– Я догадываюсь, – поддакнула Лена.
– Не берет Серега объяснение в ум, не врубается, о постороннем мечтает, и наконец завизжал от отчаяния Хитрый Пес: «Как же можно быть таким тупым кретином! Как это можно не понимать?» А Серега ему мягко так, спокойно, ласково говорит: «Не злись, Саня! Я не кретин, честное слово! Просто у меня совсем другой ум»…
– Изумительно! – захохотала Лена. – Я то же самое говорю! Но один вопрос покоя не дает – что во время этих занятий делал Кот Бойко?
– Я? Как что? Лежал на тахте и смотрел иллюстрации в «Гинекологии» Штеккеля…
По плечам, по затылку Сереги я видел, что он уже отошел немного, расслабился. Мы, наверное, проехали километра два, от Востряковского кладбища до Минского мотеля, когда он обернулся и спросил:
– Ты к чему эту историю вспомнил?
– Ни к чему! Просто так! К слову пришлось! – заверил я, а потом все-таки сказал: – Спасибо великому духу Цакуге-дзену за то, что у тебя, Серега, другой ум…
– Уймитесь, мужики! – вмешалась Лена. – А то я от умиления зарыдаю, слезы застят мне глаза, и я совершу наезд…
Молодец, кремневая девка! Как говорят лошадники – напор класс бьет! Генерация Некст!
– Да мы уж спозаранку на «Бетимпекс» наехали, – заметил я.
На подъезде к Ленинградскому шоссе Серега сказал Лене:
– Здесь не съезжай, до следующего поворота гони. На Левобережную…
– Зачем? Здесь же быстрее?
– Делай, что я тебе говорю! – коротко и хлестко сказал Серега. – Минуешь Ленинградку, сразу перестраивайся в правый ряд.
Чего-то он там хитрое, непонятное кумекал своим другим умом. Из бортового кармана на двери достал трофейные пистолеты и черный пластиковый мешок, свалил в него громыхнувшие пушки. Взял сумку Лены, вытащил из нее никелированный браунинг-автомат – дорогую вещичку, и тоже бросил в мешок.
– Сережа, ты что? – ахнула Лена.
Я своего другана знаю лучше – помалкивал. Слава Богу, ему не пришло в голову открыть мой чемодан.
Машина въехала на широкий многополосный мост через Москву-реку. Виды отсюда – волшебные. Яхты плавают. Песок на пляжах призывает. Красота!
– Притормози, пожалуйста, на середине, – попросил Серега.
Лена оглянулась, за нами было пусто, в соседних рядах – ближе к осевой – телепалось несколько попутных машин. Джип остановился, Серега выскочил на бордюр, на ходу завязывая горловину мешка, нагнулся через балюстраду и кинул в водяную бездну роскошный арсенал, тысяч на пять хорошего товара в пучину булькнуло. Осмотрелся на мосту, прыжком вернулся на сиденье, хлопнул дверцей:
– Теперь помчались… Съедешь на Левобережную, через Химки-Ховрино выскочишь на Водный стадион…
– Хорошо, – сказала Лена, но голосок ее, тон не предвещали ничего хорошего. И не утерпела, добавила: – Хорошо было бы тебя вслед за мешком скинуть…
– Послушай меня, – предложил ей Сергей, и это была не любовная просьба, а жесткий приказ. – Запомни, как Бог свят – кто бы и когда бы тебя ни спросил, что ты делала сегодня ночью, отвечать будешь одно: около полуночи, точнее не помнишь, ты вместе со своим отцом покинула празднество у Серебровского и ночевала под родительским кровом. Поговори с отцом и втолкуй ему это твердо. Никогда и ни с кем ни в какой Теплый Стан не ездила и не знаешь, где он находится. На любой вопрос, который тебе не понравится или покажется затруднительным, отвечай – не помню! Не помню, не видела, не знаю… Поняла?
– Не помню! Не помню, не видела, не знаю! – бойко отрапортовала барышня.
Серега покачал головой:
– Не остроумничай, остроумица моя, девица Остроумова…
Потом мы приехали к ней домой, Лена упорхнула в душ, Серега отправился на кухню варить кофе, а Лора наконец оттаяла совсем и несокрушимо мягко сообщила мне:
– Кот, любимый, я уезжаю.
– Куда? – не смог я подключиться. – Когда?
– Сегодня. Я тебе говорила… ты, наверное, не помнишь… у меня друзья живут в деревне…
– В глуши, в Саратове?.. – задохнулся я.
– Под Брянском. Я бывала у них…
– Лора, там же необитаемая жизнь! Ты уверена, что из нас выйдут Робинзоны Крузы? Томом Крузом я еще могу попробовать! А Робинзоном – ну ни за что! Ну просто никогда!
– Кот, ты не понял меня… Я одна поеду.
– Яблочко мое, ты боишься?
– Нет, Кот, уже не боюсь… Но сейчас я тебе не помощник, не подруга. Гиря на ногах, камень на шее… Я не хочу, чтобы ты вспоминал меня с досадой. Я хочу, чтобы ты вспоминал обо мне с радостью…
Вошел Серега с кофейником, и я сразу запросил его:
– Слушай, командир, Лора хочет свалить в деревню… Это же дичь!..
– Где деревня? Далеко? – деловито осведомился Серега, разливая по чашкам кофе.
– В Брянской области, недалеко от Жиздры, – сказала Лора. – Там у меня друзья фермерствуют в выморочной деревне…
Не очень долго раздумывал мой друган, поведал с солдатской искренностью:
– Лора, вам, пока суд да дело, все равно возвращаться домой нельзя. Лена соберет для вас необходимые на первое время вещички. Сегодня же надо ехать! – отрубил Серега, как судебный исполнитель.
Я еще только возбух, чтобы сказать пару ласковых, а Серега развернулся на каблуках и уперся в меня свирепо:
– Лучше помолчи! Лора дело говорит. Мы не контролируем ситуацию, мы бежим и прячемся. И не выеживайся! Попробуй понять, что Серебровский – это не наш бывший дружок Хитрый Пес. Это совсем другой, неизвестный нам человек… – Он постоял, подумал, будто вспоминал что-то, а потом медленно проговорил: – И, если хочешь, можешь меня не уважать… Но я часто, со стыдом и болью, ловлю себя на том, что боюсь его…
Я подошел, обнял его за плечи, спросил растерянно:
– Верный Конь, он что, сломал тебя?
А Серега покачал головой:
– Дело не во мне. Он и такие, как он, сломали мир…
Александр Серебровский:
УТРЕННИЙ СОН
Утром, совсем рано, еще не рассвело по-настоящему, ко мне пришла Марина. Нырнула под простыню, обняла меня, прижалась, и тягота моя, страдание и боль мгновенно утонули, растворились в половодье острого счастливого наслаждения.
Я слышал ее тихо рокочущий голос, смотрел на эти приоткрытые для поцелуя губы с чувственно-нежным разрезом, прикрытые сумраком ресниц глаза – и, безумея, я не воспринимал смысл ее слов, я был с ней, в ней, и мне было все безразлично, и со всем я был заранее согласен. Жаркий, бредовый, сладкий лепет, адреналин, бормочущий в крови, как весенний ручей…
– Санечка, давай плюнем на все. Бросим, забудем… Сделаем другую жизнь…
– Да…
– В богатстве нет ни смысла, ни кайфа. Есть только азарт движения наверх.
– Да…
– Ты все уже сделал… Ты все всем везде доказал… Дальше – пустота, дальше – больше горестей и потерь.
– Да…
– Ты и так почти один… Вчерашняя толпа – не родня, не друзья, это противные статисты, исходящий реквизит. Еще не поздно вернуться в люди…
– Да…
– Ты – умный, талантливый, сильный… Ты можешь все. Стряхни наваждение.
– Да…
– Вокруг – огромный, сказочный мир. Давай обойдем его… Давай подружимся с людьми, которые не зависят от твоей власти и денег… Ты еще не изведал счастья бескорыстной раздачи добра.
– Да…
– И губернатором тебе не надо быть – ты больше любого губернатора. Поверь мне, у нас губернатором человека можно называть только в насмешку. Бетховен, узнав о коронации Наполеона, в ужасе закричал: «Боже, какое снижение вкуса!»
– Да, моя любимая…
– Вся твоя жизнь и так сплошное Ватерлоо, и это звучит не ода «К радости», а Реквием… Остановись, Саша…
– Да…
– Ты сделал свое имя нарицательным, и обозначает оно – деньги!.. Ты стал первосвященником дьявольской религии, где веру заменяет жадный азарт. Это дорога в ад.
– Да. А что такое ад?
– Это твоя жизнь, помноженная на бесконечность…
– Да, наверное…
Господи, как невыносимо остро я любил ее в этот момент!..
Какое волнующее недостоверное блаженство!
Короткое счастье, как вздох, – она ведь мне врет. Не знаю, в чем ложь – в чувствах, мыслях, обстоятельствах, планах, намерениях, мотивах.
