нужны.
Человек у окна подвинулся. Протиснувшись, Пуаро сел напротив своего друга. На лице мсье Бука было написано смятение. Несомненно, произошло нечто чрезвычайное.
– Что случилось? – спросил Пуаро.
– И вы еще спрашиваете! Сначала заносы и вынужденная остановка. А теперь еще и это!..
Голос мсье Бука прервался, а у проводника спального вагона вырвался сдавленный вздох.
– Что – и это?
– А то, что в одном из купе лежит мертвый пассажир – его закололи.
В спокойном голосе мсье Бука сквозило отчаяние.
– Пассажир? Какой пассажир?
– Американец. Его звали… – Он заглянул в лежащие перед ним списки. – Рэтчетт… Я не ошибаюсь… Рэтчетт?
– Да, мсье, – сглотнул слюну проводник. Пуаро взглянул на проводника – тот был белее мела.
– Разрешите проводнику сесть, – сказал Пуаро, – иначе он упадет в обморок.
Начальник поезда подвинулся; проводник тяжело опустился на сиденье и закрыл лицо руками.
– Брр! – Пуаро вздрогнул. – Это не шутки!
– Какие тут шутки! Убийство уже само по себе бедствие первой величины. А к тому же, учтите еще, что и обстоятельства его весьма необычны. Мы застряли и можем простоять здесь несколько часов кряду. Да что там часов – дней! И еще одно обстоятельство: почти все страны направляют представителей местной полиции на поезда, проходящие по их территории, а в Югославии этого не делают. Вы понимаете, как все осложняется?
– Еще бы, – сказал Пуаро.
– И это не все. Доктор Константин – извините, я забыл вас представить: доктор Константин, мсье Пуаро. – Коротышка брюнет и Пуаро обменялись поклонами. – Доктор Константин считает, что смерть произошла около часу ночи.
– В подобных случаях трудно сказать точно, но, по-моему, можно со всей определенностью утверждать, что смерть произошла между полуночью и двумя часами.
– Когда мистера Рэтчетта в последний раз видели живым? – спросил Пуаро.
– Известно, что без двадцати час он был жив и разговаривал с проводником, – ответил мсье Бук.
– Это верно, – сказал Пуаро, – я сам слышал этот разговор. И это последнее, что известно о Рэтчетте?
– Да.
Пуаро повернулся к доктору, и тот продолжал:
– Окно в купе мистера Рэтчетта было распахнуто настежь, очевидно, для того, чтобы у нас создалось впечатление, будто преступник ускользнул через него. Но мне кажется, что окно открыли для отвода глаз. Если бы преступник удрал через окно, на снегу остались бы следы, а их нет.
– Когда обнаружили труп? – спросил Пуаро.
– Мишель!
Проводник подскочил. С его бледного лица не сходило испуганное выражение.
– Подробно расскажите этому господину, что произошло, – приказал мсье Бук.
– Лакей этого мистера Рэтчетта постучал сегодня утром к нему в дверь, – сбивчиво начал проводник. – Несколько раз. Ответа не было. А тут час назад из ресторана приходит официант узнать, будет ли мсье завтракать. Понимаете, было уже одиннадцать часов. Я открываю дверь к нему своим ключом. Но дверь не открывается. Оказывается, она заперта еще и на цепочку. Никто не откликается. И оттуда тянет холодом. Окно распахнуто настежь, в него заносит снег. Я подумал, что пассажира хватил удар. Привел начальника поезда. Мы разорвали цепочку и вошли в купе. Он был уже… Ah, c’etait terrible… [18]
