— Нет. Просто я велела его жене рассказать правду.
Бобби остолбенел.
— Что это за игра в загадки, юная леди?
— Вот только не надо устраивать сцен. И вообще, улыбнись! Не хочу начинать свой второй медовый месяц с грустных мыслей!
Бобби, все еще не опомнившийся, только спросил растерянно:
— И… когда отправляемся?
— В девять утра, паромом от Виктории.
Он посмотрел на часы.
— А как насчет ночного на Борнмут?
БЕЛЫЕ ЧУЛКИ
I
Джон Тревор не был ревнив. Он десятки раз говорил это себе, сейчас он впервые сказал это Марджори Баннинг.
— Ревнив! — вспыхнула она, но тут же взяла себя в руки. — Я не совсем понимаю тебя. Что значит — ревнив?
Было заметно, что Джеку неприятно заводить этот разговор.
— Ревнив — глупое слово, конечно, я хотел сказать, подозри… — начал он и опять осекся.
Молодые люди сидели в Гайд-парке под раскидистым вязом; толпа, способная свести с ума любого, была достаточно далеко, чтобы ее вредное влияние свелось к минимуму. В поле их зрения были только три флиртующие парочки, гувернантка с коляской, полицейский и несколько играющих детей.
— Я хочу сказать, — выговорил отчаявшийся найти нужные слова Джек, — дорогая, я доверяю тебе, и… ну, не хочу выведывать твои секреты, но…
— Но? — повторила она холодно.
— Я всего лишь хотел бы заметить, что три раза видел, как ты едешь в шикарной машине…
— В машине клиента, — тихо ответила она.
— Но обязанности парикмахера определенно не занимают весь день и вечер, — настаивал Джек. — Мне очень жаль, если эти расспросы тебе неприятны, правда жаль, но дело в том, что я видел тебя в этой машине именно в те дни, когда ты говорила, что занята вечером.
Она ответила не сразу.
Она чувствовала себя не в своей тарелке и горько досадовала — не только на то, что Джек усомнился в ней, что в его глазах ее поведение выглядит и впрямь подозрительно, но и на то, что она не может ничего объяснить. А больше всего она огорчилась из-за того, что ее молчание подтверждало его подозрения.
— Кто натолкнул тебя на такие мысли? — спросила она. — Леннокс Мэйн?
— Леннокс? — фыркнул он. — Ну что за глупости, Марджори! У Леннокса и в мыслях нет говорить о тебе плохое — мне или кому-то другому. Леннокс прекрасно к тебе относится — вспомни, это ведь он нас познакомил.
Она задумчиво закусила губу. Девушка была отлично осведомлена, что Леннокс от нее в восторге — в том восторге, который он приберегал для любой подвернувшейся девушки-работницы; а поскольку и Марджори была всего лишь девушкой-работницей, то и свои чувства к ней молодой человек почерпнул из той же категории.
Марджори работала в большой парикмахерской в Вест-Энде и ненавидела свою работу; ненавидела не только из-за самой необходимости работать. Ее отец, скромный провинциальный доктор, умер несколько лет тому назад, оставив жену и дочь без гроша. Друг их семьи был знаком с владельцем парикмахерской, а старому Феннетту нужна была секретарша. На эту должность ее и нанял этот «цирюльник для женщин», как насмешливо обзывал его Леннокс Мэйн. Впрочем, девушка вскоре перешла от обязанностей секретарши к парикмахерской работе — мистер Феннетт, мастер своего дела, взялся посвящать ее в таинства «культуры цвета».
— Мне ужасно жаль, что это тебя беспокоит, — чопорно ответила она, поднимаясь, — но у нас, работниц, есть свои обязанности, Джек.
— Бога ради, не называй ты себя работницей! — мгновенно вышел из себя он. — Конечно, дорогая, я принимаю твое объяснение, только зачем делать из твоей работы тайну?
Внезапно она схватила его за руку.
— Потому что мне платят за соблюдение тайны, — с улыбкой ответила она. — А теперь пойдем к «Брату Янусу» — я умираю с голоду.
Во время обеда они опять заговорили о Ленноксе.
— Я знаю, что ты его недолюбливаешь, — сказал Джек. — Но он отличный парень и, более того, очень мне полезен, а я не могу позволить себе терять полезных друзей. Мы учились вместе, но, конечно, он всегда был умнее меня. Он уже заработал себе состояние, а я до сих пор собираю ту тысячу, которая позволит мне ввести тебя в самый невзрачный домик в пригороде…
Она протянула руку под столом и сжала его ладонь.
— Ты прелесть, — вздохнула она, — но я надеюсь, что ты никогда не будешь зарабатывать деньги так, как Леннокс.
Он хотел было возмутиться, но она продолжила, движением головы отметая его возражения:
— Девушки, которые красят седеющие локоны знатным дамам, слышат много странного, — сказала она, — а у Леннокса дурная слава человека, который добывает деньги сомнительными путями.
— Но его дядя… — начал он.
— Его дядя очень богат, но ненавидит Леннокса. Все говорят об этом.
— А вот здесь ты ошибаешься, — торжественно возразил Джек. — Они плохо ладили, но теперь наконец помирились. Я ужинал с Ленноксом вчера вечером, когда ты разъезжала в этой твоей дорогой машине, — дорогая, я ничего плохого не хотел сказать, — в общем, я ужинал с ним, и Леннокс говорил, что старик стал весьма дружелюбен. И более того, — понизил голос Джек, — он поможет мне заработать большие деньги.
— Леннокс? — недоверчиво переспросила девушка и покачала головой. — Я могу представить, как Леннокс наживает состояние сам или как он обещает золотые горы наивным девицам, но не могу представить его помогающим разбогатеть приятелю.
Джон только рассмеялся.
— Разве он когда-нибудь пытался вскружить голову обещаниями тебе? — спросил юноша, но Марджори не стала отвечать.
Она познакомилась с Ленноксом Мэйном в доме их общего друга, а потом они встречались в парке, как теперь с Джеком. Леннокс предложил ей будущее, которое сулило определенные материальные выгоды, но имело недостатки с точки зрения морали. А потом однажды в воскресенье, когда они гуляли возле реки, Марджори познакомилась с Джеком Тревором… после этого держать филантропа на расстоянии становилось все легче и легче.
На закате, когда молодые люди входили обратно в Парк через Мраморную арку, навстречу им попался неопрятного вида человечек с лошадиным лицом, который, завидев Джека, прикоснулся к шляпе и широко улыбнулся.
— Это Вилли Джинс, — сказал Джек с улыбкой. — Его отец был нашим конюхом, когда мы жили в Ройстоне. Интересно, что он делает в Лондоне?
— А чем он занимается? — спросила девушка.
— Он собирает информацию о лошадях.
— То есть?
— О лошадях, участвующих в скачках. Вилли отлично знает свое дело. Он работает на одну из спортивных газет, и, думается, там ему неплохо платят.
— Вот странно! — сказала Марджори и рассмеялась.
— Что тебя так развеселило? — спросил Джек, но она не ответила.
II
В странном человеке, неподвижно распростершемся на верху стены, было что-то от хамелеона. Его зеленая пятнистая куртка, желтые бриджи и гетры настолько сливались со стеной и нависающими над ней ветвями деревьев, что девять из десяти людей прошли бы мимо, ничего не заметив; впрочем, солнечный майский день только начинался — было всего лишь семь часов утра — и на улице не было прохожих, способных нарушить его спокойствие. Опираясь локтями на осыпающуюся кладку, он лежал, будто приклеившись к сильному биноклю, и так напряженно следил за чем-то, что лицо его болезненно скривилось.
Уже двадцать минут он ждал в этом положении, и его плотный спутник, сидевший невдалеке за рулем машины, только терпеливо вздыхал. Он повернул голову, услышав приближение наблюдателя.
— Закончил? — спросил он.
— Угу, — ответил тот.
Толстяк вздохнул снова и направил автомобиль к деревне. Неряшливый наблюдатель нарушил молчание, только когда они добрались до окраин Болдока.
— Ямынь захромал, — бросил он.
При этих словах водитель от избытка эмоций едва не вырулил на обочину.
— Захромал? — недоверчиво переспросил он.
Вилли кивнул.
— Начал хромать на середине галопа, — уточнил он. — Теперь ему дерби никак не выиграть.
