Смертная чаша весов - Перри Энн

– А граф Лансдорф? – не удержавшись, спросил Рэтбоун.

– Нет, не он. А вы мне нравитесь, сэр Оливер, – вдруг добавила фон Рюстов, словно это только что пришло ей в голову, после чего снова вернулась к теме разговора: – Это она убила его. Это сделала Гизела.

– Нет, она не убивала! – Адвокат был уже на грани отчаяния. – Она единственная, кто не мог сделать этого! Разве вы не слышали показаний свидетелей?

Но Зора уже снова замкнулась в себе, и ее защитник больше ничего от нее не добился. Домой он возвращался вне себя от гнева.

На утреннем заседании свидетельствовал граф Лансдорф. Он был мрачен и раздосадован, но был вынужден покориться необходимости. Рольф считал ниже своего достоинства показывать свое недовольство, так как был не только солдатом и государственным деятелем, но также и братом одной из самых властных правительниц в германских княжествах, если не во всей Европе. Этого человека, стоящего на свидетельской трибуне, нельзя было не запомнить – гордо поднятая голова, расправленные плечи, твердый и прямой взгляд…

– Граф Лансдорф, – подчеркнуто вежливо обратился к нему Рэтбоун. Этот свидетель мог невольно стать его врагом только потому, что он вызвал его в суд, где графу предстояло давать показания как обыкновенному простолюдину. Кроме того, Оливер также не знал, как Рольф расценит то обстоятельство, что его вынудили давать показания в суде чужой страны: смягчит ли это его раздражение или, наоборот, он воспримет это как оскорбление.

Но отнюдь не закон заставил графа прибыть сюда, а необходимость успокоить общественное мнение, защитить собственную репутацию и честь династии перед судом истории. Поэтому Рольф Лансдорф приготовился со всем вниманием выслушать адвоката.

– Мистер Барберини сказал нам, что этой весной, когда вы были в Уэллборо-холле, вы неоднократно встречались с принцем Фридрихом, – начал Рэтбоун, – и обсуждали возможность его возвращения на родину, чтобы возглавить движение за сохранение независимости и не допустить присоединения герцогства Фельцбург к предполагаемой объединенной Германии. Это верно по своей сути?

Лицо Рольфа застыло, и он еще больше выпрямился, словно солдат на параде перед генералом.

– По своей сути – да.

– Было ли в этих встречах что-то такое, что… могло, скажем, вызвать кривотолки, ввести в заблуждение? – как бы вскользь быстро спросил Оливер.

Зал насторожился, ожидая сенсации.

Лицо принцессы Гизелы было непроницаемым. Адвокат Зоры с испугом заметил, каким суровым оно кажется в спокойном состоянии – никакой женской мягкости в овале лица или в очертаниях рта. Не нашел Рэтбоун в нем и никаких признаков беспомощности и ранимости. Он гадал, сколько горя и отчаяния надо хранить в себе, чтобы стать столь глухой к тому, что происходило вокруг. Казалось, теперь, когда ее мужа нет в живых, принцессу больше ничего не интересовало. Возможно, она заставила себя участвовать во всем этом лишь ради памяти о нем.

Губы графа Рольфа превратились в тонкую линию, и он глубоко втянул в себя воздух. Его лицо своим выражением напоминало лицо человека, которому дали попробовать нечто гадкое и несъедобное.

– Принцу было сделано предложение вернуться в страну, но на определенных условиях, – помолчав, ответил он.

– На каких же?

– Это касается не только политики, но и семейных отношений. И то и другое – весьма деликатные и конфиденциальные вопросы, – холодно ответил Лансдорф. – Считаю недостойным и даже жестоким обсуждать их публично.

– Я с вами согласен, сэр, – сказал Рэтбоун, и эти его слова были вполне искренними. – Поверьте, мы сожалеем о том, что это стало необходимым – абсолютно необходимым для того, чтобы правосудие восторжествовало. Чтобы пощадить ваши чувства, прошу, ответьте мне только на один вопрос: этим условием был развод принца Фридриха с супругой и его возвращение в страну без нее?

На застывшем лице Рольфа, как на изваянии, играли блики света, а его заострившийся нос был похож на лезвие ножа.

Председатель суда был явно расстроен, и Оливеру внезапно пришла в голову мысль, что лорд-канцлер, без сомнения, предупредил и судью тоже о необходимости деликатного и осторожного рассмотрения в суде этого дела.

– Да, условие было таким, – ледяным тоном подтвердил граф.

– Вы надеялись на то, что принц согласится его принять? – неумолимо добивался своего Рэтбоун.

Рольф был застигнут врасплох, и ему понадобилось время, чтобы взять себя в руки и ответить на вопрос адвоката.

– Я надеялся, что если у принца сохранились честь и чувство долга, то они возобладают над остальными чувствами, сэр, – сказал граф, глядя не на Оливера, а поверх его головы, на деревянные панели на стенах зала.

– Он дал понять перед вашим приездом, что изменил свое решение, граф Лансдорф? А может быть, какие-то обстоятельства или даже случай позволили вам поверить в то, что прошедшие после отречения годы сделали свое и он изменился? – настойчиво продолжал свои вопросы адвокат.

Граф по-прежнему стоял навытяжку, как солдат, но теперь он уже был больше похож на солдата, услышавшего, как по команде «стой!» щелкнул каблуками карательный взвод.

– Иногда любовное наваждение с годами переходит в нормальное чувство привязанности, – с явным усилием и гримасой отвращения объяснил Рольф. – Я надеялся, что принц Фридрих, узнав о положении своей страны, забудет на время личные чувства и прислушается к голосу долга, в котором его воспитали, и что он, впервые за тридцать лет жизни, будет готов принять на себя свои обязательства.

– Это было бы для него большой жертвой… – осторожно заметил Рэтбоун.

Свидетель бросил на него гневный взгляд.

– Человек многим жертвует ради своей страны, сэр! Разве уважаемый вами англичанин, получив известие о необходимости защищать родину с оружием в руках, скажет вам в ответ, что предпочитает остаться дома со своей женой? – Граф почти задыхался от возмущения. – И пусть захватчик, пусть целые армии топчут землю его родины! Пусть кто-то другой становится под ружье и вместо него вступает в бой, а он предпочитает балы в Венеции и любовные встречи в гондоле! Вы уважали бы такого соотечественника, сэр?

– Нет, не уважал бы, – ответил Оливер, почувствовав весь стыд и боль человека, стоящего перед ним. Фридрих был не только наследным принцем, но и сыном его сестры, это была его собственная кровь. А он, Рэтбоун, заставил беднягу громогласно сделать это горькое признание перед простыми людьми с улицы, да к тому же в чужой стране!

– Вы сказали принцу все это, когда встретились в Уэллборо-холле, граф Лансдорф? – задал адвокат следующий вопрос.

– Да, сказал.

– Что же он ответил?

– Он сказал, что, если его присутствие так необходимо его стране, чтобы бороться за независимость, мы должны пойти на уступки и принять также и его супругу.

По залу, словно волна, пробежал шепоток.

– Зная, как многое зависит от возвращения принца домой, вы готовы были пойти ему навстречу? – прозвучал в наступившей тишине еще один вопрос Рэтбоуна.

Граф еще выше вскинул подбородок.

– Нет, сэр, мы этого не сделали.

На галерке кто-то печально вздохнул.

– Вы сказали «мы», – промолвил Оливер. – Кого еще вы имеете в виду, граф Лансдорф?

– Тех из нас, кто верит в то, что лучшее будущее их страны – это сохранение ее независимости, законов и привилегий, – не задумываясь, ответил свидетель. – Тех, кто считает, что объединение ее с другими германскими государствами, особенно с Пруссией или Австрией, – это откат назад в смутные и жестокие времена.

– И эти сторонники независимости назвали вас своим лидером? – уточнил Рэтбоун.

Рольф посмотрел на адвоката так, будто не понял ни слова из того, что тот сказал.

Оливер подошел поближе, чтобы сосредоточить на себе его внимание.

– Граф Лансдорф, ваша сестра, герцогиня Ульрика, разделяет ваше мнение?

– Да.

– А ваш племянник, наследный принц Вальдо?

Лицо графа осталось непроницаемым, но его еще сильнее застывшая фигура позволяла угадывать его чувства.